— Верю, вы любите своего короля, — говорил изменникам Сигизмунд, — но, чтобы получить свои земли, вам надо проявить доблесть и вместе с моим войском взять Смоленск. Вижу, кому-то из вас придёте и стоять в моём городе воеводой.
Предавшие Русь князья дали королю слово собрать на Смоленской земле полк ратников для штурма города.
А в середине апреля на остатки «великого посольства» было совершено нападение поляков. Повелением Сигизмунда всех послов велено было взять под стражу и считать их пленниками. Все они были уведены из стана и упрятаны в сараи и овины в селе Богородском. А через неделю их погнали в литовский город Мариенбург — так спустя две недели сказали Шеину его лазутчики Пётр и Прохор, которые шли по следу пленных россиян.
— Старый замок там есть, вот в него и замкнули всех. Но Филарета и князя Голицына с ними не было, — поведал Шеину Пётр.
В тот же день, насмотревшись московских ужасов, вернулись в Смоленск измотанные Нефёд Шило и Павел Можай. Выслушав от лазутчиков всё, Михаил Шеин позвал смоленских бояр, архиепископа Сергия и сказал им то, что не счёл нужным скрыть:
— Как ни горько мне сказать вам правду, я должен это сделать.
Шеин с печалью смотрел на измождённые лица сидевших перед ним людей, и его сердце сжималось от боли: «Это ведь сильные люди, а как отощали».
— Сегодня утром вернулись из Москвы мои доброхоты и принесли короб новостей. Скажу самое главное. От Руси нам с вами не дождаться никакой помощи. Там поляками уничтожено народное ополчение князя Димитрия Пожарского и Прокопия Ляпунова. В Москве разбой, пожары, грабежи. Власти никакой. Бояре покинули город или предались полякам. Князь Димитрий Пожарский, что возглавил первое ополчение, тяжело ранен и увезён в Троице-Сергиеву лавру. Вам я скажу одно: пока есть у меня под рукой хоть один ратник, буду держаться. Полякам не бывать в Смоленске. Призываю и вас к борьбе.
Встал смоленский дворянин Юрий Буланин.
— Ты, Михаил Борисыч, забыл одно: кто будет бороться? Помнишь, нас с посадскими было восемьдесят тысяч, теперь почти в десять раз меньше, и если корма не будет, умрут с голоду последние.
— Буланин, я тебя услышал. Где выход? — спросил Шеин.
— Надо идти на вылазку. Захватить у поляков табун лошадей. Ежели дашь отряд смелых воинов, сам поведу. Добудем.
Михаил осмотрел собравшихся, увидел в стороне Нефёда Шило и Павла Можая, сказал им:
— Нефёд, Павел, идите помогать дворянину Юрию. Возьмите надёжных людей, сами с ними отправляйтесь.
— Ты, батюшка-воевода, Сильвестра с нами отпусти.
— Скажу ему, и он пойдёт.
Группа Юрия Буланина пропадала две ночи и два дня. На третью ночь они вернулись. Все были живы и здоровы и привели с собой полсотни лошадей, навьюченных пшеном, солью, зерном. Они совершили в тылу у поляков дерзкое нападение на провиантский склад в деревне Дрюцк, ушли на запад, как бы в Литву, а затем берегом Днепра вернулись к Смоленску и благодаря чудесам Сильвестра вошли в город через Фроловские ворота.
Неведомо, по причине ли захвата русскими продовольствия и табуна лошадей, или по другому поводу, но поляки словно озверели. Они открыли огонь из пушек по всей окружности стены и били по воротам и по городу. Канонада стояла полдня. А потом в разных местах крепостной стены поляки пошли на приступ, применяя штурмовые лестницы и тараны, которыми пытались разбить ворота. Два дня смоляне отбивались из последних сил и всё-таки не пустили врага в город. На третий день наступила передышка. В полдень к Фроловским воротам подъехали парламентёры, и когда на их зов поднялся на стену Михаил Шеин, гетман Рожинский крикнул ему:
— Воевода Шеин, ты испытал нашу мощь! Но это были цветочки, ягодки будут завтра, если не откроете ворота!
— Погрозил волк быку да оказался на рогах, — ответил Шеин.
Гетман Рожинский ещё что-то говорил, угрожал, но Шеин ушёл.
Но, когда Русь забыла о Смоленске, отвернулась от него и судьба. В одну из последних ночей мая из Смоленска убежал в стан врага мещанин Андрей Дедёшин.
Его привели в шатёр гетмана Рожинского, и он рассказал всё о себе и почему появился у поляков.
— Хорошо, мы тебе верим, что желаешь нам добра. С чем ты пришёл?
— Я знаю, в какой башне очень тонкие стены, в неё можно вломиться, пробив её таранами. Башня очень большая, в неё могут войти больше ста воинов, а из неё — в город.
— Ты болван и ничего не понимаешь в военном деле, — вскипел гетман. — Но мы принимаем твой совет. Будет по-твоему — получишь дворянское звание.
И Дедёшин в ту же ночь привёл поляков к Шиловой башне. Они осмотрели её и чуть позже начали копать к ней траншеи, подтаскивать тараны, прикатили несколько пушек. К утру в траншеях скопилось больше тысячи воинов, а за ними в стане приготовились ещё, может быть, две тысячи воинов.
В эту ночь ведуну Сильвестру не спалось. Его томило предчувствие большой беды. Накинув кафтан, он вышел из опочивальни и пошёл в город. Дойдя до крепостной стены, он поднялся на неё и направился к югу. И вдруг в его душе раздался колокольный набат. Он был настолько сильный, что Сильвестр вынужден был остановиться вблизи Шиловой башни. Квадратная, с широкими стенами сажен в шесть, она ему не понравилась. Сильвестр унял «колокольный» звон, настроился и услышал, что во вражеском стане будто горный ручей гогочет на камнях. Он разгадал: это был тихий людской говор. Он уловил тонкий скрип колёс, натужное дыхание людей, как будто тысячи их тянули непомерную тяжесть. И перед его взором возникла картина: там, внизу, против Шиловой башни собирается большая рать, к крепости подкатывают орудия, тянут тараны.
Постояв с минуту в размышлениях, Сильвестр понял, что нужно делать, и приступил к исполнению задуманного. Он спустился со стены, подошёл к воинам, которые несли караульную службу, и спросил:
— У вас тут всё тихо?
— Да, сотский, — ответил десятский.
— Слушай же. Иди сей же миг к воеводе Шеину и скажи, что у Шиловой башни поляки готовятся к приступу.
— Да полно, сотский, какой приступ!
— Иди, как велено. — И Сильвестр перекрестил десятского.
У того глаза на лоб полезли от страха, ему показалось, что перед ним сам Илья-пророк. Он убежал к воеводским палатам.
А Сильвестр помолился на восток, вспомнил свою незабвенную Катерину и медленно направился в Шилову башню. Он увидел двух стрельцов, которые дремали у бойниц, поднялся на второй ярус, где стояла только пушка и не было ни души, со второго — на третий и там узрел двух пушкарей, которые дежурили у орудия, но спали.
— Эй, тетери! Вставайте, а то пушку украду!
Пушкари просыпались медленно, от немощи им было трудно открыть глаза.
— Чего тебе? — спросил один из них.
— Стрелять будем. Есть у вас заряды, ядра?
— Вон в закроме у стены посмотри.
Сильвестр подошёл к закрому. В темноте ничего не было видно, но он нащупал пороховые заряды, пересчитал их — оказалось двадцать три заряда. «Хватит», — подумал он. К нему подошёл пушкарь.
— A-а, это ты, огнищанин! — узнал он Сильвестра.
— Где у вас ядра? — спросил ведун.
— Так на первом ярусе. Сил нет поднимать. Зуба ми бы взяли, так их нет.
— Вот что, пушкари. Именем воеводы прошу вас сносить пороховые заряды с третьего яруса на второй. А я подниму туда ядра.
— Ежели именем воеводы, тогда можно, — отпятил пушкарь поживее.
— Кладите заряды у пушки, — сказал Сильвестр и поспешил вниз.
Он знал, что ему нельзя медлить. Увидев стрельцов, он именем воеводы заставил их помогать ему переносить ядра. Вскоре и ядра и заряды лежали на настиле из брёвен возле пушки. Можно было передохнуть, но времени на то не оказалось. В рассветной дымке короткой июньской ночи поляки пошли на приступ. И прогремели вражеские пушки, в стену первого яруса башни ударили ядра. Вот ещё залп, ещё! Ядра крошили кирпич. Но вот пушки умолкли, а в стену ударили тараны. И раз за разом! Раздался гром, и стена первого яруса обрушилась.
Поляки хлынули в башню. Они втянули тараны и принялись разрушать стену, за которой открывался путь в крепость.
Сильвестр понял, что настал его час, что ему и четверым ратникам нет пути к отступлению. Однако он вспомнил, что с третьего яруса есть выход на стену, и велел ратникам уходить, сам же вступил на путь обретения свободы души через восхождение в Царство Небесное. Ясновидец, проживший долгую и памятную россиянам жизнь, зажёг трут. Когда, по его счету, ратники покинули башню, он помолился и, чувствуя, что башня внизу переполнилась врагами, поднёс трут к грядке пороха. Он вспыхнул и…
И прогремел мощный взрыв, потрясший округу. Шилова башня поднялась в небо и рухнула, похоронив под своими обломками славного россиянина и сотни полторы врагов. Но ещё не осела пыль, ещё плавал в воздухе дым, как из траншей против Шиловой башни поднялась не одна тысяча польских воинов, которые лавиной устремились в пролом. Они шли стеной, с яростными криками.
Михаил Шеин успел привести к пролому почти тысячу ратников — всех, кто ещё мог держать в руках оружие. Он сам повёл их в сечу на поляков, на немцев, на малорусских казаков. Сеча была неравной. В пролом вкатывались всё новые и новые волны врагов, а ряды защитников крепости с каждым мгновением становились всё реже. Рядом с Шеиным бились Нефёд Шило, Павел Можай, Пётр, Прохор, ещё семеро отважных воинов. Но вот упал Пётр. Нефёд Шило отбивается от врага плечом к плечу с Михаилом Шеиным. Но их уже теснят с двух сторон, и они отходят, отходят, и вместе с ними отступают ратники. А впереди всё пространство уже заполонили поляки и их наёмники. Кто-то из врагов проник за спину Шеина, рвался убить его, но на пути шляхтича встал Анисим и сразил его.
Остатки ратников Шеина уже почти окружены, за их спинами только воеводские каменные палаты. И ратники скрываются в них, считая, что там можно будет биться с врагом. Многие же успевают уйти в Мономахову храмину. Михаил Шеин понимает, что это конец, это падение Смоленска. Он ещё рвётся вперёд, и падают под ударами его тяжёлого меча дерзкие шляхтичи, которые изначально охотились за воеводой. Он не думает о себе, страх смерти отступил. А она обходит его стороной, и он не помнит, как оказывается в просторном воеводском доме.