Завершив свои размышления по поводу перемен в жизни, Михаил наконец-то посмотрел на Москву, словно видел её впервые, и удивился: «Хороша белокаменная! Что ж, буду оборонять твой покой на западном рубеже».
Поднявшись с откоса на гору, Михаил весело крикнул Анисиму, который выгуливал на лужайке коней:
— Ты, брат, иди прощаться с Москвой! Скоро мы её покинем!
— И когда это ты успел высидеть это желание, батюшка-воевода? — засмеялся Анисим.
— Фу-ты ну-ты! Тебя ничем не удивишь! Да в Кремле-то я с какой стати был? Вот и выговорил себе воеводство в Смоленске.
— Лучшего места не нашёл, батюшка-воевода! — опять уколол Анисим своего благодетеля.
— Мне там понравится. А тебя я не возьму, — тоже нанёс укол Михаил.
Так, балагуря и смеясь, Михаил и Анисим седло в седло скакали на Рождественку, чтобы положить там начало «великой суете» сборов в отъезд.
Домашние, особенно Елизавета, порадовались, что к родовому боярству Михаилу добавили чин боярина. Все кланялись ему низко, поздравляли. Мария с Катей посмеялись:
— Теперь к батюшке ни с какого боку не подъедешь.
Когда же Шеин поведал всем о другой новости — о назначении его воеводой в Смоленск да чтобы семья была при нём, то возникло долгое и неловкое молчание. И первой нарушила его Мария. Она сказала бодро и с улыбкой:
— Нам, семейникам воевод, судьбой так велено: куда иголка, туда и нитка. Вот завтра и начнём собираться в путь.
— Верно говоришь, Мария, только невмоготу жить там, на порубежье, — заметила искушённая жизнью боярыня Елизавета.
— Да не горюй, матушка, не печальтесь, славные! Пока не осмотрюсь, не устроюсь на новом месте, никого из вас не потяну из Москвы в Смоленск.
— Не питай себя надеждами. Коль царь так повелел, то делать придётся по его велению, а не по нашему хотению, — опять вмешалась боярыня Елизавета.
После невесёлого разговора о будущем воеводстве у самого Михаила кошки на душе заскребли. О себе он не думал, но зачем государь повелел ехать в Смоленск с семьёй? Знать же должен: чем меньше у воеводы семейной обузы, тем легче везти ему воеводский воз. Однако предаваться каким-либо горестным рассуждениям по поводу отъезда в Смоленск у Шеина да и у прочих в семье просто не оказалось времени.
В эту пору «макушки лета» Москву заполонили слухи о том, что на юге Руси, в Стародубе объявился новый Лжедимитрий и будто бы он уже собрал большое войско и выступил с ним на север. Слухи с юга порождали в Москве были и небылицы. Никто не знал, чему верить, но то, что к новому Лжедимитрию валом повалили польские шляхтичи и немало гулящих людей, ни у кого не вызывало сомнений. И вновь среди знатных вельмож разгорелись страсти. Многие из них не любили царя Василия Шуйского, считали его недостойным трона и теперь готовы были преступить свои клятвы в верности царю, отойти в стан нового Лжедимитрия.
Царь Василий Шуйский не думал уступать трон без борьбы. Вновь начались сборы войска. Делалось это в спешке. Да и воевод во главе войска царь Василий поставил не тех, кто отличался умом, доблестью, умением воевать. Возглавить рать он поручил своему бездарному в военном деле брату Димитрию Шуйскому. Он словно забыл о том, что среди преданных ему россиян есть такие одарённые воеводы, как князья Мстиславские, князь Скопин-Шуйский, наконец воевода боярин Шеин.
У Лжедимитрия II оказались под рукой более сильные воеводы и крепкое войско, многие ратники которого не раз побывали в сражениях. К весне 1608 года Лжедимитрий укрепил войско крупными польско-литовскими отрядами. В войско нового царя влились казаки во главе с отважным атаманом Иваном Заруцким. А в разгар весны к войску Лжедимитрия присоединились со своими полками «известные своей доблестью и зверским мужеством» гетманы Александр Лисовский и Ян Сапега.
Всё, что происходило в стане Лжедимитрия II, какими-то путями мигом долетало до Москвы, будоражило её всё больше. Может быть, такие вести о Лжедмитрии приносили в Москву ведуны, ясновидцы, которых в стольном граде становилось всё более. В эту горячую пору появился на подворье Шеиных названый отец Михаила и Марии ясновидец Сильвестр. Его приняли как родного. А после бани и обильной трапезы Сильвестр увёл Михаила в конец подворья, которое выходило к речке Неглинке. Там на скамье под навесом они и устроились на беседу. Зелёные глаза Сильвестра горели неземным огнём, и начал он свою речь с непривычных Михаилу слов:
— Скажу я тебе, батюшка-воевода, о том, что дано мне видеть Всевышним. Грядёт великая беда нашей державе. Завтра, в день апостола Иакова, у села Волхова на Калужской земле сойдутся два войска — рать царя-батюшки, ведомая его тупым братцем, и рать Лжедимитрия Второго. Да будет он Тушинским вором вскоре. Они сойдутся на жестокую битву и по прошествии двух дней по Божьему гневу многих государевых людей побьют. А уцелевшие побегут к царствующему граду. И некому будет остановить войско Лжедимитрия, и он придёт под Москву и сядет царствовать в селе Тушине. К нему пойдут служить Рюриковичи — князья Долгоруковы, Засекины, Мосальские и Сицкие. Ещё Гедиминовичи — князья Трубецкие.
Жаль Москву. В ней станет смутно и неуютно. У царя не найдётся сил побить стотысячную рать, что соберётся вокруг Тушинского вора. И Шуйский закроется в Москве, как в осаждённом граде. Воровские шайки будут хозяйничать в её посадах и слободах…
Сильвестр замолчал, сорвал стебель осота, стал пробовать его остроту.
Молчал и Шеин. Он просто не знал, что возразить Сильвестру: рассказанное им предстало перед Шеиным как кошмарный сон. У него мелькнула, как показалось ему, спасительная мысль: немедленно уехать в Смоленск. Да-да, немедленно, потому что, если Москва вновь окажется в руках самозванца, Смоленск одним из первых городов Руси восстанет против него. «Завтра же пойду в Разрядный приказ и потребую путевые грамоты. Именем царя потребую», — решил Михаил.
Сильвестр смотрел на Шеина сбоку, прищурив свои зелёные глаза. В них гуляла лукавинка.
— Так и поступи, боярин-батюшка, как мыслишь, — сказал он.
— Экий ты проныра, названый мой батюшка. — Михаил хлопнул Сильвестра по плечу. — Никуда от тебя не денешься.
— Да как же мне не порадоваться: ведь ты дельное надумал. Добавлю последнее: чем скорее уедешь, тем лучше для державы. Однако не забудь и меня позвать.
Отъезд Михаила в Смоленск оказался неожиданно быстрым. Едва он на другой день пришёл в Кремль, чтобы зайти в Разрядный приказ, как по пути его перехватил дьяк приказа Пётр Шипилов.
— Боярин-батюшка, за тобой поспешаю. Волей царя грамоты по Смоленску готовы и всё приведено в движение. Ратные люди ждут тебя на Ходынском поле. И велено тебе завтра же идти в Смоленск.
Выговорив всё это, дьяк Шипилов повёл Михаила в Разрядный приказ. Там он встретился с дьяком Никитой Перфильевым, который сказал:
— Помню тебя, батюшка-воевода, как с правителем Борисом Годуновым приезжал.
— И я тебя помню, батюшка Никита. Что ты скажешь мне на дорогу?
— Одно скажу: завтра иду к государю, чтобы он повеление положил на грамоту о припасах к Смоленску. А тебе, боярин, до свету, никем не обременённым, следует выехать в град порубежный.
— Ты хочешь сказать — без супруги, без сродников?
— Верно понял, боярин. Получи сей час подорожную и поспешай…
Так и получилось, что ещё не сбылось предупреждение Сильвестра о сражений под Волховом, о бегстве царского войска, как царь Василий Шуйский поспешил отправить Шеина в Смоленск, потому что кончилось время перемирных лет и Польша со дня на день могла напасть на Смоленск, чтобы неожиданно захватить столь грозную крепость.
Так в одночасье решилась судьба Михаила Шеина, и «в апреле 1608 года мы видим его воеводой в Смоленске, весьма важном в то время стратегическом пункте Московского государства, у польско-литовского рубежа», сказано в Русском биографическом словаре.
Завершив дела в Разрядном приказе, Михаил не поехал на Рождественку, а отправился на Пречистенку к Сильвестру. В лавке, куда зашёл Михаил, он увидел лишь Катерину. Она встретила его с улыбкой, показала на рыжую кошечку.
— Зюзя гостей намывала только что. Вот ты и гость нежданный, боярин славный.
— А помнишь, как о незваном-то госте говорят? — тоже улыбнулся Шеин.
— Ты для нас всегда желанный.
— Где ваш батюшка?
— Урок у него с Ксюшей. Греческому письму учит.
Покупателей в лавке не было, и Катерина закрыла дверь на засов. Позвала Михаила:
— Идём в покои. Ноне у меня день без купцов.
Сильвестр и Ксюша сидели за столом, и девочка старательно выводила гусиным пером греческие буквы и слова, списывая их из книги, лежащей перед ней.
— Право же, неугомонные, — молвила Катерина. — Идёмте в трапезную. Время за столом посидеть, сыты пригубить.
Михаил не смог отказаться. Но, пока Катерина собирала на стол, он успел поговорить с Сильвестром о том, с чем пришёл.
— С просьбой к тебе, брат мой. Как ты сказал, я спешно уезжаю в Смоленск. Завтра уже буду в пути. Тебя же прошу собрать моих побратимов, ежели это воз можно, и отправить их в Смоленск. Это Нефёд Шило, Никанор, Павел Можай, Пётр и Прохор… Все они…
— Костромские! — утвердил Сильвестр.
— Вот-вот. Ещё, ежели есть у тебя на примете удалые парни, человек пять-шесть, их позови. Деньги на харчи, на оружие и сбрую я тебе оставлю.
— А меня ты не возьмёшь?
— Придёт нужда — обязательно позову.
— Годится. Ты поезжай в Смоленск не печалясь. Год у тебя пройдёт без особых хлопот, а там посмотрим.
Катерина накрыла стол и позвала Сильвестра и Михаила. Она наполнила три кубка медовухой, налила Ксюше сыты, сказала:
— Я с тобой, Михайло Борисыч, теперь долго не увижусь. Как и всех нас, ждут тебя тяготы великие, так ты отвагой наполни сердце и живи, как велит Бог.
— Спасибо, матушка названая. И за тебя буду молиться. Ты мой ангел-хранитель.
Вернувшись домой, Михаил поведал домашним о своих переменах, о том, что утром отправляется в Смоленск. Елизавета заявила: