Однако число заговорщиков стало редеть и ко дворцу подошло их значительно меньше половины. Шуйский успел подготовиться к встрече: у крыльца цепью стояли стольники, с ними несколько сот стрельцов. Государь вышел на крыльцо и в ответ на крики с требованием оставить престол с торжествующей ухмылкой ответил:
— Зачем вы, клятвопреступники, ворвались ко мне с такой наглостью? Если хотите убить меня, я готов принять мученическую смерть, но свести меня с престола без бояр и всей земли вы не можете!
Заговорщики вынуждены были ретироваться в Тушино. Впрочем, их никто не преследовал. В их числе были князь Фёдор Мещёрский и «возмутитель» Михайло Молчанов, которые рассказали «царику», будто Шуйский валялся у них в ногах, вымаливая прощение. А Василий Голицын как ни в чём не бывало занял своё место в боярской думе.
На следующий день Гермоген, потрясённый случившимся, обратился в стан врага со своим посланием, принёсшим ему славу «второго Златоуста»:
«Ко всем прежде бывшим господам и братиям и всему священническому и иноческому чину, и боярам, и окольничим, и дворянам, и дьякам, и детям боярским, и купцам, и приказным людям, и стрельцам, и казакам, и всяким ратным и торговым и пашенным людям, бывшим православным христианам всякого чина, и возраста же, и сана, иные же из-за грехов ваших против нас обретающихся, не знаю, как вас и назвать, — недостаёт мне слов, болезнует моя душа, болезнует сердце моё, и всё внутри у меня терзается, и все суставы мои содрогаются. И плачу, и говорю, и рыдаю: помилуйте, помилуйте, братья и чада единородные, отпадение от своих душ и родительских, от жён своих и чад, от сродников и друзей, вразумитесь и вернитесь!
Узрите отечество своё, расхищаемое чужаками и разоряемое, и святые иконы и церкви поругаемые, и неповинную кровь проливаемую, которая вопиет к Богу, словно кровь праведного Авеля, прося отмщения. Вспомните, на кого воздвигаете оружие? Не на Бога ли, сотворившего вас, не на жребий ли великих чудотворцев и Пречистой Богородицы, не на свою ли единоплеменную братию? Не своё ли отечество разоряете, перед которым многие орды иноплеменных изумлялись, а ныне вами же ругаемое и попираемое?
Заклинаю же вас именем Господа Бога и Спаса нашего Иисуса Христа отстать от такого начинания, пока ещё есть время к познанию, да не до конца погибнете душами вашими и телами. А мы, по данной нам благодати Святого Духа, обращающихся и кающихся воспримем и о прощении вашего согрешения, вольного и невольного, общим советом, соборно, с возлюбленными единомышленниками нашими российскими митрополитами и архиепископами и епископами и со всем освящённым причтом молить должны Бога и о провинностях ваших. И у государя прощения испросим: милостив и непамятозлобив и знает, что не все по своей воле всё это творят.
И те из ваших братьев, которые в субботу сыропустную восстали на государя и ложные и грубые слова изрекали, так же как и вы, тем вину простил, ныне они у нас невредимы пребывают, и жёны ваши и дети также на свободе в своих домах пребывают. Это ли не милость и не воздаяние зла за зло? А если и было кому малое наказание за такую провинность, то это малость. И если в ком душа льва некроткого, то благодеяние преодолеет его. И ещё чины и мнения раздаст вам самозванец, лжец он — раздаёт чужие, а не свои. И если захочет Бог, и вы справитесь, и того не лишены будете, только помилуйте души свои».
Увещевания патриарха не помогли: и месяца не прошло, как боярин Василий Бутурлин поспешил донести Шуйскому о новом заговоре. На этот раз заговорщики намеревались тайно убить царя. И особенно потрясло Шуйского то, что во главе заговора был его закадычный друг детства боярин Иван Крюк-Колычев. Тот самый, кому Шуйский доверил ключи от сдавшейся Тулы. Василий Иванович сам присутствовал на пытках Крюка-Колычева, чтобы узнать о причинах его предательства и о сообщниках. Но тот упрямо молчал. По приказу царя его обезглавили на Красной площади.
Народ, глядя на казнь, угрюмо молчал. В Москве вновь росло недовольство Шуйским. Причиной тому явилась непомерная дороговизна. Блистательная победа Пожарского над Лисовским не получила должного развития. Хотя Шуйский вынужден был заменить милого его сердцу своим доносительством коломенского воеводу Ивана Пушкина на более опытного военачальника Василия Фёдоровича Масальского, тот тоже предпочитал действовать наверняка, отсиживаясь за толстыми стенами крепости. В результате польский ротмистр Млотский беспрепятственно оседлал дорогу, преградив доступ обозам с хлебом в Москву. Когда Прокопий Ляпунов попытался отбить поляков от Коломны, им на помощь из Тушина пришли казаки под командованием Юрия Беззубцева и Ивана Салтыкова, сына предателя Михаилы Глебовича Салтыкова.
Подвоз хлеба и прочих продуктов прекратился, что сразу привело к повышению цен. Доведённые до отчаяния московские чёрные люди ворвались во дворец государя с криками: «До чего нам дожидаться? Хлеб дорогой, промыслов никаких нет! До чего это дойдёт? Уже нам голодной смертью помирать!»
Шуйский кое-как утихомирил людей обещанием, что скоро придёт из Новгорода Скопин-Шуйский с отрядом шведских солдат. Действительно, Скопин прислал известие о подписании в Выборге договора со шведами. Условия его были самые кабальные. «Доброхот Карлус» потребовал отказа русского правительства навсегда от притязаний на Ливонию. Кроме того, царь дал согласие на уступку шведам Корелы со всем уездом. В свою очередь король обещал предоставить пять тысяч солдат — три пеших и две конных, которым полагалось платить жалованье по тридцать две тысячи рублей в месяц. Сверх того, Скопин должен был дать войску пять тысяч рублей по прибытии на границу с Русским государством. Король обещал также прибавить безденежно вспомогательного войска сколько пожелается, с условием, чтобы и московский государь отпустил безденежно шведскому королю войска в случае нужды.
Сразу же после подписания договора и выплаты денег не в зачёт шведское воинство двинулось в длинный путь, огибая Ботнический залив. Его предводителем стал Яков Понтус де Ла-Гарди[89], выходец из французских гугенотов, эмигрировавших в Швецию.
По расчётам Шуйского выходило, что его племянник будет в Москве через месяц-два.
— Дайте сроку до Вешнего Николы, — сказал он московскому люду, — увидите, что Москва избавится!
Попытался государь бороться и со спекуляцией. Видя, что его увещевания плохо доходят до торговцев хлебом, которые припрятали все запасы, продавая лишь понемногу, чтобы удержать высокие цены, Шуйский обратился к келарю Троице-Сергиевского монастыря Авраамию Палицыну, находившемуся на московском подворье монастыря, где скопились немалые запасы ржи. Он пустил в продажу рожь по два рубля. Пришлось и другим купцам несколько снизить цены. Однако простому люду даже эти цены были не по карману, и недовольство вновь стало нарастать.
Неожиданно из Тушинского лагеря перебежал обратно в Москву князь Роман Гагарин. Он принёс утешительные вести — Сапега перехватил восемь гонцов из Новгорода, вёзших письма Скопина-Шуйского государю. В них сообщалось, что шведы наконец прибыли и что объединённое войско выступило в поход.
— У тушинцев страх от Михаила Васильевича Скопина! — всенародно оповещал князь Гагарин. — Они сами думают бежать!
Действительно, в тушинском стане воцарилось замешательство: многие из военачальников в поисках добычи разбрелись по всей России: Лисовский со своей шайкой бродил по восточной части Московского государства, полковник Чиж с запорожцами грабил Смоленскую землю, Мархоцкий стоял на перепутье дорог, ведущих к столице, Млоцкий с Бабовским контролировали дорогу из Коломны. В самом лагере не было никакой дисциплины, солдаты непрерывно бражничали и веселились с женщинами разгульного поведения. «Царик» и Марина терпели всяческие притеснения, все их расходы контролировались Рожинским.
При известии о движении войска Скопина «царик» попытался собрать своё разбредшееся войско. Было решено попробовать ещё раз предпринять штурм Москвы. Утром 5 июня польская пехота и кавалерия стали переправляться через речку Ходынку. Их встретила кавалерия, однако боя не приняла, а ушла влево и вправо, открыв простор для стрельбы гуляй-города. Поляки не почувствовали западни, бросились на деревянные укрепления, стараясь захватить орудия. Казалось, победа была близка. Но в этот момент московская конница, перестроившись, ударила с незащищённых флангов. Вновь отличился храбростью князь Дмитрий Пожарский: со своим полком он практически порубил всю польскую пехоту и начал преследовать драгун, которые в панике не оказывали никакого сопротивления. Вероятно, московские полки с ходу овладели бы всем обозом, если бы не помощь Ивана Заруцкого, сумевшего со своими казаками выстрелами остановить натиск москвичей.
Тем не менее победа была несомненной — полегло четыреста польских пехотинцев и драгун, сто девяносто семь человек было взято в плен.
Через двадцать дней тушинцы повторили штурм, и столь же неудачно. Многие из них утонули в Москве-реке, куда их загнала московская кавалерия. Кроме пленных, были взяты трофеи — пушки, знамёна, барабаны.
Победа москвичей воодушевила русских людей и в других областях. Прокопий Ляпунов со своим дворянским ополчением взял Пронск, затем утвердился в столице Рязанского края — в Переяславле Рязанском. Оттуда он пришёл на помощь осаждённой Коломне. Однако его битва с войском Млоцкого, хотя и была упорной, не принесла успеха ни той ни другой стороне.
Млоцкий отошёл к Серпухову и продолжал контролировать движение продовольствия к Москве. Его конные отряды постоянно выезжали на Коломенскую дорогу и перехватывали обозы с хлебом. Здесь же, а также и на Владимирской дороге свирепствовала большая, хорошо вооружённая банда из русских «удальцов» под командованием хатунского мужика Салькова. Банда не пропускала обозы с продовольствием и устраивала налёты на предместья Москвы. Шуйский направил в Коломну князя Масальского собрать хлебные запасы и доставить их в Москву. Однако Сальков разгромил войско князя, обозы забрал, а что не мог увезти — пожёг. Для уничтожения банды Шуйский направил отряд под начальством воеводы Бориса Сукина. Однако медленно продвигавшемуся отряду никак не удавалось захватить Салькова врасплох. Напротив, бандиты по ночам постоянно тревожили лагерь Сукина, который после каждой их ночной вылазки недосчитывался большого числа своих воинов. С позором ему пришлось вернуться в Москву.