беседа. Появление Шеина было неожиданным и кого-то смутило, кого-то обрадовало. Тысяцкий Игнат Морозов выразил общее мнение:
— А мы уж заждались, думали, что вовсе не вернёшься.
Скопин-Шуйский встал, протянул руку.
— Здравствуй, воевода Михайло Борисыч.
— Всем говорю: будьте здоровы, сотоварищи, — ответил Шеин.
Он чувствовал себя скованно. Сказать всем, что он уже не воевода над полком, Михаил не мог, потеснить Скопина-Шуйского своей властью тоже не посмел. Спросил, однако, всех:
— Как тут воюется?
— Штаны прожигаем на кострах — вот как воюем, — за всех ответил Игнат Морозов, высокий, сухощавый воин.
— Считайте, что это лучше, чем на приступы ходить, — засмеялся Шеин и тем разрядил обстановку.
— Мы этот Рыльск надолго запомним, — подал голос тысяцкий Серафим Котов.
— Ничего, он от нас не уйдёт, — заметил Скопин-Шуйский.
И тут Шеин взял его за локоть:
— Идём, тёзка, поговорим. Есть о чём.
Он повёл молодого князя на край опушки леса. Когда отошли от костров, сказал:
— Похоже, я и впрямь напрасно задержался в Москве. Да кто знал, что всё так плохо получится.
И Шеин поведал, что князя Василия Шуйского посетил гонец государя и привёз гневную грамоту.
— Он в пух и прах разнёс нас за то, что не взяли Рыльск. Ну а князь-батюшка сгоряча вознёс всю вину на меня. Так что тебе стоять над полком, а я в стременных у тебя похожу, — засмеялся Шеин.
— Так не должно быть! Я сей же час еду к дядюшке и всё поставлю на свои места, — горячо заявил Скопин-Шуйский.
— А вот этого не надо делать. Завтра рать выступит под Кромы. Пока доберёмся туда, много воды утечёт и всё прояснится. Поверь мне.
— Ты, Михайло Борисыч, не знаешь моего дядюшку. Он теперь тебя в святцы запишет, чтобы запомнить твою мнимую вину.
— Право же, мой приезд в Москву и рассказ государю о битве при Добрыничах вызвал и у него только радость. На том мы и расстались.
— Тут много случилось того, что могло вызвать гнев государя. Твой полк и я вместе с ним не были под Рыльском. Но я-то понял, что там собралась куча олухов небесных. Неумело они приступы вели и потому дырявую крепость не могли одолеть.
— Ладно, княже Михаиле. Царь уже осудил тех олухов, а нам не дано это. И давай так: мы с тобой вкупе пойдём в полку. Думаю, не будем ссориться.
— С чего бы, Михайло Борисыч? Я согласен с тобой.
Поход под Кромы рати Шуйского и её слияние с ратью Фёдора Шереметева закончились полным провалом и позором для восьмидесятитысячного войска. О том в хрониках записали историки: «Около 80 тысяч ратников, имея множество стенобитных орудий, не могли овладеть деревянным городком, в котором, кроме жителей, засело лишь 600 храбрых воинов во главе с атаманом Корелой».
Войско Шуйского и Шереметева ещё стояло под Кромами, когда пришла весть о кончине Бориса Годунова. Она была принята ратниками равнодушно, а многие, особенно воеводы, поминали его недобрыми словами. Незадолго до того, как преставиться, Борис Годунов назначил воеводу Петра Басманова главным воеводой над всеми войсками, которые действовали против Лжедимитрия в районе Путивля. Не ведал Борис Годунов, что под личиной преданности Басманов прятал нелюбовь к нему, граничащую с ненавистью.
Вокруг Басманова давно уже сбилась группа вельмож, которые только и ждали повода, чтобы переметнуться в стан Лжедимитрия. Среди них были большие рязанские дворяне братья Захарий и Прокопий Ляпуновы. Михаил Шеин знал Ляпуновых как ярых противников Бориса Годунова: он наказал их за продажу оружия мятежным запорожским казакам.
В тот день, когда Ляпуновы появились в лагере под Кромами, полк Михаила Шеина стоял в двух вёрстах от крепости. Но, когда братья со своими сторонниками подняли мятеж против Шуйского и Шереметева и к этому мятежу примкнули казаки, сделавшие вылазку из крепости, к Шеину и Скопину-Шуйскому прискакал из лагеря гонец с наказом: князь Шуйский просил их помощи, чтобы разогнать бунтовщиков. Двое воевод повели полк в лагерь. Но мятеж к этому времени уже угас. Нет, мятежники не сдались. Всех, кто примкнул к Ляпуновым, Пётр Басманов увёл в Путивль вместе со своими полками и многими сторонниками из рати Шуйского и Шереметева. А сторонников в ратях Шуйского и Шереметева оказалось почти три четверти. Два дня князья Шуйский и Шереметев простояли под Кромами в надежде, что полки вернутся, но надежда их оказалась тщетной.
Однако князь Василий Шуйский не потерял присутствия духа. Он собрал оставшихся при нём воевод — были позваны Шеин и Скопин-Шуйский — и сказал им значительно и весомо:
— Мы с князем Шереметевым чтим вас всех, кто остался с нами как верные соратники. Помните одно: борьба за державу не решается ни под Кромами, ни под Путивлем. Её решение в стольном граде, и потому мы выступаем в Москву.
Воеводы одобрительно зашумели. Фёдор Шереметев сказал им:
— Не тратьте время попусту и поднимайте полки в поход.
А князь Василий Шуйский подошёл к Шеину и Скопину-Шуйскому. Тронув племянника за рукав, он произнёс:
— Ты, Миша, останься при мне. А ты, боярин Шеин, вставай над полкам и, ежели нет у тебя побуждений идти в стан самозванца, веди полк в Москву.
— Так и поступлю, князь-батюшка.
— И забудь мою вспышку гнева. Я был неправ, — признался Василий Шуйский.
Они посмотрели друг другу в глаза, но то, что каждый из них думал в эти мгновения, не отразилось в глазах, осталось в глубинах их сердец.
На третий день военный лагерь под Кромами перестал существовать. Шереметев, Шуйский, а с ними и Шеин во главе полка спешно возвращались в Москву. Они не собирались признавать Лжедимитрия законным престолонаследником. Грядущие события внесут в их души много разочарований.
Глава четырнадцатаяЛЖЕДИМИТРИЙ НА ПРЕСТОЛЕ
На пути к Москве Михаил Шеин шёл со своим полком, замыкающим поредевшие две рати, где уже всё смешалось и не было полков. Воеводу одолевали горькие думы. Его пугало победное шествие самозванца к Москве. Шеин со своим конным полком едва успевал уходить от передовых отрядов самозванца, в которых было много поляков. Михаил знал это доподлинно, потому что его лазутчики Пётр и Прохор со своими охотниками захватили в ночном набеге «языка» и им оказался польский шляхтич.
В Москве Михаил привёл свой полк на Ходынское поле и явился к дьякам Разрядного приказа, которые здесь всем заправляли. Рассудив здраво, Шеин и дьяки пришли к мысли, что полк распускать по домам нельзя. Но окончательно судьбу полка дьяки не могли решить и отправили Шеина в Разрядный приказ к думному дьяку Елизару Вылузгину, который дал бы им право отпустить ратников на домашнюю побывку.
В Москве уже чувствовалось напряжение жизни. Москвитяне, как заметил Шеин, были не в меру торопливы, сосредоточенны. Как и в голодные годы, запасались съестными припасами.
— Знают, поди, москвитяне, что самозванец близко, — сказал Анисим.
— Как не знать! Поветрие уже давно охватило стольный град.
Воевода и стременной поднимались на Красную площадь со стороны Москва-реки. Они увидели, как площадь наполняется народом во всю ширь Тверской улицы.
— Вот оно и поветрие. Сейчас найдётся кому читать и проповеди про самозванца. Давай-ка побыстрее уберёмся в Кремль.
Михаил въехал под арку Троицких ворот. Но в Кремль их впустили не сразу, решётка была опущена. Один из стражей побежал в Разрядный приказ. Когда он принёс повеление думного дьяка Вылузгина впустить в Кремль воеводу Шеина и его стременного, решётку подняли.
Дьяк встретил Шеина приветливо.
— Славно, что вернулся в Москву. Почитай, почти все воеводы ныне идут на поклон к самозванцу Гришке Отрепьеву.
— Так уж и все, Елизар Матвеевич?! Вон Шуйский и Шереметев в Москву пожаловали.
— Ну им сам Бог велел. А ты, воевода, с чем ко мне пожаловал?
— Так полк я привёл, а что с ним делать, не знаю.
— И впрямь можно головой свихнуться. Да мыслю я так: распустить его надо по домам. Всё меньше попадёт к самозванцу.
— А что царь Фёдор по этому поводу скажет?
— Э-э, добрый молодец, что он может сказать из-за матушкиной спины. Нет у нас отныне государя.
Михаил ничего на это не ответил. Он счёл, что думный дьяк прав: не удержаться Фёдору Годунову на троне под натиском народного поветрия.
Получив позволение распустить полк, чтобы он не очутился в руках мятежников, Шеин вновь отправился на Ходынское поле. Но добраться до него оказалось не так-то просто. Площадь перед Кремлем запрудили восставшие красносельцы, которых привели к Кремлю посланцы Лжедимитрия Гавриил Пушкин и Наум Плещеев. В тот миг, когда Шеин и Анисим выехали из ворот Кремля, Гавриил Пушкин с Лобного места доносил до красносельцев и москвитян «прелестные грамоты» самозванца о благах, которые он собирался даровать как всем простым россиянам, так и боярам, воеводам, дворянам. Когда Пушкин прочитал грамоты, красносельцы потребовали от него сказать, истинный ли Димитрий идёт в Москву.
— Молюсь Господу Богу, не боясь кары, — кричал в ответ Пушкин, — это последний сынок Ивана Грозного идёт к своему трону!
С Варварки на коне и в сопровождении многих холопов пробивался сквозь толпу на Красную площадь Богдан Бельский. Прямо с коня он встал на Лобное место и мощным голосом заявил:
— Я, окольничий Богдан Бельский, клятву даю вам, россияне, что идёт истинный царевич Димитрий, которого я сам спас от злодейской руки в Угличе!
— Слава Бельскому! Слава! — закричал народ.
— Идите за мной, россияне! Да скинем Федьку Годунова, откроем путь к престолу государю нашему батюшке Димитрию!
Бельский, вновь поднявшись на коня, двинулся к воротам Кремля. За ним лавиной двинулся народ. Но навстречу ему из Кремля выбежали стрельцы. Их было около двух сотен. Они попытались разогнать толпу, но их смяли, и они кое-как успели скрыться за воротами Кремля. Однако Богдан Бельский и толпа россиян покатились следом за стрельцами.
Что случилось в этот день в Кремле, Шеин так и не узнал.