— Батюшка-воевода, к Рудне подошли три тысячи литовского войска, но на постой не встали, а идут на нас.
Измайлов отправился на поиски Шеина, чтобы известить его. Нашёл он главного воеводу в Московском полку, который вёл осаду с южной стороны. Встретившись за турами у пушек, сказал:
— Борисыч, опасность со спины нам угрожает. Уже от Рудни идут к Смоленску три тысячи войска из Вильно. Что будем делать?
— Встретить их надо. Да с «хлебом-солью», — улыбнулся Шеин. В руках у него появился зуд, ему хотелось взять в руки меч или саблю и идти встречать врагов. Но пока он мог только распорядиться. — Вот что, дорогой. Быстро подними моим именем полк пехоты князя Василия Белосельского, и я поведу его в засаду навстречу литвинам. Мы встанем слева и справа в лесу за Архиповкой и дадим бой. Дорога там лощиной проходит, удобно…
Был уже вечер, когда Михаил Шеин повёл вместе с князем Василием Белосельским полк навстречу литовцам. Дойдя до Архиповки, миновав её, они разделили полк на две части и затаились в лесу вдоль дороги. Февраль в эту пору ещё не бушевал метелями. Было тихо, и морозец стоял терпимый. Шеин велел выслать дозор. Перед рассветом три конных воина вернулись в стан и доложили:
— Идут литвины. Видимо, в Архиповке дневать намерены.
Шеин подумал, что дозорные правы. Проведя день в деревне, литовцы могли выйти из неё вечером и к полуночи достигли бы Смоленска, навалившись со спины на русских ратников. «Ничего, вам эта уловка не удастся», — заключил свои размышления воевода.
Наступил рассвет, и показались литовцы. Впереди скакал конный дозор. В двухстах саженях за ними ехали ещё несколько конных воинов. А дальше шла колонна пехоты. И было условлено так, что, когда колонна дойдёт до стрельцов и они ударят ей в грудь, засада навалится на литовцев сзади и пойдёт молотьба с двух сторон и спереди. Всё шло по-задуманному. Впереди колонны прогремели залпы. Эхо прозвучало над лесом, и он ожил. Из ельника на дорогу лавиной выкатились четыре тысячи ратников. Литовцы не успели приготовиться к защите, как началось побоище. Кто-то попытался прорваться в лес, но никому это не удалось. Дорога покрывалась телами убитых, над нею разносились стоны раненых. Многие литовцы бросали оружие, поднимали руки. Но были среди них и отважные головы, они сплотились и отбивались мужественно, не без потерь для русских.
Но литовцы сопротивлялись недолго. Шеин сам повёл своих храбрых воинов на горстку литовцев. И вот уже схватка завершилась, лишь кое-где ещё звенело оружие. Сотни литовцев стояли на дороге, подняв вверх руки.
К полудню убитых стащили с дороги, засыпали тела снегом. Делали это пленные литовцы. Их насчитали триста двадцать семь человек вместе с сотней раненых. Были собраны ружья, сабли, их погрузили на сани. На двадцати возах оказалось продовольствие: хлеб, крупы, сало — всё, чего так не хватало русским. Полк возвращался к Смоленску на старые позиции.
В тот же день Михаил Шеин отправил в Москву сына Артемия Измайлова, Василия, с донесением царю Михаилу и с запросом, отправлять ли литовских пленных в Москву. Самому Шеину они были в обузу. Перед отъездом он наказал Василию:
— Наберись смелости и скажи всем властным людям, даже самому царю, помимо моей отписки, что под Смоленском у нашего войска немалые трудности, что большой наряд пушек, кои нам обещали, так и не получен, что денег на жалованье иноземцам нет вот уже два месяца. И они грозятся покинуть войско.
Сын Артемия Василий был отважным молодым воеводой. Его тысяча воинов, во главе которой он стоял, показала себя у деревни Архиповка с лучшей стороны. Шеин сам был тому свидетелем.
— Я всё скажу московским властителям и даже царю, как мы тут маемся.
Как потом стало известно Шеину, в московском Разрядном приказе знали о положении войска под Смоленском не хуже самого главного воеводы. В Разрядном приказе получали и донесения не только от воеводы Шеина, но и от тех дворян, которых посылали под Смоленск с отписками. К несчастью для войска, эти служилые люди делали всё возможное, чтобы исказить правду. Они докладывали, что войско под Смоленском ни в чём не нуждается. Ложь эта была губительна для войска. Может быть, в Разрядном приказе и старались обеспечить все нужды ратников, однако в пути от Москвы до Смоленска всё менялось в худшую сторону. Наряды пушек тащились к Смоленску с черепашьей скоростью. Деньги на жалованье иноземцам где-то оседали, и их не могли найти. На переправах через реки мосты постоянно или сносило, или они разрушались. Воеводы, которых отправляли к Смоленску с войском, не спешили туда и месяцами отсиживались то в Можайске, то в Вязьме.
Только пятого марта под Смоленск был доставлен большой наряд пушек — почти сто орудий, но зарядов, ядер и картечи к ним не поступило, и пушки, поставленные на позициях, никого не могли поразить. Лишь к пятнадцатому марта был доставлен к пушкам боевой припас, и в этот же день воевода Шеин отдал приказ о бомбардировке крепости.
— Да поможет нам Илья-громовержец! — сказал Шеин, и по взмаху его руки раздался первый залп.
И все сто пятьдесят орудий, нацеленных на крепость, открыли огонь. От дыма, от пыли разрушаемых стен и башен в небо поднялось чёрное облако. Но Шеин не питал особых надежд на скорое разрушение стен и башен. Для этого у него было очень мало ядер и пороховых зарядов. Он сосредоточивал огонь пушек на отдельных участках стен и башнях, чтобы можно было в проломы вести на приступ пехоту. Помнил Шеин, как пытались поляки разрушить стены и башни двадцать лет назад. Им удалось разнести за девять месяцев лишь одну башню. На этот раз русским пушкарям была уготована такая же печальная доля. Стены, построенные волей Бориса Годунова, выдержали двенадцатидневную бомбардировку. И стреляли пушкари до тех пор, пока не были сожжены последние заряды и пущены в крепость последние ядра. Каждый вечер Шеин получал от воеводы пушечного наряда Ивана Арбузова донесения, что было разрушено за день. Радости от докладов Ивана Арбузова Михаил Шеин не испытывал. Когда стрелять из пушек стало нечем, подсчитали.
— Мы, Борисыч, за минувшее время сумели сбить только три башни и полностью уничтожили сажен пятнадцать стены. Но за башнями и за разрушенной стеной поляки уже возвели мощные валы, — с горечью завершил свои подсчёты воевода Иван Арбузов.
— Надо испытать иной путь. Постараемся сделать три-четыре подкопа на одном участке стены. Сделаем большой пролом в стене и тогда пойдём на приступ.
Шеин сам отбирал людей делать подкопы. Были заготовлены сотни плах на крепления стен и верха. Работы велись день и ночь. И теперь лишь одно беспокоило Шеина. Пока не было пороховых зарядов, их ждали со дня на день. Но наступила весенняя распутица. Дороги были разбиты и непреодолимы. И только двадцать третьего апреля на позиции войска под Смоленском были доставлены пороховые заряды. Можно было закладывать их под стену.
Между тем к этому времени осложнилась обстановка с внешней стороны русской рати. С наступлением весны всё чаще стали беспокоить польско-литовские войска. В конце марта они дважды появлялись близ Смоленска. На правом берегу Днепра за позициями русской рати возвышалась над окрестностью большая Покровская гора. Враг решил её захватить. Шеин не мог держать на ней достаточное количество воинов для обороны, и, пользуясь этим, поляки и литовцы подошли к горе с запада и вступили в бой с московскими ратниками. Однако две тысячи воинов московского полка отбили попытку поляков и литовцев овладеть Покровской горой. Отступая, поляки и литовцы не ушли от Смоленска, а прорвали осаду близ Днепровских ворот и после жестокой схватки сумели войти в город. Сказывали потом ратники, что в Смоленск ушла почти тысяча поляков и литовцев.
А в апрельские дни паводковые воды затопили подкопы под стены и попытка взорвать стену не удалась. Наступило затишье.
Глава тридцать третьяПОТЕРИ
Это затишье не прошло для воеводы Михаила Шеина даром. Протекла не одна бессонная ночь, когда он, прервав всякое желание уснуть, думал о том, что происходило с ним, с державой за минувший год, когда он взял на себя долг возвратить Руси всё, что было потеряно в сражении за Смоленск в 1609–1611 годах. Он был уверен, что, будь все эти годы во главе державы Фёдор Никитич Романов, ничего бы не случилось позорного. Русь бы процветала. К горечи печальных размышлений о судьбе отечества первого октября 1633 года добавилось истинно великое горе. Правда, последствия утраты наступили раньше, в те дни, когда слёг в постель несгибаемый воитель Филарет.
Через несколько дней после первого октября гонцы донесли весть под Смоленск о том, что в Москве, в преклонном возрасте преставился святейший патриарх всея Руси, великий государь Филарет Никитич Романов. В острожек, где коротал ночи воевода Михаил Шеин, эту весть принесли Артемий Измайлов и сын Шеина, посланник Посольского приказа Иван. Они появились в землянке, когда наступил вечер. Оба вошли в землянку, низко склонив головы. Их лица были бледны и печальны.
— Батюшка родимый, велено мне передать тебе царём Михаилом Фёдоровичем, что первого октября сего года скончался его батюшка, патриарх всея Руси и великий государь Филарет Никитич Романов.
Михаил Шеин встал с ложа при первых же словах сына, и, пока подходил к нему, из глаз воеводы потекли слёзы. Он не чувствовал их, потому что грудь его разламывалась от сердечной боли. Шагнув к сыну, он обнял его, уронил голову на плечо и заплакал, содрогаясь всем телом от рыданий.
Артемий Измайлов тут же взял глиняную кружку, зачерпнул воды из липовой бадьи, подошёл к Шеину, погладил его по спине и вложил кружку в его руку.
— Выпей, брат мой, выпей. Никитич ушёл по воле Божьей.
Михаил поднял голову, выпил воду и виновато сказал:
— Простите за слабость. Я потерял больше, чем родного батюшку.
— Что делать! Все мы в руках Всевышнего.
Шеин прошёлся раз-другой по землянке, остановился против Ивана.
— Я давно предчувствовал, сынок, что тяжёлая потеря вот-вот случится. Я много думал о святейшем, о том, что он значил для Руси. И смириться с этой потерей трудно. О, если бы он был жив и здоров, мы бы не сидели в этих норах и Смоленск давно был бы наш!