Иногда, заглядывая в узкие щели между панелями ширмы, она видела их лица, когда они трудились над девушкой, и сжимала кулаки от ужаса, настолько уверенная, что кто бы это ни был, он сломает ей шею ради простого господства над ней. Иногда, когда высокая тень уходила, она смотрела на Нари, лежащую обнаженной на скомканных и грязных одеялах и поднимающую руку, словно она собиралась заговорить с кем-то, но потом нерешительно опускающую ее. А низложенная императрица Трех Морей лежала, раздираемая мыслями о богах и животных, о разбитом сердце и об осквернении, о чистоте, которая скрывается в непонятных промежутках между ними. Мир казался местом гниющих алчущих жителей, а люди – не более чем шранками, просто более сложно устроенными.
Она тосковала по своему дворцу и обожающим ее рабам, по солнечному свету, пробивающемуся сквозь ароматный пар, и по скрытому пению хоров. И она плакала так тихо, как только могла, из-за отсутствия своего маленького сына.
– Мне… стыдно, – сказала ей однажды девушка.
– Почему тебе должно быть стыдно?
– Потому что… Вы могли бы проклясть меня и отправить в ад.
Императрица снисходительно кивнула.
– Значит, ты все-таки боишься… а не стыдишься.
– Вы – его сосуд! – воскликнула Нари. – Я была у Скуари и видела его рядом с вами. Святой аспект-император. Он – бог, я в этом уверена!
После этих слов наступила тишина, которую могло заполнить только поверхностное дыхание.
– А что, если бы он был просто человеком, Нари? – спросила Эсменет.
Она так и не поняла мрачного каприза, заставившего ее произнести эти слова, хотя и пожалела о них.
– Я ничего не понимаю, – ответила девушка.
– Что, если бы он был просто человеком, притворяющимся кем-то более могущественным – пророком или даже, как ты говоришь, богом, – просто чтобы манипулировать тобой и бесчисленным множеством других?
– Но почему бы он так поступил? – воскликнула Нари, казавшаяся одновременно взволнованной, смущенной и испуганной.
– Чтобы спасти твою жизнь.
Нари, несмотря на всю свою красоту, выглядела некрасивой в моменты неосторожного горя. Эсменет смотрела, как она сморгнула две слезинки, прежде чем попыталась найти убежище под фальшивой крышей, которая была ее улыбкой.
– Почему бы он так поступил?
Обычно они ели молча. Поначалу Эсменет приписывала молчание девушки ее рабскому детству – рабыни были повсеместно приучены оставаться тихими и незаметными в присутствии своих хозяев. Но в остальном смелость Нари заставила ее изменить это мнение. Будучи в мрачном настроении, Эсменет думала, что она, возможно, таким образом защищает себя, делая все возможное, чтобы облегчить грядущее предательство. Когда же ей становилось легче, она думала, что девушка просто не замечала смыслов, которые вечно пропитывают молчание, и поэтому оно не тяготило ее.
Поначалу в их совместном проживании было некоторое утешение, вызванное тем, что Эсменет пребывала в беспредельном изнеможении, а Нари – в раболепном упрямстве. На самом деле именно ее соседи, созвездие грязных жизней вокруг нее, жившие на другой стороне улицы, а также выше и ниже ее, породили основную часть конфликта между ними. Обычно Эсменет думала, что Нари просто использует что-то случайное вроде свиста соседок, как предлог, чтобы дать выход невысказанной страсти. Девушка всегда старалась использовать свой кроткий рабский голос, чтобы быть уверенной. Но в остальном она относилась к Эсменет так, словно та была больной бабушкой.
– Вам нужно ходить медленнее, а то они увидят вашу быструю тень сквозь ставни! Вам нужно быть еще более немощной!
Жалобы порой были просто смешными, и все же императрица подыгрывала им. Ничто так не возбуждает, как тревожный испуг.
– Вам нужно согнуть спину – сгорбиться, как старухе! – командовала девушка.
И так все больше и больше ужаса овладевало воздухом между ними.
Молодой рыцарь шрайи наблюдал за происходящим глазами, которые могли только моргать.
Маленький мальчик с лохматыми светлыми волосами играл один на парапете перед ним. Когда он вышел из тени, его грива сверкнула на солнце почти белым цветом. Но в остальном он был грязен, как будто его воспитывали только дикие животные.
– Так что же происходит с Ордалией? – спросил мальчик, обращаясь к кому-то, кого рыцарь не видел.
– Война, – ответил мальчик, словно отвечая на собственный вопрос. – Но не просто война. Война с голыми.
Потом он рассмеялся, словно получив неслышный ответ.
– Представь себе, что там, на вершине этого дерева, стоит человек, просто стоит, а под ним бегут в бешенстве голые, огромная масса их, такая же большая, как город, даже больше, до самых краев земли, везде, насколько хватает глаз. Представь себе человека, поющего голосами, которые сотрясают самую суть вещей, сметают живую землю под ними шлейфами света – да, света! – варят голых в их шкурах! А теперь представь себе ожерелье из таких людей, высоко висящую цепочку, идущую через кишащие пустоши, взрывая Орды, кричащие и карабкающиеся перед ними.
Мальчик прошелся по парапету колесом, его руки и ноги изгибались с акробатической точностью. Он усмехнулся своему незаслуженному опыту и продолжил говорить, словно сам с собой:
– Мне отец сказал. По его собственным словам, он сказал: «Вот как это произойдет, Кел». Ну, в основном это его слова. И немного моих слов тоже. Тайные слова – он даже так сказал. Слова, которые никто-никто не может услышать.
Он шел, как акробат по канату, снова и снова переступая с пятки на носок. Несмотря на свою миниатюрную фигуру, он, казалось, возвышался над чернильной лужицей собственной тени.
– Нет. Он никогда не приказывал мне никого убивать. Но тогда зачем ему это нужно? Эти слова были тайной…
Тут мальчик впервые повернулся и посмотрел на наблюдающего за ним рыцаря.
– Конечно, он не стал бы убивать тех, кто его слушает.
Ребенок подскочил к нему, стараясь не попасть в лужу крови. Он остановился и посмотрел на него сверху вниз, упираясь руками в колени. Его лохматая голова заслонила солнечный свет.
– Ты ведь все слышал, не так ли?
Он низко наклонился к его лицу, почти коснулся его глаза.
Молодой рыцарь шрайи попытался закричать – но его глаза только моргали.
Каким-то непостижимым образом мальчик вытащил из него серебряный вертел – как будто его голова была ножнами. Он прижал эту штуку к своему грязному лицу, оставив на щеке следы крови, похожие на птичьи.
– Это должно было остаться тайной… – сказал маленький мальчик и ухмыльнулся, как ангел, из-под личины которого выглядывал демон.
Нари едва сдержала крик, когда увидела его темную фигуру в дверях – обе женщины были обеспокоены его долгим отсутствием.
Имхайлас становился все более скрытным во время своих визитов. Мало у кого из женщин было столько причин презирать мужчин, считать их тщеславными, жестокими, даже смешными, как у Эсменет, и все же она обнаружила, что тоскует не только по самому Имхайласу, человеку, который пожертвовал всем ради нее, но и по простой ауре его силы. Когда они были вдвоем с Нари, казалось, может случиться что угодно и они окажутся беспомощными. Они были беженцами. Но когда он подходил к ним, принося с собой запах всеобщего напряжения, они начинали чувствовать себя почти маленькой армией.
Какой бы грубой, обезьяньей она ни была, мужская сила представляла собой столько же надежд, сколько и угроз. Мужчины, рассуждала она, были хорошим тонизирующим средством против мужчин.
Он выкрасил волосы и бороду в черный цвет, что, вероятно, объясняло едва не вырвавшийся у Нари крик. А еще он переоделся: теперь на нем была кожаная куртка с железными кольцами поверх синей хлопчатобумажной туники. Подмышки у него были черными, а бедра скользкими от пота. Его рост всегда удивлял Эсменет, сколько бы раз она его ни видела. Она не могла смотреть на его руки, не ощущая призрака их объятий.
Его лицо выглядело более сильным из-за черной бороды. Его голубые глаза стали еще более холодными и, если это было возможно, еще более влажными от преданности. Он стал казаться ей воплощением прибежища, единственной душой, которой она могла доверять, и она глубоко любила его за это.
Эсменет застыла там, где стояла. Ей достаточно было увидеть выражение его лица, чтобы понять, что он нашел ответ на ее самый отчаянный вопрос.
Имхайлас отодвинул встревоженную Нари в сторону, шагнул вперед и тут же упал на колени у ног своей императрицы. Он хорошо ее знал. Знал, что она никогда не простит ему напрасных проволочек. Поэтому он произнес именно то, что она увидела в его глазах.
– Все, ваша милость… – начал он и сделал паузу, чтобы сглотнуть. – Все считают, что Кельмомас прячется вместе с вами. Он не у Майтанета.
Эти слова не столько взорвались внутри ее, сколько взорвали ее саму, словно бытие стало осязаемым, и щемящее чувство потери проскользнуло на свое место. Сначала Самармас, а теперь… теперь…
Так долго Кельмомас был самой сильной и надежной ее частью, а ее сердце было его гнездом. Теперь он был вырван из ее тела. Она могла только упасть назад, истекая кровью.
Кельмомас… Ее дорогой, чуткий, милый…
– Ваша милость! – воскликнул Имхайлас. Каким-то образом ему удалось поймать ее, когда она была уже в полуобморочном состоянии. – Ваша милость – пожалуйста! Вы должны мне поверить! Майтанет действительно не знает, где находится Кельмомас… Он жив, ваша милость, он жив! Вопрос только в том, кто это сделал. Кто мог тайком вывезти его из дворца? Кто его спрятал?
И поскольку Имхайлас был послушной душой, одним из тех слуг, которые действительно ставили желания своих хозяев выше собственных, он начал перечислять всех тех, кто мог бы взять ее сына под свою защиту: экзальт-министров, рабов-телохранителей, офицеров армии и гвардии. Он знал, что его известие встревожит ее, поэтому заранее отрепетировал свои ободрения, свои доводы против полного отчаяния.