Потом эти крики поутихли. Казаки угрюмо молчали, уже было не до злорадства — ведь лилась православная кровь. Кое-кто начал нетерпеливо поглядывать на Трубецкого, не пора ли идти на подмогу. Но тот продолжал сидеть на лавочке возле своего шатра и хранил полное безразличие.
Почувствовав, что его ратники начинают слабеть, Пожарский дал команду бить в барабан, подавая сигнал к отступлению. Русские повернули коней и через проходы ушли в укрытия, дав простор своей артиллерии. Дружные залпы заставили отступить ряды преследователей. Но гетман не растерялся и приказал выступить вперёд пехоте. Вновь завязалась рукопашная, теперь уже в окопах. Противники хватали друг друга за руки, не давая пустить в ход оружие. Тем временем русские всадники, спешившись и оставив коней на привязи за спасительными стенами острожка, вернулись в окопы, помогая саблями своим стрельцам в схватке.
Николай Струсь, увидев, как повернули назад русские всадники, решил, что настал его черёд, и начал выводить из Кремля свои хоругви, сотню за сотней, к берегу реки. Отсюда поляки предприняли штурм Алексеевской башни и Чертольских ворот. Но здесь их давно поджидали и встретили столь яростным огнём, что гарнизон в одночасье потерял несколько сот солдат и вынужден был отступить в крепость, оставив в руках русских семь знамён.
Кровопролитная битва продолжалась уже семь часов, однако не ясно было, на чьей стороне перевес. Ходкевич ввёл новые, стоявшие в резерве, силы, и ему казалось, что разгром русских близится. Однако в этот решающий момент через Москву-реку у Крымского брода стали переправляться на сторону сражающихся те пять сотен лучших дворянских всадников, которых накануне Пожарский послал для подкрепления Трубецкому. Напрасно тот бегал по берегу с криком: «Назад! Всех перевешаю как собак!» За сотнями дворян устремилась и часть казаков. Их повели в бой атаманы Филат Межаков, Афанасий Коломна, Дружина Романов и Марко Козлов. Последний зло крикнул Трубецкому, который по-прежнему вопил «Назад!»:
— Для чего не помогаешь погибающим? Из вашей воеводской вражды только пагуба творится и государству и ратным!
Внезапная атака сбоку и с тыла посеяла панику в рядах гетманского войска. Ходкевич вынужден был бесславно возвратиться в свой лагерь.
Наступила ночь. Пожарский был доволен своим войском, не уступившим врагу ни пяди. Расставив дозоры, он разрешил отдыхать усталым ратникам. Сам он так и не ложился, размышляя, куда теперь гетман направит свой удар. Не спал и Ходкевич. Его интересовало двусмысленное поведение «боярина» Трубецкого.
Во всяком случае, для Ходасевича было ясно по сегодняшнему дню, что Трубецкой явно выжидает, кто окажется сильнейшим. И вовсе не исключено, что если перевес будет на стороне Ходасевича, то Трубецкой, предававший уже не однажды ради личной выгоды, предаст снова и примет присягу королевичу Владиславу.
Ходкевич решил проверить свои догадки и, когда наступила глубокая ночь, отправил шестьсот гусар в Кремль по правому берегу реки. Их вёл предатель, подлым путём захвативший земли Пожарского, — Григорий Орлов. Наступила томительная тишина, и только под утро прискакал гонец из Кремля, сообщивший, что отряд прошёл мимо казаков беспрепятственно и без боя занял их острожек у церкви Егория на Яндове. Сам Орлов проник в Кремль. Всё становилось на свои места. Теперь гетман знал, с какой стороны ему следует вести наступление.
Пожарский, ждавший с утра немедленной атаки со стороны Ходкевича, был в недоумении, увидев, что поляки вдруг начали переправляться обратно, на другую сторону Москвы-реки. «Неужели отступают?» — мелькнула радостная догадка. Но когда Пожарский узнал о взятии поляками острожка в Замоскворечье, ему стало ясно, что Ходкевич собирается пройти к осаждённым со стороны, занимаемой казаками Князь немедленно послал гонца с этим известием к Трубецкому с тем, чтобы тот укрепился у Донского монастыря.
Однако весь день прошёл без всяких стычек. Гетман не торопясь подводил все свои войска, а главное — обозы, стоявшие до этого у Поклонной горы.
Только через день Ходкевич, сконцентрировав все свои силы на новом направлении, двинулся к Кремлю. Сам гетман возглавил левую колонну своего войска. Это были самые отборные сотни литовской кавалерии, которые с Ходасевичем ранее успешно громили лучшие шведские войска.
Пожарский оседлал со своим полком Крымский брод, чтобы в случае необходимости отразить атаку поляков и на левом берегу у Чертольских ворот. Вперёд, на правую сторону стала переправляться дворянская кавалерия Лопаты, Измайлова и других воевод, тут же вступая в бой с всадниками Ходкевича. Жестокая сеча развернулась от Донского монастыря до Земляного вала и длилась шесть часов. Отборные литовские части в конце концов опрокинули русских в Москву-реку, заставив их поспешно ретироваться на свой берег. Однако развить успех Ходкевичу не удалось: путь ему у брода преградил сам Пожарский, как всегда находившийся в передней шеренге своих ратников. В бою Дмитрию прострелили руку, но он продолжал сражаться, не чувствуя в горячке боя боли от кровоточащей раны. Литовцы вынуждены были отступить.
Трубецкой, вышедший из своего стана из-за Яузы, встретил поляков у Донского монастыря, но при первой же стычке казаки обратились в бегство, рассыпавшись вдоль дорог и буераков и укрываясь за остатками земляных укреплений. Двигаясь по Ордынке, поляки овладели вторым казачьим острожком в Замоскворечье (первый, что ближе к Кремлю, был захвачен Григорием Орловым ещё накануне ночью). Второй острожек был значительно больше первого, он занимал территорию от Ордынки до церкви Святого Климентия на Пятницкой.
Узнав, что дорога к Кремлю практически свободна, Ходкевич приказал под прикрытием пехоты и спешившихся кавалеристов немедленно пустить обозы с продовольствием для осаждённого гарнизона. Четыреста подвод заняли всю Ордынку. Лошади пугались выстрелов и запутывались в постромках, телеги наезжали друг на друга, создавая пробки. При виде такого количества добра голодные казаки, укрывшиеся в буераках, почувствовали вдруг прилив «героизма». Атака их была столь яростной, что острог, а вместе с ним и обоз оказались в руках казаков. Получив в своё распоряжение повозки, «победители» решили, что повоевали достаточно, и, усевшись на повозки с вожделенной добычей, отправились к наплавному мосту, который вёл в хорошо укреплённый главный стан, где можно было спокойно отсидеться. В острожке осталась лишь малая часть казаков.
Положение стало критическим: ещё одно усилие войска Ходкевича — и Кремль будет свободен. Всю отчаянность момента хорошо осознавал и Дмитрий Пожарский. Он послал Лопату за Авраамием Палицыным, который в это время совершал богослужение в церкви Ильи Обыденного.
— Настал твой час, святой отец! — сурово сказал Дмитрий. — Иди немедленно к казакам, обещай что хочешь, но верни их в Клементьевский острожек!
В сопровождении конных дворян старца переправили на колымаге через реку и доставили в острожек, где казаки продолжали грабёж обоза.
Здесь келарь проявил и мужество и находчивость. Преградив дорогу собиравшимся отступать казакам, он начал расточать им похвалы:
— От вас, казаки, началось доброе дело. Вам слава и честь: вы первые восстали за христианскую веру, претерпели и раны, и голод, и наготу. Слава о вашей храбрости и мужестве гремит в отдалённых государствах. На вас вся надежда! Неужели же, братия милая, вы погубите всё дело?
Эти слова Авраамия тронули казаков.
— Мы готовы умереть за православную веру, — ответили они. — Но погляди, как нас мало осталось. Иди к нашим братьям казакам в станы, умоли их идти на неверных.
Авраамий с дворянами отправился дальше, к церкви Святого Никиты. Здесь стояла толпа казаков с подводами, ожидавшая своей очереди, чтоб переправиться по плавучему мосту. И здесь старец сказал своё прочувствованное слово. Однако казакам явно не хотелось расставаться с награбленным добром. Тогда Авраамий вспомнил напутствие Пожарского и стал им обещать казну Сергиева монастыря. Это подействовало, и казаки, побросав повозки, кинулись назад к острожку с криком:
— Сергиев! Сергиев! Чудотворец нам поможет!
Затем Авраамий наконец явился в стан. Здесь уже шла гульба: казаки, найдя на возах водку, тут же начали пить и играть в зернь, как бы спеша расстаться с неправедным добром. Однако обращение келаря с обещанием сокровищ монастыря и здесь возымело действие. Босые, оборванные, но с саблями в руках, казаки бросились к острожку. Поспели они вовремя, чтобы отразить новую атаку поляков.
...Пожарский сидел у своего шатра с перевязанной рукой и напряжённо вслушивался, пытаясь понять, что происходит в Замоскворечье. Когда раздался рёв «Сергиев! Сергиев!», он облегчённо перекрестился:
— Слава Богу! Удалось святому отцу уговорить казаков. Эх, сейчас самое время и нам ударить! Как некстати моя рана...
К нему подошёл Козьма Минин и молча положил ему руку на плечо.
— Ты что-то хочешь сказать, Козьма?
— Доверь мне, Дмитрий Михайлович, повести войско.
— Тебе? — князь не скрыл удивления. — Но ведь ты не искусен в ратном деле! Сам сколько раз об этом говорил.
Окружавшие Пожарского воеводы презрительно заухмылялись.
— Сейчас главное — вера! — просто ответил Минин. — А я верю — мы победим. Другого выхода нет.
— Спасибо, Козьма! — растроганно проговорил князь. — Бери кого хочешь, самых лучших.
И здесь сказалась вся природная сметливость нижегородского мужика.
Воспользовавшись спустившейся темнотой и тем, что бой шёл далеко в стороне, Минин со своим отрядом тайно переправился вброд через Москву-реку и буквально обрушился на оставленные Ходкевичем для прикрытия кавалерийскую роту и роту пехоты. Не ждавшие нападения всадники бросились вспять, давя своих же пехотинцев.
Удача Минина вдохновила и остальных воинов Пожарского. Все они бросились на противоположный берег и с новой яростью напали на неприятеля. Всё войско Ходкевича охватила паника: поляки оказались меж двух огней и бросились бежать, бросая обозы, к Донскому монастырю. Здесь кое-как собрав остатки своего воинства, гетман под покровом ночи отошёл к Воробьёвым горам.