Он попал на аукцион рабов из-за оплошности Трибила. Купленный им хозяину хитон оказался сшит из недостаточно тонкой ткани. Изругав помощника, Леонтиад лично отправился на рынок, решив заодно посмотреть оружие и благовония. Он уже купил все что хотел и собирался возвращаться, как вдруг его внимание привлек визгливый голос аукциониста, выкрикивавшего необычно высокие цены.
— Четыреста драхм! Четыреста двадцать! Четыреста пятьдесят![101]
Четыреста пятьдесят драхм? Столько мог стоить только очень хороший работник. Леонтиад решил, что следует взглянуть на раба, за которого предлагают такую цену. Уж не сам ли Эзоп вернулся из Тартара, чтоб быть проданным на невольничьем рынке в Фивах?
Любопытствуя, Леонтиад подошел к помосту, на котором выставлялись рабы. Продавалась женщина. Аристократ поморщился и хотел было уйти, но в этот момент цена подскочила до восьмисот драхм. Беотарх заинтересовался всерьез. Он протолкался поближе и принялся рассматривать рабыню.
Она не была похожа ни на одну женщину, когда-либо виденную Леонтиадом. Иноземка родом, она привлекала своеобразной диковатой красотой. Чуть широкие скулы, зеленоватые глаза, мягко очерченный рот. Идеальные пропорции фигуры были столь очевидны, что аукционист даже не стал срывать с нее ветхую, порванную во многих местах тунику.
Видно Леонтиад слишком пристально рассматривал девушку, потому что она вдруг остановила свой взгляд на нем. В ее глазах были страх и беззащитность и еще столь редкая у женщин гордость. Леонтиад понял, что она легко покраснеет от нескромного взгляда, но найдет в себе силы умереть, если назначенная судьба покажется ей ненавистной. Это было восхитительно!
— Тысяча драхм! — заорал у него над ухом смазливый жирный малый из рода Архиев, про которого беотарх точно знал, что он увлекался мальчиками.
— Тысяча сто!
— Тысяча двести! — вновь заорал Архий. Он явно не собирался сдаваться.
Цена была слишком высокой. За такие деньги можно было купить пять или шесть великолепных, обученных ремеслу рабов. Любители женских прелестей, заворчав, сдались.
— Кто даст больше? — выкрикнул аукционист, обводя глазами притихшую толпу. — Желающих нет? Тогда…
— Талант![102] — негромко сказал Леонтиад.
Покупатели ахнули. Подобная цена была немыслимой даже для самых состоятельных купцов. Но даже и рискни они перебить ее, им все равно было не под силу тягаться с первым богачом Беотии, который ради удовлетворения своей прихоти мог назвать и вдесятеро большую цифру. Толстяк Архий отступился, как и прочие.
Один из слуг беотарха немедленно побежал к казначею за деньгами, а Леонтиад тем временем рассматривал свою покупку. Вблизи девушка казалась еще более привлекательной и беотарх подумал, что она не наскучит ему по крайней мере месяц. Он ошибся. Он не мог насытиться ею уже третий год.
Елена — так ее звали — была поначалу столь пуглива, что в первую ночь он даже не решился взять ее. Девушка дрожала всем телом и Леонтиад вдруг пожалел ее и сам себе удивляясь ушел из опочивальни. Наутро он приказал Елене собираться. Они поехали в горы и остановились в домике, где жили рабы, пасшие овец. Очутившись на приволье, Елена осмелела, а ее красота расцвела еще пуще.
Она едва понимала язык эллинов и Леонтиад с большим трудом выяснил, что ее дом прежде был на севере — там, где начинаются земли гипербореев.
— Надо же! — засмеялся фиванец. — Нашел себе дикарку!
В ту ночь она впервые пришла в его объятия. Хотя позднее подобные ночи повторялись многократно и приносили не меньше наслажденья, но первую он помнил всегда. Это было какое-то любовное безумство, наполненное нежностью и страстью. Такого, верно, не испытывали и боги.
С тех пор Елена жила в его доме и он постоянно ловил себя на мысли, что случись ему вновь совершать подобную покупку, он не задумываясь отдал бы за нее половину своего состояния.
Эту ночь он не собирался проводить в ее объятиях, полагая, что будет занят переговорами с царскими посланниками. Но теперь, когда мидяне уже скакали к своему кораблю, он решил отправиться в покои возлюбленной. Ссора с гостями завела его, а выпитое вино ударило в голову и беотарх с холодным любопытством прислушивался как в нем вскипает поднимающаяся из глубин души злоба.
Дверь в опочивальню он открыл ударом ноги. Елена, услышав стук, проснулась. Чуть припухлое от сна лицо поднялось над подушкой. Тусклый свет одиноко стоявшей у изголовья свечи положил крохотные шрамы теней под скулы.
— Что с тобой, милый?
Не говоря ни слова, Леонтиад сорвал с нее легкое покрывало и навалился сверху. Сегодня он не был склонен предаваться нежностям. Ему хотелось убивать и насиловать. И он убивал и насиловал. Должно быть она почувствовала его настроение и не сопротивлялась, но когда он оставил ее, в уголках зеленых глаз застыли слезы. Увидев их, Леонтиад мгновенно пожалел о том, что сделал. Но какая-то часть его кричала: мужчине нужно насилие, он время от времени должен ощущать как трепещет жертва.
Должен!
— Не забывай, что ты моя рабыня! — грубо напомнил беотарх.
Он заснул, а Елена до утра не сомкнула глаз, размышляя над тем как отомстить похрапывающему рядом мужчине. Ведь она была родом из племени кельтов, а кельты не прощают обид.
Бойтесь мести оскорбленной женщины!
Соловей устал петь лишь под утро. И лишь под утро устали любить они. Его звали Артодем и он был сын гоплита Гохема. Кэтоника была единственной дочерью соседа, так же гоплита Асанта. Ему — девятнадцать, она — годом моложе. Оба прямоносы, кучерявы, стройны и по-юношески влюбчивы.
Они нашли приют в рощице, где по слухам резвились наяды[103]. Нимфы в эту ночь не появлялись, но зато не переставая пел соловей.
К утру ласки истощились, а плащ Артодема уже не спасал от утренней свежести.
— Я люблю тебя, малышка, — шепнул юноша.
Кэтоника поцеловала возлюбленного.
— И я тоже люблю тебя.
Налетевший ветерок остудил их было вновь вспыхнувшую страсть.
— Свежеет, — заметил Артодем.
— Пора идти?
— Да.
Зябко поеживаясь, они облачились в хитоны. Артодем не удержался и в сотый раз впился поцелуем в мягкие губы девушки.
— Отстань, — ласково велела она, освобождаясь из его объятий. — Ты же сам сказал, что время возвращаться.
Чтобы попасть в город им нужно было пересечь покрытый росой луг, затем пройти через небольшую рощицу и спуститься в овраг. Сразу за оврагом начиналась дорога, связывавшая Фивы с восточным побережьем.
На трупы они наткнулись в овраге. Кэтоника, обходя росший на их пути куст, едва не наступила на один из них. Она завизжала и Артодем тут же поспешил на помощь.
Человек лежал лицом вниз. То, что он мертв, было ясно с самого начала — под его головой расплылась большая лужа крови. Артодем сразу подумал, что убийца перерезал своей жертве горло. Перевернув тело на спину, он смог убедиться в правильности своего предположения — от уха до уха тянулась огромная рана, обнажавшая внутренние ткани шеи. Судя по одежде, убитый был человеком богатым. Это подтверждали и следы от колец, оставшиеся на его пальцах. Сами кольца исчезли.
Неподалеку от первого убитого они сделали еще одну страшную находку. То был труп высокого полного человека с небольшой рыжеватой бородкой. Голова мертвеца была рассечена ударом меча. Вторая жертва, так же как и первая была ограблена. Убийцы забрали все, что представляло какую-либо ценность, однако чуть выше по склону Артодем подобрал глиняную табличку, испещренную строчками слов. Юноша был немного знаком с буквами. Аккуратно складывая слога, он прочитал вслух:
— Гохем-фивянин приветствует мидийского царя Ксеркса…
Гохем-фивянин? Но ведь именно так зовут его отца!
Артодем боялся читать дальше. Ужасные сомнения посетили его душу. Неужели отец, честный и никогда не боявшийся сказать правду в глаза, подло за спиной сограждан ведет переговоры с врагом Эллады мидянином Ксерксом? Это было чудовищно!
Кэтоника понимала, какие чувства испытывает юноша. Положив руку на его плечо, она сказала:
— Чепуха какая-то. Забрось ее подальше или разбей.
Артодем покачал головой.
— Нет, не могу.
— Что же нам тогда с ней делать?
— Мы должны отнести это письмо беотарху.
Девушка фыркнула.
— Да ты понимаешь о чем говоришь?! Ведь он главный враг твоего отца!
— Знаю, но сограждане доверили ему возглавить Городской совет, а я давал присягу на верность отечеству.
— Вот что, давай покажем это письмо твоему отцу.
— А если он и вправду писал его?
— Но ведь он не умеет писать!
Артодем на мгновение задумался, его отец действительно не был обучен грамоте, но затем упрямо покачал головой.
— Это ничего не значит.
— Но не будет же он лгать своему собственному сыну!
Сын Гохема поднял голову и посмотрел в глаза подруги.
— Но он может понять, что я хочу, чтобы он солгал. И тогда он солжет.
Кэтоника замолчала, обескураженная подобным признанием. Юноша решительно сжал табличку в кулаке.
— Пойдем.
Вскоре письмо было у беотарха. Не стесняясь присутствием Артодема, он прочел:
— Гохем-фивянин приветствует мидийского царя Ксеркса и желает ему долгих лет жизни. Я принимаю предложение великого царя и обещаю сделать все, чтобы Фивы признали его власть. Поручительством тому служат пять тысяч гоплитов, которые поддерживают меня. В награду за эту услугу я прошу сделать меня тираном города с прилегающими окрестностями и передать мне имущество пяти знатнейших родов. Выказываю величайшее почтение великому царю и моему повелителю. Подпись — Гохем.
Леонтиад поднял глаза на юношу.
— Ты совершил мужественный поступок, не утаив этого письма. Ты честный гражданин города и я сочту своим долгом отметить это перед Городским советом. А теперь скажи мне, где ты его нашел.