Страх, который научил людей молиться.
Она чувствует, как Акхеймион идет один, где-то там, в точке паники, погруженной в оцепенение. Она чувствует, как приближается его древняя обреченность, как она окружает его.
Капитан и все остальные заняты пустяковыми делами. Поквас точит свой огромный клинок. Колл, кажется, спит. Ксонгис мастерит силки. Мимара просто сидит, обняв колени, поглощенная эмоциями, то молясь за Акхеймиона, то отгоняя образы катастрофы, мелькающие в ее душе. Она проводит ранние утренние часы, борясь с обреченностью и тщетностью.
Но главная причина ее беспокойства не заставит себя долго ждать.
Он преуспеет в этом, думал старый волшебник, опускаясь на колени перед высоким нелюдем. Он вырвет Клирика из рук капитана. Он достанет из сокровищницы древнюю карту Анасуримбора Кельмомаса, найдет Ишуаль и узнает правду о человеке, который украл его жену.
– Ты запутался, смертный, – сказал Клирик. – Поднимись.
Чувствуя себя полным идиотом, Акхеймион поднялся на ноги. Он сердито посмотрел на нелюдя, а потом опустил глаза в смущении и ярости.
– Лорд Косотер… – спросил он, когда они возобновили подъем. – Он твой элджу? Твоя книга?
И Клирик неохотно заговорил. Старый волшебник знал, что ему следует действовать осторожно. Знаменитый ли это король Иштеребинта или нет, но нелюдь, идущий рядом с ним, тоже был странником, одним из апоройков, непредсказуемых.
– Да, – ответил Клирик.
– А что, если он лжет? А что, если он манипулирует тобой?
Нелюдь повернулся, чтобы посмотреть на собеседника, а затем перевел взгляд на виднеющиеся вдалеке разрушенные стены.
– А что, если он предатель? – спросил он.
– Да! – настаивал волшебник. – Конечно, ты можешь понять, каким… каким… больным стало его сердце. Конечно, ты можешь видеть его безумие!
– И ты тоже… ты бы стал моей книгой вместо него?
Акхеймион помолчал, чтобы лучше подобрать слова.
– Сесватха, – начал он с умоляющим видом, – ваш старый друг живет во мне, мой господин. Я не могу предать его. Он не может предать вас. Позвольте мне нести бремя вашей памяти!
Несколько шагов Клирик продолжал молчать с непроницаемым выражением лица.
– Сесватха… – наконец, повторил он. – Это имя… Я помню. Когда весь мир сгорел… Когда Мог-Фарау взвалил на плечи облака… Он… Сесватха сражался рядом со мной… некоторое время.
– Да! – воскликнул Акхеймион. – Прошу вас, милорд. Сделайте меня своей книгой! Оставьте позади это безумие скальпера! Верните себе свою честь! Верните себе свою славу!
Клирик опустил голову, а потом схватился за подбородок и щеку. Его плечи вздрогнули – Акхеймион принял это за рыдание…
Но на самом деле это был смех.
– Так… – сказал король-нелюдь, сверкая дикими веселыми глазами. – Ты предлагаешь мне забвение?
Слишком поздно старый волшебник осознал свою ошибку.
– Нет… Я…
Нелюдь развернулся и схватил его с такой силой, что волшебник почувствовал себя тонким и хрупким, как кость.
– Я не умру пустой оболочкой! – крикнул он, перекатывая голову с одного плеча на другое в своей странной, безумной и взрывной манере. Он выбросил вперед руки, чтобы схватить воздух. – Нет! Я буду крушить и ломать!
Только встречи с сумасшедшими делают видимыми бесчисленные ожидания, которые управляют нашим общением с другими людьми. Мало что может выбить нас из колеи сильнее – или сделать нас более осторожными, – чем нарушение скрытых предположений. Старый волшебник взывал к своей собственной логике, к своему тщеславию, забывая, что именно отсутствие общих целей сводит безумца с ума. Он предложил себя в качестве инструмента, не понимая, что они с Мимарой были предметом заключенной сделки: тень древнего друга и эхо давно потерянной любви. Они были любовью, которую нелюдь собирался предать.
Душами, о которых нужно было помнить…
– Честь? – воскликнул нелюдь, и его насмешка превратила его в гигантского шранка. – Любовь? Что это, как не мусор, по сравнению с забвением? Нет! Я овладею миром и стряхну с него все несчастья, все муки, какие только смогу. Я буду помнить!
Нил’гиккас, последний король Обители, собирался убить его в библиотеке Сауглиша.
Старый волшебник зашагал дальше, на этот раз держась прямо, как подобает на марше смерти. «Пусть жертва ведет палача», – подумал он.
И действительно, нелюдь снова зашагал сбоку от старого волшебника, так что его можно было увидеть только краем глаза.
В голове Акхеймиона проносились сценарии, одновременно катастрофические и абсурдно обнадеживающие. Он устроит засаду на нелюдя с помощью заклинания, достаточно мощного, чтобы разбить его зарождающуюся охранную магию – и убить его прежде, чем Друз будет убит. Он будет умолять и уговаривать его, найдет заклинание разума и страсти, которое столкнет Клирика с безумного пути, по которому тот шел. Он будет сражаться с воющей яростью, разрушит то, что осталось от священной библиотеки, только для того, чтобы быть поверженным большей мощью мага Квуйи…
Волю к жизни не так легко отвергнуть, независимо от того, насколько тяжелые бедствия пережил человек или насколько безжалостны были несчастья.
– Я скорблю о том, что судьба сделала со мной… – сказал нелюдь без всякого предупреждения.
Старый волшебник смотрел, как его обутые в сапоги ноги пробираются сквозь лесной мусор.
– А как же Иштеребинт? – спросил он. – Неужели он пал?
Неуклюжий нелюдь сделал жест, похожий на пожатие плечами.
– Пал? Нет. Был повержен. Лишившись воспоминаний, мои собратья обратились к тирании… Превратили его в Мин-Уроикас.
Мин-Уроикас. То, что он произнес это слово с легкостью, свидетельствовало о серьезности его состояния. Среди уцелевших это имя не столько упоминалось, сколько выплевывалось или превращалось в проклятие. Мин-Уроикас. Яма непристойностей. Страшная крепость, мужчины которой убили всех своих жен и дочерей и тем самым обрекли на гибель всю свою расу.
– Голготтерат, – едва слышно произнес волшебник.
Тяжелый кивок. Полумесяцы отраженного солнечного света прыгали по голове Клирика.
– Я совсем забыл это имя.
– А как же вы? – спросил волшебник. – Почему вы не присоединились к ним?
Длительное молчание. Достаточно долгое, чтобы они успели подойти к основанию разрушенной библиотеки.
– Гордость, – наконец, сказал нелюдь. – Я бы разбил сердце самому себе. Поэтому я отправился на поиски тех, кого мог бы полюбить…
Акхеймион вгляделся в темный блеск его глаз.
– И уничтожить.
Торжественный кивок, несущий в себе тысячи лет неизбежности.
– И уничтожить.
Мимара не знает, что именно предупреждает ее о внезапной перемене в отношениях скальперов. Ее мать однажды сказала ей, что основная часть разговоров состоит из скрытых обменов и что большинство мужчин болтают в полном неведении об их значении и о собственных намерениях. Мимара усмехнулась этой идее, но не потому, что та звучала фальшиво, а потому, что ее мать спорила с ней.
– Большинству трудно это переварить, – сказала императрица с материнской усталостью. – Они верят в тысячу вещей, которые не могут видеть, но скажи им, что основная часть их собственной души скрыта, и они начнут упираться…
Это оказалось одним из тех редких замечаний, которые могли бы смягчить гнев Мимары и оставить ее просто обеспокоенной. Она не могла отделаться от ощущения, что объектом этого разговора, скрытым объектом, был ее отчим Келлхус. Мучительное подозрение, что мать предупреждала ее о нем.
В тот день какая-то ее часть проснулась. Одно дело – осознавать, что мужчины, ухаживающие за ней, говорят сквозь зубы, как сказали бы айнонцы, но совсем другое – думать, что мотивы могут скрываться сами собой, оставляя людей, которыми они движут, совершенно убежденными в своих благородных намерениях.
Теперь она это чувствует. Что-то скрытое произошло здесь, среди этих праздных людей, на разрушенных окраинах Сауглиша. Что-то такое же неземное и маленькое, как душа, стремящаяся к какому-то решению, но столь же важное, как все, что случилось в ее жизни.
Она становится тихой и внимательной, зная, что единственный вопрос заключается в том, осознают ли они это…
Скальперы.
Капитан присаживается на край замшелого камня, который пахнет каменной кладкой, хотя и выглядит вполне естественным. Он смотрит на случайные островки растительности среди камней с какой-то неподвижной ненавистью, как человек, который никогда не устает считать свои обиды. Галиан и Поквас разлеглись на матовой почве пригорка, тихо переговариваясь и шутя. Колл сидит, как труп со скрещенными ногами, его пустые глаза ничего не видят. Сарл то сидит, то встает, то снова садится и снова встает, ухмыляясь своим морщинистым лицом, и бормочет что-то о тропах и о богатстве.
Только Ксонгис остается трудолюбивым и бдительным.
Через некоторое время Галиан резко выпрямляется. С таким видом, словно между ним и Поквасом разрешается какой-то неслышный спор, он спрашивает:
– Какова будет наша доля?
Один удар сердца длится изумленное молчание – так силен общий ужас обращения к капитану.
– Столько, сколько ты сможешь вынести и при этом выжить, – наконец говорит лорд Косотер. Абсолютно ничего в его взгляде или поведении не меняется, когда он произносит это. Он в буквальном смысле говорит так, словно на самом деле молчит.
– А как насчет квирри? – задает Галиан новый вопрос.
Тишина.
Несмотря на атмосферу напряженного обдумывания, лорд Косотер создал между собой и своими людьми атмосферу непостоянства, установив такие расплывчатые и хрупкие порядки, что, кажется, все, что выходит за рамки смиренного повиновения, может стать поводом для казни. Галиан рискует своей жизнью, просто задавая вопросы в присутствии всех остальных. А уж упоминая квирри…
Это кажется не чем иным, как самоубийством. Это поступок глупца.
Капитан медленно качает головой.