Она немного пришла в себя от силы его пылкости, от красоты его искренних признаний. Но она не слушала его по-настоящему. Вместо этого она подумала о дворце, о лабиринте, скрытом в тайных залах Андиаминских Высот.
И это казалось ей второй материнской защитой для ее ребенка… тонкости ее дома.
«Пожалуйста, сохрани его в безопасности».
Он тащит его и пыхтит, потому что взрослые такие большие и тяжелые. Вытирает, вытирает кровь, потому что взрослые становятся очень внимательными, когда один из них пропадает. Затем тянет его еще дальше, вниз, в темноту, где только память обладала зрением.
Падает, ухмыляясь, когда мертвый рыцарь рухнул в колодец.
Потом разделывает, режет.
Кусает, жует – в следующий раз он должен быть быстрее, чтобы мясо не стало таким холодным.
Жует, жует и плачет…
Скучает по маме.
– Так что ты говоришь?
– Мы можем доверять этому человеку, ваша милость. Я в этом уверен.
Эсменет, как обычно, сидела на диване, а Имхайлас, скрестив ноги, устроился возле нее на полу. Нари лежала, свернувшись калачиком, на своей кровати и наблюдала за ними с каким-то равнодушным видом. Масляная лампа, стоявшая на полу, давала освещение, углубляя желтизну стен, делая чернильными углубления между плитками и отбрасывая раздутые тени присутствующих на дальние уголки квартиры.
– Ты хочешь сказать, что я должна бежать из Момемна! Да еще и на невольничьем корабле!
Имхайлас стал осторожен, как он всегда делал, когда говорил о ее более диких надеждах.
– Я не говорю, что вы должны бежать, ваша милость. Я говорю, что у вас нет выбора.
– Как я могу надеяться вернуть мантию, если…
– Будете заключены в тюрьму или мертвы? – прервал ее экзальт-капитан. Она прощала ему эти мелкие прегрешения не только потому, что у нее не было выбора, но и потому, что знала, как властители, подвергающие цензуре своих подчиненных, быстро становятся своими злейшими врагами. История высоко подняла их трупы.
– Пожалуйста… – настаивал Имхайлас. – Немногие знают пути империи лучше вас, ваша милость. Здесь власть Майтанета абсолютна – но не в других местах! Во многих из великих фракций неспокойно – почти половина империи балансирует на грани открытого восстания… Вам нужно только захватить эту половину!
Она понимала силу его аргументов – не проходило и дня, чтобы она не перечислила всех тех, кому могла бы доверять. Дом Нерсея, в частности, в Аокниссе. Конечно, она могла рассчитывать на то, что королева Мирамис – племянница Саубона и жена Пройаса – по крайней мере, предоставит ей убежище, если не будет защищать интересы ее семьи. Иногда, когда она закрывала глаза, ей казалось, что она слышит смех ее детей, Мемпора и Аталы, чувствует запах соленых ветров Конрии…
– Все, что вам нужно сделать, – это найти какое-нибудь безопасное место, – настаивал ее экзальт-капитан. – Там, где вы сможете установить свой штандарт и призвать тех, кто останется вам верен. Они придут к вам, к вашей милости. Они придут к вам тысячами и положат свои жизни к вашим ногам. Поверьте мне, пожалуйста, ваша милость! Майтанет боится этой возможности больше всех остальных!
Она уставилась на него, приоткрыв глаза, чтобы не сморгнуть слезы.
– Но… – услышала она свой собственный тихий, жалкий голос.
Казалось, Имхайлас тоже готов был заплакать из-за нее. Он посмотрел вниз, и какая-то часть ее души в панике забурлила. Он знал, что она отказалась от всякой жажды власти, что она действительно потерпела поражение, но причина этого была не в Майтанете, а в потере ее маленького мальчика…
Покинуть Момемн означало бы покинуть Кельмомаса – а этого она никак не могла сделать.
Бросить еще одного ребенка.
Эсменет знала, что Нари делает это не только для того, чтобы завоевать его, но и чтобы досадить ей.
Воркование в темноте. Скрип свинченных деревянных частей кровати. Стон слившихся друг с другом чресел. Перехваченное дыхание, как будто каждый толчок был внезапным падением.
Он был мужчиной, сказала она себе: бесполезно просить лису сопротивляться кролику. Но Нари, она была женщиной – даже больше, она была шлюхой – и поэтому повелевала своим желанием так же, как плотники повелевают своими молотами. Если бы Эсменет услышала, как Имхайлас уговаривает ее, издевается над ней с той жестокой целеустремленностью, которая отличает похоть от любви, тогда она, возможно, поняла бы его. Но вместо этого она услышала, как Нари соблазняет его – как минимум тем же самым тоном, каким она обычно делала это каждый день. Девичьи надутые губы. Застенчивое поддразнивание. Неугомонность рук и ног, нетерпеливых для плотской борьбы.
Она слышала, как женщина, соперница, занималась любовью с лежащим между ними мужчиной для ее же пользы.
Оставь его мне, казалось, говорила девушка. Ты уже стара. Твой персик весь в синяках и гнилой. Твоя страсть дряблая и отчаянная… Оставь его мне.
Эсменет сказала себе, что это ничего не значит – просто переплетение теней в темноте, что-то такое, что едва ли реально, потому что этого почти не видно. Она сказала себе, что это был истинный мотив Имхайласа, главная причина, по которой он хотел, чтобы она бежала из города и бросила своего сына, чтобы он мог бросить Нари на произвол судьбы. Она говорила себе, что это просто наказание, что так судьба наказывает старых шлюх, которые столь тщеславны, что считают себя королевами.
Она говорила себе еще многое, пока ее уши напрягались, прислушиваясь: чмоканье губ, сжимающихся между вздохами, хлопковое прикосновение горячей сухой кожи к горячей сухой коже… вязкое хлюпанье от соприкосновения мокрого с мокрым.
И когда он застонал, святая императрица Трех Морей почувствовала, как он тверд и прекрасен на ней, как и должно было быть, почувствовала благоговейное прикосновение его цветочных лепестков. И она заплакала – приглушенными рыданиями, затерянными между порывами их страсти. Что же произошло? Какой ритуал она не довела до конца? Какое божество оскорбила? Что она такого сделала, чтобы ее так обижали, снова, и снова, и снова?
Кровать затрещала от сдерживаемого напряжения. То, что было томным, становилось грубым от сильной страсти. Нари вскрикнула и вскочила на возлюбленного Эсменет – теперь она казалась белой шапкой пены на завитке волны…
Оставь его мне!
И дверь с треском распахнулась, освещенная факелами. Люди в доспехах ворвались внутрь, разбудив изумленную тишину. Нари скорее подавилась, чем закричала. Ширму отбросило в сторону как раз в тот момент, когда Эсменет выскочила из-под одеяла. Мельтешение факелов. Ухмыляющиеся лица, сальные бороды в неверном свете. Рослые фигуры, затянутые в непробиваемые доспехи. Сверкающие клинки. Золотые Бивни, отпечатанные повсюду в затопившем все безумии.
И Имхайлас, обнаженный и воющий, с красивым лицом, искаженным беспричинной дикостью.
Какая-то тень схватила Эсменет за волосы, повалила ее на пол и рывком поставила на колени.
– Представьте себе! – заржал чей-то плотоядный голос. – Шлюха, прячущаяся среди шлюх!
Ее экзальт-капитан сражался в одиночестве, его палаш со свистом рассекал плотный воздух. Человек в доспехах упал, схватившись за горло.
– Отступник! – взревел Имхайлас, внезапно став бледнокожим варваром, каким он всегда и был. – Преда…
Один из рыцарей схватил его за талию и с силой повалил на пол.
Они набросились на него, колотя и пиная его. Один из них поставил его на колени, трое других принялись бить его по лицу железными кулаками. Она смотрела, как исчезает его красота, словно это была всего лишь кожа, обернутая вокруг керамики. Она почувствовала, как что-то первобытное поднимается из ее горла, услышала, как оно летит…
Рыцарь шрайи, схватив его за волосы, позволил ему шлепнуться на пол, пробив его череп. Она, казалось, не могла оторвать взгляда от провала, в который превратилось его лицо, настолько все это было жестоко и невозможно.
Этого просто не могло быть.
Визг Нари едва ли походил на человеческий. Он звенел на высокой ноте, искаженный безумием.
И долгое время он казался единственным шумом в мире.
Рыцари Бивня переглянулись и рассмеялись. Один из них жестоким ударом наотмашь заставил Нари замолчать. Девушка свалилась с дальнего края кровати.
Эсменет забыла о беспечности людей, которые убивают, – об опасности их темных и бурных капризов. Но старые инстинкты быстро возвращались: внезапная бдительность, обмякшее тело, оцепенение, переходящее в холодную сосредоточенность…
Способность видеть прошлое после смерти кого-то любимого.
Отряд состоял примерно из восьми или девяти рыцарей шрайи, но не из того отряда, который был ей знаком. Их дыхание отдавало вином и ликером. Одетый в плащ священник, в котором она теперь узнала коллегианца, подошел к тому месту, где спряталась Нари, свернувшись нагишом под одним из закрытых ставнями окон. Он склонился над ней, небрежно сжал ее запястье и, когда девушка заплакала и отрицательно покачала головой, отсчитал ей на ладонь пять золотых келликов.
– А вот и серебро, – сказал он, поднося монету к свету.
Он повертел ее между большим и указательным пальцами, и Эсменет мельком увидела серые очертания своего тела на белом фоне.
– На память о ней, – сказал коллегианец, кивнув в сторону Эсменет и ухмыльнувшись. Монета со звоном упала на пол между ними.
Нари тяжело опустилась к его ногам. Святая императрица Трех Морей смотрела, как взгляд девушки следует по залитому кровью полу туда, где рыцари шрайи держали Эсменет на коленях. Имхайлас лежал между ними, жуткий и неестественный.
– Пожалуйста! – воскликнула она, обращаясь к императрице, и на ее лице отразились боль и пустота. – Пожалуйста, не говори своему мужу! Не надо… не надо… – Она затрясла головой с жалобной гримасой. – Пожалуйста… Я не хоте-е-е-е-ела!!!
Даже когда они тащили Эсменет по зияющим улицам, она все еще слышала плач этой девочки, безумную незрелость в ее голосе, как будто все, что было в ней после пятилетнего возраста, было убито…