Теперь алчность сверкнула и в глазах Маржере.
— И куда же всё подевали?
— Припрятали. Но ты не волнуйся, я с тобой поделюсь. Но знаешь, что я подумал?
— Что?
— Не пошарить ли нам и по соседним лавкам, пока все купцы разбежались? За день можно себя обеспечить на всю жизнь. Прикажи, чтоб я со своими молодцами не возвращался в роту, а остался для твоих «особых» поручений. Поверь мне, не пожалеешь.
— Ладно, я подумаю.
— Думай быстрее, пока поляки не очухались и сами не начали грабить. Тогда уж, верно, на нашу долю ничего не останется.
В избу заглянул гусар:
— Капитан, тебя Гонсевский на совет кличет!
...В палате, где некогда Маржере присутствовал на приёмах послов, по лавкам сидели бояре и польские военачальники. На троне рядом со столом вольготно расположился полковник. Впрочем, несмотря на то что стол был уставлен ковшами с вином, веселья не наблюдалось.
Гонсевский мрачно дёргал себя за ус, выслушивая жалобы своих офицеров на коварство русских, дерущихся не по-благородному. Увидев француза, показал ему на лавку рядом с собой:
— Садись, Якоб. Вот вам, господа, человек, который не ноет, а делает своё дело. Что скажешь, Якоб? Как нам побыстрее справиться с этой чернью? Ведь Ляпунов с казаками на подходе, и надобно, чтобы мы имели чистый тыл.
Маржере сел, вытянув длинные ноги, и потянулся к чаше. Слегка отхлебнув, отставил её и оглядел собравшихся.
— Поверьте, мои мушкетёры делали всё, что могли, сил не жалели. Но москали прячутся по избам, за заборами, и выкурить их оттуда невозможно.
— Да, да! — закивали головами поляки.
— Выкурить? Выкурить? — вдруг услышал Маржере визгливый вопль.
Капитан покосил глазом и увидел, что крик раздаётся из глотки боярина Михаилы Салтыкова.
— Именно выкурить! — неистовствовал предатель. — Прикажи, пан полковник, поджечь город! Москва славится своими пожарами! Побегут людишки как крысы. Будут помнить, как присягу нарушать.
На лицах остальных бояр появилось неодобрение, которое выразил глава думы Фёдор Мстиславский:
— Сколько добра погибнет!
— И пущай гибнет! — продолжал вопить, брызгая слюной, Салтыков.
Затем он обернулся к Гонсевскому:
— Чтоб доказать всю преданность его королевскому величеству, я свой дом сам зажгу!
Гонсевский согласно кивнул, подумав про себя: «Хитёр боярин! Давно уже своё имущество перетащил в Кремль, так что жечь собирается пустые стены».
Маржере, оценивший план боярина по достоинству, тем не менее возразил:
— Не просто это сделать. Москвичи не допустят. Они и сейчас сидят в завалах у стен Китай-города.
— Надо их отвлечь, — предложил Гонсевский. — Сделаем так: бояре выйдут к народу, вроде как склонить москвичей к миру. Те, конечно, все сбегутся. А тем временем через боковые ворота, с двух сторон сразу, тайно выпустим факельщиков под охраной мушкетёров.
...Ранним утром со стены Китай-города замахали белым полотенцем:
— Не стреляйте. К вам бояре идут поговорить.
Из ворот выехали бояре во главе с Мстиславским. Увидев, что они без сопровождения поляков, москвичи опустили пищали.
Не спешиваясь, Мстиславский обратился с призывом сохранять присягу королевичу Владиславу.
— Поляки не хотят кровопролития!
— Не хотят? Погляди, сколько безоружных людей вчера побито! Страсть Господня! — кричали из-за завалов.
— Так вы сами задирались, угрожали!
— Мы и сейчас скажем, что литве из Москвы живой не уйти! И вас, бояр-изменников, повесим! Особо несдобровать дьякам Андронову и Грамотину!
— Подмоги ждёте? Так не дождётесь! — орал в ответ Салтыков. — Скоро сам король сюда пожалует. Лучше винитесь. Зачинщиков, конечно, казним, а остальных помилуем, только выпорем!
— Лучше свою шею побереги!
Вдруг к толпе подбежал испуганный подросток с вымазанным сажей лицом:
— Люди добрые! Литва Чертолье запалила!
И действительно, за западными стенами начал подниматься чёрный дым.
— Бежим! Тушить надо! — закричали в толпе.
Воспользовавшись возникшей сумятицей, бояре повернули своих коней и на рысях пустились к воротам. Тут только до толпы дошло, что переговоры с боярами — обман. Вслед полетели пули, но со стен ударили пушки, разгоняя атакующих.
Гонсевского бояре нашли на Ивановской площади, где он встречал гонцов от своих отрядов и одновременно перекликался с наблюдателями, сидевшими на колокольне Ивана Великого.
— Что видно? — крикнул он нетерпеливо.
— В Чертолье горит хорошо, всё в дыму, — ответили сверху. — А у Яузы — бой, наши застряли.
В этот момент Гонсевский увидел скачущего всадника. Это был Маскевич.
— Что у вас, поручик, случилось?
— Никак поджечь не можем! Мои пахолики раза четыре поджигали, гаснет, как будто заколдованный. Мы уж и смолой, и паклей пробовали...
— Подожгите другой! — нетерпеливо воскликнул Гонсевский.
— Рады бы, да русские мешают. Палят и справа и слева. Надо, чтоб наши со стен палить начали! Я видел, тут, как раз напротив моста, одна диковинная пушка стоит — с сотней стволов. Ядра, правда, небольшие, с голубиное яйцо, но зато далеко летят, должны накрыть их засады.
— Дело, — одобрил полковник и дал команду открыть огонь, потом повернулся к Маржере, стоявшему рядом и ждущему приказа: — Пора две твои последние роты выводить на подмогу.
Капитан отсалютовал шпагой, но с места не сдвинулся.
— Что такое? — насупился Гонсевский.
— На Москве-реке ещё лёд крепкий.
— Ну и что? — не понял полковник.
— Я пройду по льду и ударю русским в тыл.
Пятьсот мушкетёров, стараясь не греметь оружием, вышли из Кремля через Водяные ворота и, пройдя мимо навесов опустевшего ныне мясного рынка, внезапно очутились у моста и открыли прицельный огонь по русским, засевшим и справа и слева от моста. Застигнутые врасплох воины Ивана Колтовского, оставляя на снегу трупы, в панике бежали в Замоскворечье, чтоб укрыться за земляным валом Скородома. Мушкетёры соединились со своими товарищами, а вскоре чёрный дым поплыл и возле Яузских ворот. Спешившиеся польские гусары и немецкие солдаты неторопливо шли за пламенем, расстреливая людей, выскакивавших из горящих домов. Пожар заставил отступить из Белого города и отряд Ивана Бутурлина.
Однако центр Белого города, от Покровских ворот и до Трубы, пока оставался нетронутым пожаром. Этот район контролировал Дмитрий Пожарский. Его пушкари и стрельцы не давали подойти поджигателям, отбрасывая их назад смелыми контратаками. Сам князь, казалось, был вездесущ. Он подбадривал воинов, давая где нужно подкрепление.
К ночи оккупанты вернулись в крепость, где от бушующего вокруг пламени было светло как днём. Из Замоскворечья вдруг раздались торжествующие крики. Это прибыл первый отряд ополченцев из Серпухова под командой Ивана Плещеева.
Пожарский обрадовался:
— Нам ещё день-два продержаться, и подойдёт Ляпунов с основным войском. Тогда уж, литва, держись!
Утром в четверг поднялся сильный ветер, и пожар усилился. Гонсевский приказал поджечь и Замоскворечье, где скопилось немало русских воинов. Мушкетёры Маржере снова ступили на лёд Москвы-реки, открыв огонь по противоположному берегу. Однако теперь их ждали, и многие из немцев падали под пулями, не добравшись до укрытий на берегу. Но фортуна и в этот раз повернулась лицом к иноземцам: в момент, когда стало очевидно, что исход боя в Замоскворечье складывался явно не в пользу оккупантов, дозорные на колокольне Ивана Великого увидели, что к бревенчатой стене Скородома приближаются польские всадники. Это прибыл на подмогу полякам полк Николая Струся.
Взятые неприятелем в клещи, русские воины вынуждены были бежать за пределы города. Полк Струся под торжествующие вопли поляков, столпившихся на стенах, победно въехал в Кремль.
...Осталась одна цитадель — острожек Пожарского у Воскресенской церкви на Лубянке. Сюда Маржере повёл всех своих мушкетёров. Его союзником был сильный ветер, дувший в сторону острожка от Китай-города. Один за другим всё ближе к острожку вспыхивали строения, заполняя всё вокруг удушливым дымом. Под его прикрытием Дмитрий решил сделать вылазку из острожка, чтобы вбить мушкетёров, как это делал не раз, обратно в Китай-город.
Началась рукопашная. Немцы, отбросив тяжёлые мушкеты, встретили атакующих алебардами. Но воинов Пожарского это не смутило. Ловко отбивая удары щитами, они нещадно рубили соперников саблями, порой рассекая даже тяжёлые каски. Пожарский и Маржере столкнулись лицом к лицу.
— А, старый знакомый! — злобно усмехнулся Жак, вставая в более удобную позицию. — Давненько я мечтал о настоящем поединке с тобой!
— Что ж, значит, час настал! — ответил Пожарский, взмахнув тяжёлой булатной саблей.
Казалось, встретились равные по боевому искусству бойцы, но Маржере уступал князю в силе и начал уставать. Каждый новый выпад он отражал всё с большим трудом. Вот сабля князя рубанула по правой руке француза, заставив выронить шпагу и отступить. Их поединок увидел Буссов, как всегда окровавленный, как мясник. Он подкрался к Дмитрию сзади...
— Князюшка, поберегись! — закричал Надея, пробивавшийся к Пожарскому на помощь, но было поздно.
Буссов нанёс сокрушительный удар по голове. Пожарский упал, из-под шлема, застилая лицо, хлынула кровь. Маржере сделал шаг, чтобы добить шпагой поверженного, но на него налетел Надея. Маржере отступил под защиту своих мушкетёров. Воспользовавшись замешательством, дружинники унесли тело князя в острожек. Тем временем немцы подкатили пушки, снятые со стен Китай-города, и начали расстреливать острожек в упор. Число защитников редело. Вот упал раненный ядром в ногу Надея. Однако старый воин продолжал командовать. Видя, что стены вот-вот будут разбиты, он обратился к Фёдору Пожарскому:
— Быстро увози отца! Я их задержу!
Сани с бесчувственно распростёртым телом Пожарского мчались в ночи. Князь неожиданно очнулся и застонал. Сын нагнулся к отцу, услышал шёпот: