— Из уважения к тебе я согласен встретиться и с твоими соратниками. Кто они?
— Это воевода Артемий Измайлов и полковник Александр Лесли.
— Немец?
— Да.
— Ладно, стерплю. Завтра с рассветом я жду.
— Только ворота распахни пошире, ваше величество.
— Шеин, ты всё тот же, без шуток не можешь.
Михаил поклонился королю. Владислав ответил тем же.
Предстоящая встреча не осталась незамеченной в Москве. Но её сумели извратить, чтобы обвинить Шеина во всех смертных грехах.
Глава тридцать пятаяПРОЩАЙ, ОРУЖИЕ
Расставшись с королём Владиславом, Михаил Шеин вернулся в острог, поднялся на вал и долго внимательно осматривал стан, в котором его рать простояла и продержалась почти полтора года. На душе у Михаила было горько, сердце грызла тоска. Никогда ещё в жизни ему не было так худо, разве что в первые дни в плену. Чего добился он за минувшее страдное время? Да лишь того, что потерял почти двадцать тысяч ратников. «Но почему? Почему?» — кричала душа. Да потому, что предали их бояре и царь. Какими же бессовестными надо быть, зная, что без боеприпасов и продовольствия голодная гибнет рать, а в двухстах вёрстах от Смоленска второй год бездействует и жирует больше чем двадцатитысячное войско!
Шеин был в этот час беспощаден и к себе. Он казнил себя за то, что у него не хватило умения воевать с более сильным противником. И, не забыв о Боге, он звал на свою голову его гнев и кару. Шеину не хотелось больше жить. Он даже представить себе не мог, как снесёт позор всех полуторагодовых усилий. «Господи, пошли мне на голову вражеское ядро! — стонал в душе Шеин. — Хочу умереть!» Михаил забыл в этот час всех родных и близких, своих побратимов и соратников. Он стоял над пропастью один и одному себе просил смерти, которая в прежние схватки с врагами тысячу раз обходила его. Это была такая безысходная жажда избавиться от бренного тела, что Шеин вздрогнул: вдруг кто-то помешает ему утолить эту жажду.
Однако даже самому безысходному отчаянию приходит конец.
К Михаилу подошёл Артемий и встал рядом. Он стоял молча, потому что понял: никакие слова сострадания не выведут его сотоварища из того состояния, в каком он пребывал. Но они оба были ещё полны сил, и у них ещё были неотложные дела. Нужно было заботиться о восьми тысячах воинов, что ещё находились в строю, и о двух тысячах раненых и больных. И Шеин как-то буднично произнёс:
— Пойдём, брат, по острогу, заглянем в землянки. Надо же знать, чем дышат россияне накануне конца войны.
— Хорошая мысль, Борисыч. Но кто тебе сказал, что завтра не загремят пушки?
— Это от нас с тобой зависит. Только от нас!
— О чём же ты говорил с королём?
— Он предлагает мир.
— А ты?
— Вот я и говорю, что это зависит только от нас с тобой. Ежели мы примем на себя грех загубить жизни десяти тысяч россиян, значит, завтра загремят пушки. А ежели скажем, что нам нужен мир, тогда мы с тобой будем обречены…
Артемий положил на плечо Шеина руку, и они пошли вдоль остроколья по валу, который тянулся на несколько вёрст.
— Нам с тобой третьего не дано, — продолжал Михаил. — Или мы продлим войну, и тогда к весне здесь будет одна братская могила, или мы примем условия поляков о перемирии и попадём в разряд изменников отечества и клятвопреступников…
— Ты не сгущаешь краски, Борисыч? — тихо спросил Артемий.
— Нет, дорогой мой, я даже приукрашиваю то, что ты видишь. Никто из-под Можайска и Вязьмы к нам на помощь не придёт. Там засели враги наши, а не соратники. И даже царь с ними не может справиться, с тем же князем Димитрием Черкасским, который ещё два года назад не выполнил повеление царя и не повёл полк под Смоленск. Вот он — наш с тобой враг, и мы из-за него примем погибель.
Хронисты подтверждают истинность слов Михаила Шеина: «Если бы в январе 1634 года этот двенадцатитысячный корпус двинулся из Можайска к Смоленску, то Шеину, вероятно, не было бы необходимости сдаться королю Владиславу».
Шеин и Измайлов спустились близ ворот с вала и пошли к землянкам. Но с ходу не вошли в них, остановились.
— Боюсь я услышать, какими словами они встретят нас, — произнёс Шеин.
— Я знаю, что они скажут, — ответил Артемий. — В один голос заявят, что осточертела им эта война. И нас с тобой они давно недобрыми словами вспоминают.
— Вон как! A-а, куда ни шло, давай зайдём!
И воеводы пошли по землянкам. То, что они там увидели, без слов говорило о том, что воины не дотянут до весны. Тут было все: холод, голод, смрадное запущение, уныние и озлобленность. Спрашивать воинов или говорить им какие-то бодрые слова было бы безнравственно. Иногда у Шеина срывалось: «Ратники, как вы тут держитесь?» Но в ответ он слышал угрюмое бормотание. Михаилу так и хотелось сказать, что они уже отвоевали и пришло время собираться домой, но пока он не смел сделать это. Не знал он, чем обернётся завтрашний день.
Скрепя сердце Михаил и Артемий ходили из землянки в землянку и всюду видели одну безысходность. Лишь изредка они замечали какое-то шевеление: кто-то из воинов сгребал красные угольки в очаге, кто-то подбрасывал хворост. Когда Шеин и Измайлов входили в землянку, мало кто поднимался им навстречу. Но иногда к ним подходили сотский или тысяцкий, которые обитали вместе с воинами, и тогда Шеин спрашивал их:
— Ну что, голубчики, плохи дела?
— Хуже некуда, батюшка-воевода, — слышал Михаил однозначные ответы, — до конца войны не доживём.
Выйдя из двадцатой землянки на морозный воздух и вдохнув полной грудью, Шеин с зубовным скрипом сказал:
— Да пропади она пропадом, моя честь! Нет сил видеть это медленное умирание россиян. Завтра же потребую от Владислава мира. Вот для них мира и жизни!
— У нас нет иного выбора, Борисыч, и пусть судит нас Бог.
Они зашли ещё в несколько землянок, где лежали раненые, за которыми ухаживали доморощенные знахари. Зрелище в этих землянках вовсе испепелило боевой дух побратимов, они уходили оттуда с такой тяжестью на сердце, как будто на них взвалили всю грязь и страдания мира.
— Да что же станет с ними через месяц, ежели мы, осатанев, будем продолжать войну?
— Успокойся, Борисыч. Я знаю, ты уже отважился сохранить ратникам жизнь и свободу. И верно поступаешь. Господь тебя не осудит. А остальное нам не страшно.
Эти слова Артемия немного привели Михаила в чувство. Он уже спокойно подумал, что из двух путей идти вперёд по жизни у него остался один: завтра отправляться на переговоры с королём Польши Владиславом. «Да не изверг же он!» — мелькнуло у Шеина. Он положил руку на плечо Артемия:
— Эх, брат, сейчас бы баклагу хмельного. Залить огонь, залить горе!
— Что-нибудь спроворим, — отозвался повеселевший Артемий.
И они словно сбросили с плеч непомерную ношу, которая ещё недавно придавливала их к земле, и легко пошагали к своему обиталищу. Они знали, что делать им завтра.
День шестнадцатого февраля выдался морозный, солнечный и тихий. Синел за острогом лес. Под лучами солнца сверкали купола смоленских храмов. У Михаила Шеина, который вышел из землянки на свежий воздух, голова была тяжелее обычного. Но они с Артемием знали, за что выпивали, ставя на кон свои жизни, и теперь точно могли сказать, что им в этой игре не повезёт.
В десять утра, как определил Артемий по солнцу, он, Михаил Шеин и полковник Александр Лесли вышли из ворот острога. За воротами их ждала карета на санном ходу, и рядом с нею стоял сам губернатор Смоленска Станислав Воеводский. Михаил понял, что король не хотел унижать достоинство своих противников в том, что касалось гражданской чести. Сильные сытые кони докатили карету до Соборной горы за считанные минуты. И вот уже Михаил Шеин вошёл в палаты, где много лет назад больше трёх лет жил и в иное время бывал по разным поводам. В трапезной русских и немца встретил сам король Владислав. Было похоже, что он намерен вести беседу не за столом переговоров, а за трапезой. Владислав встал с кресла, на котором сиживал Шеин, и подошёл к нему.
— Нам с тобой везёт, воевода. Мы так часто встречаемся в этих палатах, будто они наш родной дом.
— Я помню те встречи, ваше величество.
— Садитесь к столу. Признайтесь, что голодны.
— Не станем отрицать. Сегодня и маковой росинки не было во рту, — ответил Шеин.
— А мне лестно будет накормить тебя, лучший воевода Руси, — с улыбкой произнёс Владислав.
Он был в хорошем настроении и уже видел тот час, когда пушки накроют чехлами.
И все уселись к столу: король — во главе его, гетман Соколинский — справа, Михаил Шеин — слева. Кубки были наполнены, и король первым взял свой. Поднял свой кубок и Шеин, опередив короля, сказал:
— Я выпью за то, чтобы великодушный король Польши Владислав открыл нам путь домой.
— Подожди, — остановил Владислав Шеина. — Нельзя же так. Ты выпей сперва за то, что уцелел в этой войне. К тому же нельзя, как на Руси говорят, поперёд батьки в пекло лезть.
— Скажу откровенно о том, ваше величество: я сегодня сожалею, что живу и здравствую. Тысячу раз обходила меня смерть и всё для того, чтобы открыть путь к позорной кончине. Есть ли справедливость на небе?! — взволнованно произнёс Шеин.
Его слова вызвали у всех недоумение. И только воевода Измайлов согласился с Шеиным и согласно покивал головой. Даже сам король Владислав не нашёл, что сказать. Но наконец он обрёл дар речи:
— Ты, воевода, не предавал Русь. Это тебя предали. Ты не присягал мне на верность, как многие другие ваши князья, воеводы. В чём же дело?
— Уволь, государь, не буду об этом говорить. Сие наше, россиян, дело.
— Да, это так. Но если мне не откроешь правды, которая всей Европе ведома, то я ни о каком перемирии не буду вести речи. Как говорят у вас, «нашла коса на камень».
— Господи, ладно уж, — отмахнулся рукой Шеин. — Тут нет особой тайны. Зависть людская нас погубит, и нам бросят в лица обвинения в том, что мы продали себя тебе, ваше величество, за тридцать денежек.