– На вкус она как грязь! – рассмеялся он сквозь шум текущей воды.
Святая Аумрис.
Как самый восточный элемент Великой Ордалии, армия Юга была последней, кто прошел от бесконечных плит Истиульской возвышенности до более разрушенных земель на северо-западе. Овраги и гребни холмов покрывали некогда ровные места. Чудовищные обрубки камня, разрушенного засухой, образования, вырастающие из вершин в форме седла. Люди Кругораспятия смотрели на руины, возвышающиеся над голыми скальными вершинами, и мельком видели тень древних заросших дорог, рассекающих горизонт пополам. Как и их собратья на западе, они приняли эти знаки близко к сердцу, удивляясь тому, что такие далекие места когда-то могли быть самым сердцем человеческой цивилизации. Ощущение чужого владения исчезло с них, испарилась аура отчуждения, которая заставляет путников перенимать тревожные привычки чужака. Впервые они поняли, что возвращаются, а не просто рискуют – и их души укрепились.
Они чувствовали бы себя самими освободителями… если бы не завеса пыли, опущенная над горизонтом вокруг них.
Они прошли через высокое сердце древнего Шенеора, самого слабого и самого эфемерного из трех царств далекой античной славы, пограничного брата сурового Аорси на севере и густонаселенного Куниюри на западе. Маги школы Завета, которые каждую ночь видели Сны об этих землях во времена их упадка, смотрели на запустение и скорбели. Где те побеленные башни? Вьющиеся вымпелы синего и золотого цветов? Отряды рыцарей в бронзовых доспехах – вождей, жестоких и гордых? И они удивлялись, что дожили до того, чтобы увидеть эту землю своими бодрствующими глазами.
С разломом суши началось оживление рек, а вместе с ним и возрастающие сложности переправы через них. На другой стороне высокогорной равнины засуха настолько уменьшила поток воды, что переход вброд превратился в обычную прогулку по болоту. Но теперь армия ползла вниз, в более крутые долины, где они находили обнаженные тополя, ветки с которых пошли на копья отступающей Орды. Люди Кругораспятия уютно устроились у своих костров – впервые за много месяцев – и пировали той рыбой, которую ловцы добывали в реках. Они слизывали жир с пальцев и произносили тихие молитвы, благодаря войну за их кратковременную передышку. Короли-верующие тем временем спорили о передвижении войск и обсуждали опасности перехода через коварные воды в тени Орды. Сами броды найти было несложно: шранки буквально переделывали ландшафт, когда совершали многочисленные переходы, так огромно было их число. Берега превратились в наклонные плоскости, воды – в широкие болота. Но солдаты представляли себе корчащийся, визжащий мир, небо, покрытое пылью, бледные, как черви, толпы людей, топчущихся и подпрыгивающих, тысячи людей, барахтающихся в мутной воде, и это их тревожило. Земля, казалось, трепетала от воспоминаний о хриплых массах шранков, похожих на простыню, снятую с тела мертвеца. Все вокруг пропахло грязью.
Страх заключался в том, что Орда нападет, пока армия стоит на обоих берегах, – страх, который так и не материализовался. У первой же такой реки Кариндусу фактически остался позади с несколькими сотнями своих бело-фиолетовых Вокалати, думая, что они смогут использовать броды, чтобы избавиться от скопления шранков на своем заднем фланге. Они убили многих, точнее тысячи, посылая клубы зловонного пара в и без того темный воздух, но шранки обнаружили другие переправы, а возможно, они бросили свои доспехи и просто поплыли. В любом случае нильнамешские маги обнаружили, что отступают через бурлящие земли.
Король Умрапатура продолжал принимать меры предосторожности. Но он все больше убеждался в том, что разлив реки по этой земле был в гораздо большей степени благом для ее хозяев, чем обузой. Он не мог предвидеть грядущей опасности.
Все трое расположились лагерем в развалинах крепости, наполовину разрушенной обвалившимися скалами, которые когда-то были причиной ее строительства. Даг’мерсор, как назвала ее Серва. Зазубренные и полые остатки цитадели висели над ними – рваный силуэт на фоне затуманенных звезд. Выли невидимые волки.
Сорвилу выпало дежурить первым. Он выбрал позицию над умирающими укреплениями, где горы земли вздымались под его свисающими ногами. Ночные леса. Одинокие деревья поднимались отдельно от своих собратьев, опираясь на выступы земли и на скалы, их кроны серебрились под Гвоздем Небес, а ветви были покрыты черными прожилками. Шум пронзил черноту в миллионе невидимых мест – скрипучий, ползучий хор, который поднимался от темного лица окружающего мира, растворяясь во все расширяющейся тишине, которая была пустотой небес.
И это заставляло Сорвила тяжело дышать.
В этом путешествии по разрушенным ландшафтам затерянного Куниюри была своя красота, которую создавали как эти моменты одиночества, так и извилистая местность вокруг.
Его мысли блуждали, как это часто бывало, по бесчисленным зрелищам, которые он видел после смерти отца. И юноша удивлялся, что такой хрупкий человек, как он, может участвовать в таких легендарных событиях, не говоря уже о том, чтобы двигать ими. Те вещи, которые он видел… Он представлял себе, каково это – вернуться в Сакарп, раскопать все остатки своей прежней жизни и попытаться объяснить то, что произошло – что происходит – за Пределом. Удивятся ли его соотечественники? Будут ли они смеяться? Примут ли они эпическую величину того, что он опишет, или отвергнут ее, приняв за простое тщеславие?
Эти вопросы привели его в смятение. До сих пор его возвращение было необдуманным предположением: он был сыном одинокого города – значит, конечно, он вернется. Но чем больше он думал об этом, тем более невероятным это начинало казаться. Если бы он исполнил божественную волю богини, убил аспект-императора… Конечно, это означало бы и его гибель. А если бы он отрекся от богини, то стал бы королем-верующим, рискуя своей бессмертной душой… Разве это не означало бы другой конец света для него?
А если он вернется, то как сможет описать, не говоря уже о том, чтобы объяснить то, чему он был свидетелем?
Как он мог быть сакарпцем?
Моэнгхус появился из темноты задолго до того, как настала его очередь нести вахту, и сел рядом с Сорвилом. Его манеры были такими же бессловесными и мрачными, как у самого короля Сакарпа. Тревога Сорвила быстро улеглась. Даже после стольких месяцев двуличия он не был тем человеком, который мог бы спокойно думать о предательстве в присутствии тех, кого намеревался предать. В обществе царственных брата и сестры он неизменно отдавал предпочтение некоей приятности своей натуры, которую легко спутать с трусостью.
Он мог строить козни только в одиночестве.
Они сидели молча, глядя на безжизненные равнины, впитывая ауру дружеского общения, которая часто возникает между безмолвными людьми. Поскольку Сорвил не смотрел на своего спутника, тот оставался задумчивой тенью на периферии его сознания, ощущающего намеки на его физическую силу и непостоянную страсть.
– Ваш отец… – осмелился спросить король Сакапра. – Как вы думаете, он это сделал?.. постиг бога?
Сорвил никогда не знал, что движет его честностью. Он начинал понимать, что человек может так же привыкнуть к противоречиям и дилеммам, как и к разбитому сердцу.
– Странный вопрос для короля-верующего, – фыркнул принц Империи. – Я могу доложить о тебе судьям!
Сорвил только нахмурился.
– Оглянись вокруг, – продолжал Моэнгхус, пожимая плечами и потирая бритый подбородок, как он всегда делал, предаваясь серьезным размышлениям. – Вся земля восстает, чтобы вести войну против отца, и все же он побеждает. Даже Сотня поднимает на него оружие!
Сорвил моргнул. Эти последние слова были острыми, как горсть битого стекла.
– Что вы говорите?
– Это правда, Лошадиный Король. Ничто не оскорбляет людей или богов сильнее…
Сорвил мог только тупо смотреть на него. Возможно ли, чтобы бог ошибся?
Но ведь это был урок Эскелеса в последние месяцы – разве не так? Сотня богов – это были лишь фрагменты главного бога, просто осколками более великого целого – как и люди. Ятвер, как наверняка сказал бы маг, была именно таким фрагментом… Такой же слепой, как и целое.
Могла ли Мать Рождения обмануться?
Если принц Империи и заметил его растерянный ужас, то ничем не выдал этого. Моэнгхус был одним из тех людей, которые нисколько не заботились о мелких правилах, принятых в словесном обмене. Он просто смотрел на созвездия, мерцающие низко на западном горизонте, и говорил так, как будто никто в мире не мог его слушать:
– Конечно, отец постиг бога.
Армия Юга пришла в Хойлирси, провинцию, известную в далекие древние времена выращиванием льна. Ее северная граница проходила по реке Ирши, которая текла быстро и глубоко на протяжении нескольких сотен миль, прежде чем замедлиться на своем пути к морю Нелеост. Даже в далекие древние времена Ирши была известна редкостью подходящих для переправы мест, настолько большой редкостью, что древние жрецы-барды часто использовали ее как название для объезда, а ее пересечение – как метафору смерти. «Ири Ирши ганпирлал», – говорили они, повествуя о павших героях или о тех, кто колебался в жизни: «Жестокая Ирши тянет их вниз».
Царь Умрапатура и его планировщики, конечно, знали об Ирши, но они резонно предполагали, учитывая сотни пересеченных к тому моменту рек, что она тоже будет засушливой. Они даже обсуждали возможность послать когорты магов назад, навстречу Орде, в надежде поймать ее на переправе через броды. Они не понимали, что подошли к первой из многих рек, чьи высокие истоки пронизывали вершины Великого Йималети, и что на обширных участках Ирши не было переходов вброд.
Орда оказалась пойманной на своих клыкастых берегах. Множество шранков утонули – их сбросило в ущелья безжалостным напором их же сородичей. Белые, как черви, трупы неслись вниз по бурлящей реке и образовывали жуткие плоты вдоль ее идиллических берегов – полосы вздувшейся грязи, покрывавших всю поверхность Ирши. Но по мере того как кланы отступали от ужаса перед сияющими людьми, их число возле бурлящих вод тоже стало уменьшаться. Хриплый штормовой фронт, которым была Орда, замедлился, а затем и вовсе остановился.