– Завтра об этом потолкуем, – уклонился Засекин от ответа, поднимаясь из-за стола. (За ним тотчас поднялись и стрельцы.) – На трезвую голову.
– Давай сейчас! – задиристо воскликнул казачий атаман. – Чего тянуть?!
– Потерпи, потерпи, утро вечера мудренее, – спокойно осадил его воевода.
Утром, когда Матюша мучился похмельем, Григорий Осипович сам зашел к нему.
– Слушай меня внимательно и мотай на ус, атаман, – строго сказал он. – Я в этой крепости хозяин, ты – гость. Да, я привечаю ногайцев мурзы Адыгея и тебе советую. Он младшим братом царю Московскому быть пожелал, торговлю с нами ведет. Против одного мурзы Уруса мы выстоим, а против Уруса и Адыгея – навряд ли. Казань далеко – разве что к пеплу, который от крепости останется, да к костям нашим подоспеть сможет. Вы, казаки, – птицы вольные: сегодня здесь, завтра – там, так что на вас надежды мало. На стрельцов только одних и надежда. Поэтому добром прошу: не ссорь нас с ногайцами!
– Дак как же я отличу, князь, ногайцев Уруса от ногайцев Адыгея? – усмехнулся атаман. – Они ж для меня все на одно лицо!
– Твоя забота, – отрезал Засекин, – мне до того дела нет. Я различаю, значит, и ты сумеешь. И не дури мне! – Он дошел до дверей избы, предоставленной Матюше, обернулся: – Поперек воли царевой пойдешь – пожалеешь.
– А ты не пугай меня, князь, не пугай! – огрызнулся ему вслед атаман. – Пуганый уже! И сибирским ханом, и всеми мурзами, какие только вдоль Волги есть!
– Да я и не пугаю, – спокойно ответил от порога Григорий Осипович. – Предупреждаю просто. Я – царев слуга, и любую волю его исполню. Не спущу, коли натравишь на нас мирную орду! Мне Волгу доверили, и я ее как дом родной охранять стану. Прощай!
Матюша оказался своеобразной «наживкой» для крупной рыбы. Прознали в орде Уруса о появлении известного атамана разбойников или нет, истории не известно, но уже через день влетел в Самару ногайский гонец от мурзы Адыгея. С известием, что враждебные конные полки идут в сторону новой московской крепости.
– В Казань к воеводе Турову послали гонца? – с тревогой спросил Засекин у ногайца.
– Послали, пресветлый князь, – ответил тот. – Но до Казани путь долог, а Урус уже скоро здесь будет!
Так оно и вышло: через пару дней из лесостепи вылетела конная армия неприятеля, и вскоре весь левый берег буквально почернел от ордынцев – к Самаре приближались ногайцы Уруса во главе с самим мурзой. Богдан Барбоша со своими казаками заранее уйти не успел, и теперь ему не на жизнь, а на смерть предстояло драться. А уж Матюше Мещеряку и подавно: ногайцы лютой смерти предали бы обоих атаманов, попадись те им в руки живыми!
Урус, рожденный русской пленницей от мурзы, ненавистника Москвы, оглядывал крепость на холмах и дивился ее собранности, силе и твердости, с коими вросла та в землю степняков. Да как быстро – точно шатер за ночь разбили! И впрямь царь Московский широко шагает: сугубо из бревен, да с башнями! Неужто так и будут идти эти русские, наступая на Волжское дикое поле, отнимая степи и леса, пока не отбросят их, ногайцев, здешних хозяев, к степям и пескам Азии?! Не бывать тому! Не позволит он! Пусть даже половину своих ордынцев погубит, но сожжет эту крепость! А когда московиты станут выбегать из горящих домов, перебьет их всех до единого! Никого не возьмет в полон, ни одного в живых не оставит! Только холодные угли под осенними ветром и дождем станут свидетелями его, мурзы Уруса, силы и правды!
Григорий Засекин знал: ногайцы тянуть не станут. Всю вечернюю службу, которую вел Феофан, отстоял князь накануне в деревянном храме.
– Помните слова святителя, – сказал в конце проповеди молодой священник, и голос его дрогнул, – «Стоять на этом берегу городу, и не быть ему разрушенным врагом во веки веков!». От вас, защитники, зависит теперь исполнение воли Господа нашего!
Ночью стоило выспаться: день обещал быть страшным. Но Засекин то и дело просыпался: чудилось, будто ордынцы уже подступают к крепости, что уже рядом совсем…
Однако те дожидались утра.
Разбив за ночь шатры, на рассвете ногайцы получили команду наступать. Сотни их поскакали к крепости с зажженными на концах стрелами: такая стрела, пронзив воздух, взметнется вверх и потом тяжело полетит вниз – вопьется, разбрызгивая горящую смолу, в крышу избы, в купол церкви, в крепостную башню. Но прежде, чем ордынцы успели подлететь к стенам на должное для выстрелов расстояние, ударила в них свинцом изо всех бойниц пара сотен стрелецких и казацких пищалей. Стрелками же те и другие были отменными! Лучших из лучших привез с собой из Москвы князь Засекин, а о казаках и говорить не приходилось – любого могли в стрельбе обойти!
Потому только четверть ордынцев и смогли подлететь к крепости на холмах, пальнуть горящими стрелами. Но у каждого стрельца и казака для такого случая по две, а то и по три пищали было на брата. Так что лишь нескольким счастливчикам довелось добраться до ханского стана.
Пока русский работный люд сбивал горящие стрелы, готовые подпалить крепостицу, в своем стане мурза Урус рвал и метал: не ожидал он подобного отпора! Но раз привел много людей, значит, исполнят они его волю во что бы то ни стало! Стояло бы жаркое лето – давно бы запылала крепость! Ему же слишком долго пришлось собирать людей по улусам, убеждать их, принуждать, наконец!
Вторую волну конников с горящими стрелами постигла та же участь – буквально смелó их пищальным огнем. Ружья-то, небось, подальше били, чем татарские луки! Тогда мурза Урус отдал приказ идти на штурм Самары с лестницами, но и тут из бойниц ударили пушки, перемалывая наступающих. Метко били конные ногайцы по бойницам из луков, высекая оборону, однако огонь осажденных был не в пример сильнее, и потому ответ выходил куда крепче ногайского удара. А когда ордынцы увязли в штурме, подошли к берегу струги с казанскими стрельцами – успели-таки! А с другой стороны, от реки Самары, вышли к крепости отряды мурзы Адыгея. Байарслан, правая рука Уруса, вступил с ними в бой, но был убит стрелками Шахмата – племянника Адыгея.
Ненавистник Руси мурза Урус, потерявший половину своих людей, отступил ни с чем. Убираясь восвояси, он вдруг понял, что с Москвой ему больше не тягаться, что слаб он перед царем, что пора ему снимать расшитые золотом шатры и уходить в Азию. Самые худшие предположения мурзы сбывались…
В конце осени Матюша Мещеряк, долго пропадавший где-то со своей ватагой, вернулся, причем с большим добром, но не в Самару, а в свой лагерь в Урочище. Теперь, после разгрома Уруса, казаки могли не бояться внезапных налетов степняков: они разом почувствовали себя истинными хозяевами положения. О том, что Мещеряк внезапно разбогател, Засекину донес один из разговорчивых казаков Богдана Барбоши. А вслед за этой новостью пришла другая, печальная. В палаты самарского воеводы пожаловали ногайские послы Адыгея во главе с племянником мурзы Шахматом.
– Князь, взываем к твоему правосудию! – без обиняков перешел к делу ногаец. – Казак Матвей Мещеряк напал на наш караван, перебил охрану и взял то, что по праву принадлежало мурзе Адыгею – младшему брату царя Московского. Ты же обещал нам, что любой, кто нанесет обиду мурзе Адыгею, будет наказан.
Засекин тотчас послал за Матюшей, и вскоре атаман предстал перед ним во всей своей красе – по обыкновению, богато одетый, самоуверенный, веселый. Явился не один – со свитою из десятка казаков. По-хозяйски прошел в палаты воеводские, небрежно сбросил шубу на руки прислуге, вальяжно осведомился:
– Звал, пресветлый князь?
– Звал, атаман, – согласно кивнул Засекин.
– Чего хотел от меня? – вопрос прозвучал едва ли не с вызовом.
– Я предупреждал тебя, Матвей, чтоб ты не трогал ногайские караваны?
– А-а, вон ты о чем, – протянул тот, несколько насторожившись. – Слыхал и я, что караван ногайский пограбили, что людишек их побили… Так что ж с меня-то взять?
– Сознавайся, ты это сделал?! – грозно воззрился на него Засекин.
– Да с чего ж ты так решил, князь? Причем здесь я?! – делано возмутился Матюша.
По всему было видно, что уверен атаман Мещеряк в полной своей безнаказанности, ведь во время ногайского штурма его сотня казаков сыграла далеко не последнюю роль, обеспечивая победу крепости.
– Свидетели есть! – крикнул гневно Засекин. – Те, кому живыми посчастливилось уйти от твоих разбойников!
– Эх, стоило мне все-таки догнать их и перебить тогда! Ох, стоило! – глаза Матюши злобно сузились.
– Молчи! Знай, Матвей: ногайцы, которых ты вырезал, нашими союзниками были. И теперь мурза Адыгей не успокоится, пока расплаты не получит. И в Москву он уже жалобщиков послал – причем на тебя, героя Сибири Матвея Мещеряка. Так что не смогу я тебя отсюда выпустить: в острог пойдешь, пока царь участь твою не решит.
Матюша попытался было рвануть из ножен легендарную саблю, однако Савелий Крутобоков упредил его: мощным толчком отправил оружие обратно. А с таким исполином-силачом не поспоришь! Да и стрельцы окружили уже Матюшу, держа топоры наизготовку.
– Да как ты смеешь, князь?! – взревел атаман. – Я – вольный казак! Я волен делать все, что пожелаю!..
– Кончилась отныне воля твоя, – вздохнул князь. – А ведь я предупреждал тебя… Что ж, Богу теперь молись, Матвей, проси заступничества…
Матюша Мещеряк неожиданно разразился хохотом:
– Так ведь и я, князь, предупреждал тебя, что все ногайцы для меня на одно лицо! Откуда ж мне было знать, чьи они – Уруса, Адыгея, али еще кого? А уж когда ружья палят да сабли звенят, так и вовсе не разобрать, сам, поди, знаешь!
– Тогда и я повторюсь, – устало сказал Григорий Осипович. – Предупреждал ведь тебя: поперек воли царевой пойдешь – пожалеешь! Так что посидишь теперь в остроге со своими героями, подумаешь… А там, глядишь, вскоре и грамота из Москвы подоспеет.
Матвея Мещеряка и самых близких его сподвижников отправили в острог. В Урочище нагрянули стрельцы и люди мурзы Адыгея – награбленное добро назад отобрали. Простым казакам посоветовали царева решения не дожидаться, а отправляться поскорее в Астрахань – готовиться к походу на Крым. Уж там-то их никто искать не станет! Казаки, пораскинув мозгами, с участью своей смирились. Мещеряк же, пребывая в остроге, не единожды пытался подбить охран