А Пётр Басманов? До начала войны славился по Москве как первый щёголь. Он и сейчас одет наряднее всех. Червлёная муаровая шуба распахнута на груди, чтоб был виден позолоченный панцирь, подарок Бориса за ратные подвиги. Что и говорить, был обласкан покойным сверх всякой меры. Должен служить Годуновым верой и правдой. Однако злые языки уверяют, будто, когда Борис сказал, что готов выполнить любое его желание, Петька бил челом, чтоб разрешил ему царь жениться на Ксении, первой невесте государства. Однако царь не согласился, сославшись на то, что обещал Ксению в жёны престарелому Мстиславскому. А скорее побоялся такого союзника для своего Фёдора: ведь царскому зятю до яблока державного рукой подать. Не подал виду Петька, что обиделся, однако злобу наверняка затаил. И ещё, сейчас рядом с Фёдором его главный советчик — царица Мария. А Басманов не забыл, что род его пришёл в запустение по наветам её отца Малюты Скуратова. Лучшего друга царя Ивана, Алексея Басманова, зарезал по его приказанию родной сын, отец Петра, Фёдор, которого потом Малюта собственноручно задушил в тюрьме. Так есть ли у этого щёголя причина так любить нового царя, чтобы жизнь за него отдать?
И снова Пожарский почувствовал сердечную смуту. Увидав на обочине своего стремянного, пошёл к нему, не без труда (левая рука ещё побаливала) взобрался на коня и помчался в сторону от толпы куда глаза глядят.
То, что зреет заговор в войске, узнали и иноземцы. Первым что-то пронюхал Конрад Буссов-старший, имевший привычку тереться возле сильных мира сего. Вернувшись как-то от шатров, где размещались воеводы большого полка, он, отозвав в сторону Жака де Маржере, повёл туманную, полную намёков речь о том, что царевич, засевший в Путивле, жалует пуще покойного Бориса иноземцев, мечтает превратить Россию в истинно европейское государство.
— Откуда у вас такие сведения? — удивился Маржере.
Сделав ещё более таинственный вид, Конрад сослался на разговор с очень большим придворным чином и добавил, что особые блага получат те, кто в решающий момент поддержит царевича.
• Капитан не придал особого значения россказням Буссова, зная его как отчаянного враля. Кроме того, Маржере ещё остро переживал потерю друзей, приехавших вместе с ним в Россию пять лет назад. Сначала Давид Гилберт, узнав, что к царю приехало посольство из Лондона, от нового короля Якова, немедля отправился в Москву да так оттуда и не возвратился. Во всяком случае, при расставании Гилберт подтвердил своё желание по-прежнему получать от Маржере самую разнообразную информацию, сказав, что с ним в своё время свяжется его доверенное лицо.
Вторая, более существенная для Маржере потеря — смерть толстяка Думбара. Когда они отбивались от наседающих польских гусар под Добрыничами, Роберт получил тяжёлое пулевое ранение в живот. Он скончался на руках капитана. За час до смерти шотландец пришёл в себя, с его исхудавшего лица серьёзно смотрели на капитана большие серые глаза:
— Жак, я тебе кое-что хочу сказать на прощание. Будь верен русским. Это хорошие парни.
— Роберт, разве можно сомневаться в моей чести? — напрягся Маржере.
— Не надо, капитан, гневить Бога, — устало сказал шотландец, уже глядя вверх. — Ты думал, толстяк Думбар только пьёт вино и щупает девок. Нет, Думбар не так прост! Думаешь, что я не замечал, как ты что-то пишешь по вечерам и слишком часто назначаешь свидания с этим голландцем. А потом, я знаю, что за птица этот Гилберт. По нём давно виселица плачет. А ты, капитан, человек благородный и добрый. Так будь верен своему слову до конца!
Вот что сказал перед смертью Роберт Думбар. А перед смертью никто не кривит душой. Маржере глубоко задумался над предостережением друга и решил оборвать все ниточки, ведущие в Европу, пока он служит государю Борису.
И всё же намёки Буссова как-то начали бередить мысли капитана. В самом деле, он же нанимался на службу к Борису, а не к Фёдору, значит, вправе решать, на чьей стороне быть дальше. И что из того, что он иногда будет передавать записочки друзьям? Это ведь никак не сказывается на твёрдости его руки в бою?
А тут ещё вроде бы случайная встреча с Афанасием Власьевым. Дьяк столкнулся с Маржере, когда тот со своими солдатами нёс караул в расположении большого полка. Дородный Власьев не поленился даже выйти из своего рыдвана, чтобы поздороваться с капитаном. После громогласных приветствий и вопросов о здоровье дьяк понизил голос:
— Тебе, капитан, кланяются твои польские друзья.
Маржере побледнел и невольно положил руку на рукоять шпаги.
— Тебе не надо волноваться. У нас с тобой одни и те же друзья. Они считают, что дни царствования Годуновых уже сочтены. Я сейчас уезжаю в Москву, там я нужнее для будущего царя. Но помни: в решающий момент тебе принесут шишак воеводы Басманова. Это условный знак. Запомни!
...Мятеж начался на рассвете 7 мая. Лагерь проснулся от криков всполошённых людей, выскакивающих из горящих шалашей, подожжённых одновременно в разных местах воинского стана. Панику усиливали всадники, носившиеся повсюду с криком: «Боже, храни Димитрия!» Решив, что царевич уже появился под Кромами, многие хватали лошадей каких придётся и мчались без оглядки из лагеря в сторону Москвы. По приказу воевод гулко застучали барабаны, призывая войска к построению. Более или менее удалось собрать большой и сторожевой полки.
Сидя на коне впереди своей сотни, Пожарский с тревогой вглядывался вдаль, ожидая увидеть шеренги войск Димитрия. Но горизонт был чист. Неожиданно раздались возбуждённые крики сзади. Обернувшись, князь увидел, как к наплавному мосту через реку, ведущему к крепости, скачут несколько сот людей. Впереди, подбадривая криком отстающих, мчались два брата — Прокопий и Захарий Ляпуновы. Они вели своих рязанцев на встречу с казаками Корелы, которые уже гарцевали перед земляным валом.
По приказу Андрея Телятевского часть сторожевого полка бросилась за рязанцами в погоню. Те ещё не успели перебраться по мосту, как на него ступили преследователи. Мост, не выдержав перегрузки, ушёл под воду. Началась сумятица: часть воинов, держась за гривы коней, поплыла к крепости, часть — в обратную сторону. Столкновения металла о металл, испуганное ржание, крики тонущих — всё это слилось в чудовищную какофонию.
Телятевский подскакал к пушкам, чьи дула были обращены к крепости, но так и не скомандовал открыть огонь. В самом деле, куда стрелять, когда всё перепуталось, смешалось, уже нельзя было разобрать, где свои, где чужие.
Тем временем Прокопий Ляпунов с отрядом достиг крепости под приветственные крики казаков.
«Значит, заранее сговорились», — догадался Пожарский.
На какое-то время всадники смешались в одну кучу, потом прошло разделение: рязанцы, выстроившись в колонну, въехали в крепость, казаки же, напротив, направились вскачь к мосту.
К шатру, где находился главный воевода Катырев-Ростовский, возвращались посланные им связные с нерадостными вестями:
— Полк правой руки весь присягнул Димитрию!
— А где Голицын? — хрипло спросил воевода, впиваясь глазами в связного. Он уже никому не верил. — Ты его видел?
— Нет, говорят, что его повязали, чтобы головой выдать Димитрию!
В шатёр ворвался другой связной:
— Передовой полк уходит к царевичу. Ивана Годунова повязали, а Михайла Салтыков крест целовал при народе, деи, будет служить Димитрию верой и правдой.
Примчался гонец от Замятии Сабурова:
— В полку левой руки шаткость, кто к царевичу идти хочет, а кто уже бежит к Москве...
Тысяча иностранных всадников, выстроившись по сотням, сохраняла относительное спокойствие. Солдаты лишь вопросительно поглядывали на своих капитанов, расположившихся на противоположных флангах, Жака де Маржере и Вальтера фон Розена, ожидая каких-либо приказаний. Но те медлили, пытаясь разобраться в обстановке.
К строю иноземцев подскакал всадник, пряча что-то под плащом.
— Где ваш капитан? — спросил отрывисто.
— Вот он, — указали ландскнехты на Розена.
Гонец молча протянул Розену шишак.
— Что это? — удивился Розен.
— Шишак Басманова. Знак, значит! — в свою очередь ничего не понял посланец. — Как договорились.
— Зачем мне нужен русский железный шапка! — побагровел Розен. — У меня есть свой каска!
Маржере, услышав шум, приблизился и внимательно осмотрел шишак, к его острию действительно был прикреплён значок второго воеводы.
— А где сам Басманов?
— Там, — показал гонец место, где находился полк правой руки. — Вместе с князем Голицыным.
— Что требуется от нас?
— Присягнуть Димитрию и идти на сближение с Басмановым.
— Ясно! — кивнул Маржере.
Розен заволновался:
— В чём дело, капитан? Чего от нас ждут?
— Спокойно, Вальтер! Всё будет хорошо, ты сейчас увидишь! — Маржере знал, как разговаривать со своими однополчанами.
Он выехал перед строем и зычно крикнул:
— Солдаты! Нас ждут там, — он указал на лагерь мятежников, — россыпи золота, вино и женщины. А главное — конец войне. Скоро мы будем снова в Москве, в своих уютных домиках. Новый царь Димитрий распростёр над нами свою благосклонность. Да здравствует царь Димитрий!
— Да здравствует царь Димитрий! — во все глотки заорали ландскнехты, почувствовав запах наживы.
По команде Маржере иноземцы строем двинулись к позициям мятежников. Никто и не пытался их остановить.
Тем временем казаки, миновав мост, развернулись лавой и бросились на тот отряд сторожевого полка, что недавно преследовал рязанцев. Хотя казаков было раз в шесть-семь меньше, чем царских солдат, однако ярость, копившаяся в сидевших в крепости столько месяцев, была так велика, что противник побежал, практически не сопротивляясь.
С остатком телохранителей к шатру главного воеводы подскакал в растерзанной одежде Андрей Телятевский.
— Надо уходить, князь! — крикнул он Катыреву. — Пока хоть часть войска цела.
Катырев взобрался на коня и дал команду к отходу. Под его знаменем осталась едва ли десятая часть войска.