Встретившись наедине со Львом Ивановичем, он попробовал настроить канцлера на то, чтобы тот как можно скорее выпроводил Шеина из своего имения.
— Ясновельможный пан, мы с вами старые друзья, и по долгу друга я говорю, чтобы вы отправили Шеина поскорее в изначальное место, где его содержали как пленника.
— Но, пан Стас, что тебя беспокоит? Чем он мне может повредить?
— На вас обидится князь Черкасский за то, что вы приняли сторону Шеина, когда князь сватался к его дочери…
— Дорогой пан Стас, ты выслушал только одну сторону — князя Черкасского и не знаешь, что в свою защиту говорит боярин Шеин. Знай же, что вражда между Черкасским и Шеиным длится без малого двадцать лет.
— Странно. Но я никакой вражды не вижу со стороны князя ни к Шеину, ни к его семье. Он же просил руки его дочери. О какой вражде может быть речь! — горячо выражал свои чувства Желябужский.
— Дорогой, я не хочу ломать с тобой копья. Завтра я предложу Шеину уехать. Шляхтичи уже отдохнули после Мариенбурга.
— Спасибо, ясновельможный пан. Вы всегда были внимательны к моим просьбам. — И Желябужский поклонился.
Вскоре же посол покинул имение Льва Сапеги.
А вечером того же дня после молитвы Мария сказала Михаилу:
— Мой сокол, не сочти мои слова за шутку. Сегодня в полуденном сне приходила ко мне наша защитница Катерина. Взяла она меня за руку и повела в храм. Едва мы ступили за врата, как я увидела на амвоне Игоря и Катю. Их венчали. Ясновидица и говорит: «С сего часу дано тебе два дня, чтобы это венчание стало явью». И тут же Катерина исчезла. Она вошла в храм, и я видела, как в купол храма улетело белое облачко.
Михаил долго молчал. Он сидел на краю ложа и одной рукой перебирал распущенную шёлковую косу Марии. Она не вытерпела его молчания и спросила:
— О чём ты думаешь?
— О наших детях. Сердце болит за Ваню — как он там без нас? И теперь новая угроза. Мы можем потерять Катю. Потому скажу одно: всё, что ты видела во сне, должно за два дня обернуться явью. Мы обвенчаем наших детей Игоря и Катю.
— Спасибо тебе. Ты снял с меня тяжкий камень.
— Завтра к заутрене мы сходим в слонимский православный храм и попросим священника к вечеру исполнить обряд венчания.
На другое утро они чуть свет собрались в храм. Уже спускаясь с крыльца, они увидели Льва Сапегу, который завершал утреннюю прогулку. Михаил и Мария поклонились ему, сказали: «Доброе утро».
Он усмехнулся, покачал головой.
— Не знаю, доброе ли оно будет для вас. Я вынужден заметить тебе, воевода, что пришло время отправляться в Мариенбург.
Михаил и Мария переглянулись, она взяла его за руку, сжала.
— Надеюсь, не сегодня, ясновельможный пан? — спросил Михаил.
— Нет-нет. Вы уедете ранним утром послезавтра. — И канцлер пояснил: — Завтра мы должны узнать мнение варшавского светила о здоровье князя Черкасского.
— Это очень важно, — согласился Михаил. — А пока мы можем заниматься своими заботами? Мы идём в храм.
— Конечно, воевода. Помолитесь и за меня, — улыбнулся Лев Сапега. Но посерьёзнел, шагнул к Михаилу и добавил: — Вы от меня что-то скрываете. Скажите, и я оправдаю ваше доверие.
— У нас говорят, ясновельможный пан, что шила в мешке не утаишь. Чего уж скрывать… Нынче, ясновельможный пан, мы хотим обвенчать свою дочь с князем Горчаковым. Они любят друг друга. А кому неведомо, что это такое — любовь?
Лев Сапега не остался равнодушным к сказанному, его глаза оживились.
— Славно поступаете. Однако есть ли у вас посажёные отец и мать? Принято, поди, у вас, как и у нас.
— Нам трудно их найти. Католики в православный храм не пойдут.
— Пусть это будет моей заботой. Мой Якуб пойдёт сейчас же к Слонимскому старосте. А у него в услужении есть русские. Он найдёт достойных и приведёт.
— Ясновельможный пан, позволь и мне сходить с дворецким.
— Я об этом не подумал. Конечно же сходи, боярин. Сейчас Якуб к тебе выйдет.
Лев Сапега поднялся на крыльцо, вошёл в дом. В ожидании дворецкого Михаил и Мария прошлись по дорожке. Вскоре дворецкий появился.
— Ясновельможный пан велел заложить экипаж. Так вы уж подождите, — сказал Якуб и ушёл на хозяйственный двор.
В этот день в палатах Льва Сапеги всё пришло в тихое, словно подспудное движение. И управляли им сам ясновельможный пан и княгиня Кристина. Их дети, сын и дочь, жили в Кракове, потому Лев и Кристина взялись помочь Михаилу и Марии, чтобы их дочь и будущий зять в свадебный день почувствовали тепло и заботу о них.
До Слонимского старосты Кострича Якуб Хельминский довёз Михаила и Марию за каких-нибудь десять минут. Дом его располагался не в центре Слонима, а на окраине, на берегу речки Шары, но от реки был отгорожен высоким забором с калиткой на замке. На дальнем от дома дворе Кострича стояла мастерская, и в ней работали русские пленные. Их было девять человек, и они шили кожаную обувь.
Кострич встретил Якуба по-простому и, узнав о причине его появления, похлопал дворецкого по плечу.
— Милое дело затеяли. Идёмте в сапожню. Там сами и выберете посажёного, кто по душе придётся.
Михаил присматривался ко всему, когда его вели к сапожне. Всё тут было сделано так, чтобы пленники не сбежали. Крепкое помещение, решётки на окнах. В нём пленники работали, в нём было их общее житие. Когда Кострич ввёл гостей в сапожню, Михаила будто ударило что-то в грудь, едва он бросил взгляд на человека, сидящего к нему спиной. Такая широкая и могучая спина была из его десяти лазутчиков только у Павла Можая. «Да он же, он», — мелькнуло у Михаила, и когда Кострич сказал: «Встаньте все и повернитесь!» — Михаил увидел Павла и поспешил к нему.
— Господи, Можай! Бог милостив к нам! — И Михаил обнял Павла.
— Батюшка-воевода, я верил, что мы ещё встретимся.
К ним подошёл староста Кострич, похлопал Павла по плечу.
— Славный муж. Он у меня тут за десятского. Вот и возьми его в посажёные.
— Так и матушку нам надо, — сказал Михаил.
— Вот и хорошо. Он женат на местной. Годится?
— Годится, пан староста. Приходи к ясновельможному пану к вечеру, нашим гостем будешь.
— Спасибо, даст Бог, приду, — ответил Кострич.
Жена Павла, Анфиса, работала у старосты Кострича в прачках. Она была под стать Павлу, крепкая, статная, с приятным круглым лицом. Как сошлись Павел и Анфиса, Михаил сказал им:
— Доченьку я выдаю замуж. Сами знаете, что без посажёных отца и матушки свадьбе не бывать, вот и зову вас.
— Спасибо, батюшка-воевода, что зовёшь, что помнишь о нас. А мы твоим чадам послужим ещё, — сверкнул карими глазами Павел и с поклоном попросил старосту: — Вельможный пан, отпусти нас с Анфисой нынче.
— Как не отпустить, коль сам ясновельможный пан Лев Сапега за вас просит. Идите, собирайтесь в путь.
В этот день у Михаила Шеина получилось всё как нельзя лучше. В церкви архангела Гавриила протоиерей Филипп встретил его по-отечески ласково и пообещал без проволочек, сегодня же свершить обряд венчания.
— Видел я твою доченьку на Воскресение Христово, свет мой воевода. И князя Горчакова знаю. Он тоже бывает в храме. Как не порадеть за них, ибо семья это Божья крепость.
По дороге в имение Сапеги Михаилу удалось поговорить с Павлом.
— Как живётся-можется в неволе? — спросил он у Можая.
— Худо поначалу было, в старой крепости нас держали как скот. А потом Слонимский староста взял нас в работники. Сносно живём. Да вот мне повезло: Анфису встретил, свет в окошке. Она-то из местных, русачка. Род её со времён Ярослава Мудрого в Слониме обитает. Нашенский город-то был.
— Тебя на Русь-матушку влечёт?
— Нет, батюшка-воевода, говорю честно. Торговые люди приходят в Слоним из Московии, чего только не узнаешь от них. А хорошего мало. Землю мужик забросил, в бега подался. Да, сказывают, и государь недоумок. Будто бы бояре выбрали себе такого, чтобы на нём верхом ездить.
— Придумаешь, Можай, такое!
— Да нет. За что купил, за то и продаю. Ещё слышал, что державой правит мать царя монахиня Марфа. А с нею пришло стадо сродников Салтыковых, и теперь они Русь по лоскутам растаскивают. — И, как бы в оправдание себе, Можай добавил: — Не хотелось бы мне хаять государя, да я на торг хожу, сапоги, что мы шьём, продаю, а там, на торге, всяких небылиц короба разносят.
Смертельно захотелось Шеину в этот час в Москве побывать, покрутиться в Кремле среди бояр, узнать поближе, чем Русь живёт. И то сказать, шесть лет прошло, как он покинул Москву. Рассудил и о царе Михаиле. Неужели и впрямь сынок Филарета не в него пошёл? «Как моё сердце рвётся к тебе, Москва белокаменная, мой отчий дом», — с болью в сердце подумал Михаил. В эти часы он не мог предположить, что ему ещё пять долгих лет придётся быть пленником.
И пришёл час венчания дочери. Лев Сапега дал Михаилу две кареты. В одну из них посадили невесту, Марию и посажёную мать Анфису. В другой ехали Михаил, Игорь и Павел. Вот и вся свадебная процессия. Да что поделаешь? Зато близок час, когда дочь будет под защитой данного Богом супруга. Этому ли не радоваться, когда вблизи затаился злой и жестокий коршун? Знал Шеин, что враждебность князя Черкасского теперь падёт не только на него, но и на дочь с зятем. Михаил, однако, попытался избавиться от мрачных размышлений, весело сказал про себя: «Бог не выдаст, свинья не съест».
В церкви Катя и Игорь радовали тех, кто смотрел на их счастливые лица. И никому не было дела, что на невесте нет драгоценных украшений, что у жениха потёртый кафтан и не атласная рубаха.
Вот уже и вознесены венцы над их головами, и надеты венчальные кольца: Кате — с руки матери, Игорю — с руки тестя. Обряд венчания завершён. Хор на клиросе спел величальную, а протоиерей Филипп в последний раз благословил молодожёнов. Теперь они ехали в карете одни, а родители и посажёные отец и мать сели в другую карету.
В палатах Льва Сапеги молодожёнов встречали все обитатели во главе с хозяевами. В покое перед трапезной собралось более тридцати человек. Все они знали жениха и невесту, и Лев Иванович счёл за должное позвать всех на свадебное застолье. Ему было лестно показать своё радушие к семье пленника. А княгиня Кристина сделала Кате подарок: надела ей на шею жемчужное ожерелье, и это вызвало восторг дворни. И вот уже все сели за стол и были выпиты первые кубки хмельного за молодожёнов. За столом стало шумно. А в это время пришёл слуга Льва Сапеги, который ухаживал за раненым князем Димитрием, и сказал своему господину: