— И кто же меня добивается в Москве? Ежели Григорий, то возвращайся в Москву, а я в леса уйду.
— Добивается тебя не самозванец, истинно самозванец, — повторил Анисим, — а князь Василий Иванович Шуйский.
— Вон как! С чего бы это?
— Слушай, батюшка. Позвал он меня к себе тайно, сказал, чтобы ни один тать не узнал, куда я должен ехать, и велел поведать тебе такие слова: «Михайло Шеин есть истинно русский воевода. И отец его погиб от рук поляков и литовцев. Так ему ли терпеть их надругание над Русью и отсиживаться в глуши? Знаю, ты всему очевидец, как поляки и литвины издеваются над русским народом, над его святынями. Вот о том и расскажи, и Христом Богом прошу его вернуться тайно в Москву и встать под мою руку. А занёс я её на самозванца». Сказанное князем Шуйским передаю слово в слово. Вот тебе крест! — И Анисим перекрестился.
— Но что творят поляки и литвины в Москве? И не зол ли на них Шуйский из личных побуждений?
— Зол, батюшка-воевода, люто зол. Зимой самозванец раскрыл заговор против себя. После вступления самозванца на престол Шуйский якобы стал распускать о нём дурные слухи и подговаривать вельмож к мятежу. Всё это дошло до Петра Басманова, скорей всего через князя Димитрия Черкасского, который где-то и что-то пронюхал. Басманов о том донёс самозванцу. Шуйского взяли под стражу, и сказывают, был суд из всяких вельмож, что при Лжедмитрии стоят. Они приговорили его к смертной казни. Но в час приговора пришёл на суд сам царь и показал милосердие, помиловал Шуйского, заменил смертный приговор ссылкой. Князя Шуйского увезли после суда в село Тайнинское, но туда вскоре приехал царь и отпустил Шуйского на волю. И всё наказание свелось к тому, что князь из Тайнинского шёл к своим палатам пешком.
— Вот и лютует Шуйский. Пешим-то он и на двор не ходит, — улыбнулся Шеин. — И что ещё привёз?
— Самые страсти впереди, боярин. В Москву уже ближе к весне прикатила царская невеста, какая-то полька. Так с нею пришло две тысячи польских вельмож и шляхтичей. И все в Кремль хлынули. Там и на постое. И как пошли чинить разбои да глумление над нашей верой — ужас! Во хмелю поляки в храм Успения Богородицы на конях въехали и начали из мушкетов стрелять. В икону Божьей Матери выстрелили. Потир[26] золотой украли. А кони-то гадили в храме.
— Вот за эти надругательства они и заслужили кару смертную! — И Шеин припечатал свою угрозу ударом крепкого кулака по столу.
— Ещё в храме Спаса Преображения поляки свой костёл устроили.
— И россияне молчат?! Да как можно!
— Так некому их, батюшка-воевода, поднять на ворога. Вот и собирает князь Шуйский под свою руку истинных россиян, — закончил горькую исповедь Анисим.
Шеин задумался, но его глаза беспокойно метались по поварне, словно искали схватить что-либо и ринуться на невидимого врага. И думы его были недолгими, он встал, сказал твёрдо:
— Завтра чуть свет выезжаем в Москву. Ты иди отдыхай. Карп покажет где. А у меня — дела.
Прежде всего ему надо было найти старосту Василия Можая.
— Вот что, Василий: завтра я уезжаю в Москву, — начал он разговор, найдя старосту, — так ты найди десять-пятнадцать доброхотов, молодых да ловких. Зови их послужить у меня ратниками.
— Найдётся и больше, боярин, — ответил Можай.
— Пока не надо больше. Как уеду, так ты подбирай тут крепких охотников, которые за любым зверем могут ходить, чтобы следопытами были. И чтобы ловкие… Придёт время — я их позову.
Василий бороду потеребил, умные глаза прищурил, сказал весомо:
— Всё понял, воевода. Найду и таких, обучу, чему нужно. А в придачу сына своего дам, Павла. Силён Можай, загляденье парень.
— Ну, брат, растревожил! Так ты и давай его, отправляй завтра со мной.
— Подумать надо.
— Ну, думай до утра. И вот ещё что: Карп здесь на моём хозяйстве останется, так ты ладь с ним.
— Как не ладить, коли надо мной ставишь, — усмехнулся Василий. И хитрый староста поторговался: — Так ты тогда уж, воевода, моего Павла старшим поставь над пятнадцатью.
Михаил засмеялся — раскусил Василия, согласился:
— Будет по-твоему. Только ты мне близ дома баньку поставь, конюшню на шесть лошадей и амбар, чтоб мыши водились!
На другой день ранним утром перед домом Шеина появились тринадцать конных берёзовцев. К ним вышел Анисим, осмотрел их.
— Что это, ни палиц, ни сабель не вижу при вас? Как в сечу пойдёте?
— Так мы с рогатинами, как на медведя! — ответил румянолицый широкоплечий молодец Павел Можай.
— Тогда поладим. Кто из вас не снедал? Давай за мной в поварню.
За Анисимом последовали четыре молодых парня.
Вскоре отряд берёзовцев во главе с Павлом Можаем покинул село следом за Шеиным и Анисимом. Бабы и девки проводили своих сыновей и женихов за околицу и пожелали им удачи в том неведомом, куда они уезжали. Дорога была трудной. Снег уже раскис, превратился в месиво. Кони проваливались, шли с трудом. К Волге подошли за какую-нибудь неделю перед ледоходом. В Костроме Шеин забежал к воеводе Бутурлину попрощаться. Но костромской воевода придержал у себя Шеина на целые сутки.
— Прости, тёзка, знаю я, зачем в Москву идёшь да с ратниками. Вот и я приготовил для тебя сотню. Может, этой сотни как раз и не хватит, когда из Москвы поляков погоните. Во главе сотни я поставил бывалого ратника Нефёда Шило. Положись на него во всём.
— Спасибо, воевода, за радение о Руси. А нам всякая помощь нужна, и бывалые воины прежде всего.
Своих ратников воевода Бутурлин подготовил хорошо. Все они были вооружены, сидели на крепких сытых конях. За сотней следовали пять повозок с кормом для коней и снедью.
В Москву отряд прибыл ночью. Так счёл за лучшее Шеин. Ворота ему открыли именем государя. Но к нему на поклон воевода не поехал, а тихим шагом привёл костромичей на своё подворье. Когда Михаил размещал ратников, вышла его мать. Елизавета сказала просто:
— Вот и славно, что с силой явился. И от поляков можем заслониться.
— Матушка, как вы тут?
— Пока здравствуем, сынок. Как завтра будет, не знаем. Сердит на тебя царь за то, что сбежал из Москвы. От дьяка Вылузгина человек был, тот велел в Кремле не показываться.
— Я так и предполагал. Ладно, будем жить. Бог не выдаст, свинья не съест.
Шеин провёл дома только остаток ночи и день, а поздним вечером, взяв с собой сотского Нефёда Шило и Павла Можая, ушёл с ними к князю Василию Шуйскому на Варварку. Князь Василий встретил Михаила с неподдельной радостью:
— Слава Богу, что приехал, воевода Михайло. Будет на кого мне опереться.
— Говори, князь-батюшка, что нам делать, к чему готовиться? Со мной добрая сотня костромичей.
— Как славно, что привёл их. А делать пока тебе надо одно: затаиться и ждать нашего часа. На пятницу, на Николин день, царь назначил венчание со своей спесивой полячкой Мариной. И мнится мне, что после венчания поляки войдут в раж, недели две упиваться и утешаться будут. Вот тут-то и придёт наш день.
— Затаимся и дождёмся своего часа. Мы народ терпеливый, — поддержал князя воевода.
— Одно скажу, Михайло: дома тебе не следует отсиживаться, достанут холуи самозванца. Ты у меня эти дни поживи. И сотню приведи. Убережём. Царь счёл, что угрозой казни испугал меня до смерти. Ан обмишулился. Гнева во мне накопилось столько, что дыхну — и Кремник[27] вспыхнет. Самозванец ещё узнает, как грозить Шуйскому князю.
Дальше всё шло, как предсказал князь Василий Шуйский. После венчания на Николин день, что по обычаям россиян запрещалось делать, в Кремле начался великий разгульный шабаш. На свадебном пиру почти не было видно русских вельмож. Грановитую палату, где шёл свадебный пир, заполонили польские шляхтичи. Гуляли неделю.
Лжедимитрий в эти дни открыл государеву сокровищницу, и вековой давности золотые кубки и братины в бесчисленном множестве выставлялись на столы и бесследно с них исчезали. Отгуляв неделю, сделав на два дня перерыв, поляки вновь принялись бражничать.
И настало время Василия Шуйского. Вечером шестнадцатого мая, накануне дня апостола Андроника, Шуйский собрал братьев, позвал Шеина и племянника Скопина-Шуйского, боярского сына Петра Валуева, сотского Нефёда Шило, ещё двух воевод, незнакомых Шеину, и сказал:
— Все вы знаете, что делать, но напоминаю. Ты, Иван, в полночь поднимешься на колокольню храма Живоначальные Троицы, что на Рву, и ударишь в большой колокол. Мы в этот час с ратниками выступим на Красную площадь и с неё вломимся в кремлёвские врата. Зовём горожан бить поляков, чтобы защитить царя, которого они пытаются убить. Это наш главный козырь. — Князь Шуйский с лисьей хитростью посмотрел на всех присутствующих. — И горожане пойдут громить поляков. Они им в печёнку влезли. А вы, вот ты, Шеин, со своими ратниками, ты, племянник Миша, братья мои и ты, Пётр Валуев, — все мчитесь в царский дворец и никого там не щадите, а главное — не упустите самозванца.
Никто не задал князю Шуйскому ни одного вопроса. Всё было просто и ясно. Заключая напутствие, Василий сказал:
— А теперь к воинам и за оружие.
Михаил Шеин и Нефёд Шило покинули палаты Шуйского и вышли на хозяйственный двор. Там их ждали, томясь от безделья, сто тринадцать ратников. Шеин велел Нефёду:
— В Кремле следуй за мной. А теперь выводи сотню.
Небо было пасмурным, накрапывал мелкий дождь.
Михаил подумал, что это им на руку. Придвинулась полночь, на храме Живоначальные Троицы мощно и властно зазвонил колокол. На его первые удары отозвались десятки, а затем и сотни колоколов по всей Москве. Под этот колокольный звон тысячи москвитян, похватав всякое бывшее под руками оружие, побежали на Красную площадь. Едва лишь Шеин со своими ратниками и Скопин-Шуйский со стрельцами появились на площади, как на неё с трёх сторон начали вливаться горожане. Они услышали призыв сподвижников Шуйского: «Вперёд на поляков, убивающих царя», ринулись к кремлёвским воротам и следом за стрельцами Скопина-Шуйского и ратниками Шеина, за другими воинами, примкнувшими к Василию Шуйскому, ворвались в Кремль.