— Ещё раз винюсь, что прервал твой путь к дому. Да мой Митя поведал тебе, что у меня государево дело. Ну давай пригубим за встречу, а после поговорим.
Шеин уже чувствовал, что проголодался, — день-то клонился к вечеру — потому, выпив медовуху, без стеснения принялся закусывать. Князь пригубил хмельного малую толику, поставил кубок, руки положил на стол, глаза нацелил на Михаила и повёл речь:
— Завтра тебе быть в Разрядном приказе у Елизара Вылузгина.
— Да, велено явиться.
— Так вот слушай, Борисыч. Вылузгин сам по себе. Он даст тебе назначение, куда воеводой идти. А прежде тебя позовут к царю-батюшке. Там-то и ждёт тебя государево дело…
Князь замолчал, отщипнул хлеба, пожевал.
— Я слушаю, князь-батюшка. В чём суть государева дела? — напомнил Шеин.
— Суть его важная уже оттого, что мы с тобой сидим с глазу на глаз. В оное время, ещё до гибели царевича Димитрия, Борис Фёдорович искал ведунов-чародеев, которые сказали бы ему, наречено ли судьбой ему царствовать. И ведуны сказали, что да, судьба благоволит ему и он будет царствовать семь лет. Так семь-то лет истекают, и Борис Фёдорович беспокойство проявил. Говорят, что ищет тех ведунов, которые предрекли ему царствовать, и никак не найдёт.
— А я здесь при чём, князь-батюшка?
— То-то и оно, что при том. Ведомо боярину Семёну Никитичу Годунову, что ты с ними встречался в Покрове, в Суздале и в Москве. Сказывают, что лавку они держали на Пречистенке, а ты там бывал.
— Верно, бывал: матушке серёжки в подарок покупал.
— Так вот царь-батюшка тебя и вызывает для того, чтобы ты, удачливый человек, нашёл тех ведунов и к царю на поклон привёл.
— Но я не знаю, где они пребывают.
— Верно. А царь тебе не поверит. Он уверен в другом: где бы ты ни появился, ведуны встретятся тебе.
— Но так не бывает.
— И я думаю, что не бывает, потому и позвал тебя к себе. Как придёшь завтра во дворец к государю, пусти во спасение ложь малую. Во спасение государя, — значительно добавил Шуйский. — А ложь сия видится мне в том, чтобы вселить в государя надежду на долгое и безмятежное царствование.
— Князь-батюшка, но я непривычен лгать.
— Верю. Однако наступи себе на горло, солги. Скажи, что видел в Чистый четверг сон, будто бы Борис Фёдорович на свадьбе твоей дочери был посажёным отцом. Мог прийти к тебе такой сон?
— Мог. Но ведь должен быть резон, а я его не вижу.
— По той причине не видишь, что в Москве много лет не был.
— Почти четыре года.
— Вот-вот. А за эти четыре года государь аспидом стал. Второй же аспид — его дядя Семён. Они вкупе хуже батюшки Ивана Грозного лютуют. Потому будет лучше для Руси, ежели Борис Фёдорович процарствует, сколько Господь Бог отпустил и ведуны приговорили, — разгорячился князь Василий Шуйский и тем самым выплеснул сокровенное.
И понял Михаил всё сказанное Шуйским так, что не следует ему ни ведунов искать, ни ложь в оборот вводить, а постараться всё пустить на самотёк, как реки руслами текут. И если им суждено втечь в болото и сгинуть там, значит, судьбой так предопределено.
Посидели, помолчали двое воевод. Медовухи пригубили, Михаил ломтик копчёной севрюги съел. А затем Шеин всё-таки раскрыл свои мысли, потому как Шуйский ждал от него откровения.
— Я так понял, князь-батюшка, что лучше всего мне завтра ссылаться на волю Божью. Ведь только воля Господня властвует едино над всем, над государями и простыми смертными.
Василий Шуйский, к удивлению Михаила, повеселел.
— Я всегда считал тебя, Михайло Шеин, разумным человеком. И вот о чём прошу напоследок. Завтра, как будешь в Разрядном приказе, ненароком попросись ко мне в войско. Собираю я его на татя Ивашку Болотникова. Ты, поди, слышал, как он разгулялся и тоже в цари рвётся. Дам я тебе полк хоть левой, хоть правой руки.
— Спасибо за честь, князь-батюшка. А мне лестно будет повоевать под твоим началом.
— Вот и поговорили вдоволь. Теперь и к дому поторопись, — вставая, произнёс Шуйский.
— Да уж засиделся я у тебя, князь-батюшка. А душа-то домой рвётся.
Князь и воевода расстались. Шеин поспешил из палат. На крыльце его ждал младший брат Шуйских Иван. Он с улыбкой сказал:
— Подари мне своего стременного. Страсть, как люблю весёлых людей.
Шеин положил на плечо Ивана руку, мягко ответил:
— Невозможно сие, Ваня. Он мой побратим, а это больше, чем брат.
И Шеин заторопился к своему коню, которого держал Анисим. Воины уже были в сёдлах. Вид их говорил, что они и хмельного выпить успели, и закусили изрядно. Как выехали за ворота, Михаил сказал:
— Теперь давайте вскачь до дома. Авось наверстаем упущенное.
У Михаила было хорошее настроение. Понял он, что Шуйский затеял какую-то крупную игру и втягивал в неё его, Шеина. А он никогда не чурался игр, лишь бы они честно велись.
Вот и Рождественка, вот и дом, где родился и вырос Михаил. У ворот он спешился и, прежде чем Анисим успел подбежать к калитке, сам постучал в неё. Знал, что привратник всегда рядом. Ан нет, калитку открыла незнакомая женщина, спросила:
— Тебе кого, барин?
— Я приехал домой, голубушка. Я боярин Михаил Шеин, — сказал он и вступил во двор. — Открывай-ка шире ворота.
— Прости, батюшка-боярин. Я недавно служу у вас. Меня зовут Аграфена, и я в нянях у Катеньки.
— Прощаю, Аграфенушка. Где же моя доченька, где её матушка? — шагая к дому, спрашивал Михаил.
— Доченька в кустиках в ляльки играет, а матушка-боярыня кафтан тебе вышивает.
Михаил, подбегая к дому, увидел в зарослях жасмина «гнёздышко», в котором хозяйничала Катя. Он раздвинул кусты.
— Здравствуй, Катенька, — сказал он негромко.
Девочка посмотрела на него большими синими глазами.
— А ты кто?
— Я твой батюшка.
Увидев Аграфену, Катя бросила игрушки, побежала к ней.
— Нянюшка, я хочу к матушке.
Она уткнулась в подол юбки Аграфены. Та взяла Катю на руки и направилась в дом.
— Идём, батюшка-боярин, а то ведь проку не будет, — молвила она.
— Так откуда ему быть, коль незнакомы, — отозвался Михаил.
В доме было, как всегда летом, прохладнее, чем во дворе. В прихожей знакомые вещи, в трапезной — тоже. Со второго этажа спускалась боярыня Елизавета. Увидев её, Михаил подумал: «Господи, как она постарела!» Он поспешил ей навстречу.
И она увидела сына, остановилась на последней ступени лестницы.
— Наконец-то, сокол залётный, вспомнил о нас.
Михаил обнял мать, склонился к ней, поцеловал.
— А ты нисколько не постарела, матушка.
— Полно, полно. Годы никого не щадят. — Она тут же сказала няне: — Аграфена, позови Машу. А Катю дай мне. — Взяв её на руки, повернулась к сыну. — Внученька, это твой батюшка.
— Иди ко мне, чадушко моё. Я вернулся с войны.
Михаил протянул руки к дочери. Она умоляюще поглядела на бабушку, но всё-таки пошла на руки к отцу. А он, прижав Катю к груди, почувствовал, что у него от волнения разрывается сердце. Он молчал, гладил её густые волосы цвета спелой пшеницы и тихо шептал: «Господи, как ты мне желанна, доченька. Ты же вылитая мама».
И в это время в трапезную вбежала Мария. Сверкая белозубой улыбкой и синими глазами, она подлетела к Михаилу и обняла его вместе с Катей.
— Молитвы мои дошли до Господа Бога. Наконец-то ты вернулся, сокол мой ясный!
И Катя поверила, что она на руках у батюшки, запустила ручонки в его бороду. Ведь это про него ей каждый день повторяла матушка: «Вот батенька приедет!»
Радость в доме Шеиных царила в этот день до позднего вечера. Наконец все отправились на покой. Лишь у Михаила и Марии в эту ночь покоя не было. Однако к этой блаженной ночи прибавились и огорчения от того, что рассказала Мария о пребывании Шеиных в Суздале.
— У нас по осени побывал Сильвестр и привёз от тебя поклон. Мы были так рады тому, что ты жив и здоров. А тут вдруг уже перед самым отъездом в Москву пришёл к нам некий странник, черноликий, глазами плутоватый, и сказал, что ты погиб в схватке с ордынцами. А когда мы приехали в Москву, был человек от князя Черкасского и говорил он мне, что князь Димитрий просит моей руки, даже невзирая на то, что я вдова. Прогнала я того свата, да что толку. Дважды ещё давал о себе знать князь Черкасский. А ведь брата его царь вместе с Романовыми подверг опале…
Слушая рассказ Марии о московских событиях, Шеин испытывал в душе новое смятение. Пришла мысль о том, что Москва сейчас похожа на вулкан, который вот-вот начнёт извергать лаву и камни.
Утром на другой день Михаил не поспешил чуть свет в Разрядный приказ. Ему не хотелось туда идти. Он погулял с Катей, которая уже не дичилась его, побеседовал за трапезой с матушкой, сходил к воинам в людскую, узнал, как они себя чувствуют. Анисиму сказал, чтобы по всем житейским нуждам шёл к матушке Елизавете. Усмехнувшись, добавил:
— Она у нас в доме за воеводу.
Только к полудню Михаил пешком отправился в Кремль на встречу с дьяком Елизаром Вылузгиным. Тот за минувшие три с половиной года усох лишь самую малую толику и по-прежнему был деловит и подвижен. Михаилу он выговорил:
— Поздно пришёл. Ты ведь нужен в первую очередь не мне, а царю-батюшке. Теперь скачи в Коломенское.
— Так я без коня, батюшка-дьяк, — сказал Михаил, пряча ухмылку.
— Иди к дворецкому Степану Васильевичу. Даст из царской конюшни. Да вновь не задумай мешкать, — погрозил дьяк пальцем.
До Коломенского от Кремля семь вёрст. Надо спуститься на мост через Москва-реку за храмом Василия Блаженного, миновать Земляной город по Поварской улице. За рекой будут видны монастыри Симонов и Крутицы. А дальше всё вдоль берега Москва-реки по полевой дороге, которая приведёт прямо в село Коломенское. И не так уж много времени прошло, как Шеин очутился вблизи царского летнего дворца. Стражникам он сказал, что вызван царём, и они пропустили его в дворцовую усадьбу. А у дворца рынды остановили Шеина. Они узнали его и были ему рады, показали:
— Царь-батюшка на реке в беседке. Туда и иди.