– Об этом знает только Клирик.
– А что, если ты потребуешь, чтобы Клирик отдал его?
Медленно повернув голову, словно она держится на гранитном шарнире, лорд Косотер, наконец, смотрит на бывшего солдата.
– Этот фальшивый человек сошел с ума! – заявляет Поквас своим характерным басом с зеумским акцентом.
Капитан опускает голову и задумчиво покусывает нижнюю губу.
– Да, – говорит он с мрачным видом. – Но подумай. Нам был дан год. Вся наша жадность утолена. – Он ищет взглядом каждого из своих людей, как будто знает, что должен запугать их одного за другим. – Он доставил нас к этим богатствам.
Галиан улыбается, как человек, чьи аргументы слишком хитры, чтобы их можно было опровергнуть.
– Тогда зачем же терпеть его дальше?
Впервые Мимара замечает ярость, вспыхнувшую в глазах капитана.
– А кто вернет нас назад, дурак!
Снова наступает тишина.
Кошмарная напряженность охватывает обоих мужчин.
Галиан смотрит на айнонского кастового аристократа с притворным почтением, его манеры так беспечны, так дерзки, что из легких Мимары вырывается едва слышный шепот.
– Мне нужен огонь, – говорит он.
– Мы идем в темноте.
Галиан смотрит на лесистые глубины вокруг них, а затем снова на своего капитана.
– Да… Страна голых, не так ли? – Теперь в его враждебности нет ничего лукавого. – А где же тогда эти голые?
Капитан смотрит на него в течение нескольких ударов сердца, его глаза прячутся в тени под тяжелыми бровями, а нос и щеки похожи на сколотый кремень над щеткой усов и бороды. В его самообладании есть что-то бездыханное, абсолютное. В его глазах мелькает мрачное раздумье…
Это взгляд человека, убийцы, нашедшего темный центр паутины своего врага.
– Неужели ты такой дурак, Галиан? – громко выпаливает Мимара. Напряжение слишком велико. – Ты хочешь бросить палочки и отдаться на милость Судьбы-Блудницы?
Но бывший солдат смотрит только на капитана.
– Ты ведь уже принял решение, только что, не так ли? – говорит он с ленивой улыбкой. – Ты решил убить меня.
Лорд Косотер сверкает глазами – эдакий седой король, склонившийся в своем каменном кресле. Темная, деспотичная фигура, выносящая приговор глупцу, скачущему перед ним.
– Пока девка не начала вопить, – настаивает Галиан. – Этот момент тишины… Ты подумал про себя: «Убей этого дурака!»
В его интонации слышатся внезапная злоба и довольно большое сходство с рычащим голосом капитана, так что Поквас невольно начинает смеяться. Даже Ксонгис, занятый своим луком, улыбается в своей загадочной джеккийской манере.
Ужас пронзает Мимару насквозь. Она только что мельком увидела дикие очертания того, что сейчас произойдет. Увидела и заговор, и заговорщиков.
– Но ведь ты уже думал об этом раньше, не так ли, капитан? Каждый раз, когда ты видел, как я наклоняюсь за квирри вместе с остальными, что-то кричало: «Убей его!» в той судороге, которую ты называешь душой.
Капитан остается совершенно неподвижным, наблюдая за приближением солдата со своего импровизированного трона.
– Как оказалось, – продолжает Галиан с веселым юмором, – мы вместе склонялись к мятежу…
Он останавливается прямо перед лордом Косотером, в пределах досягаемости его палаша. В глазах капитана мелькает какая-то скука, как будто мятеж – это его старый и скучный друг.
– И ты должен был знать это каждый раз, когда я мельком видел тебя… – Галиан вскидывает руки и, словно осмеливаясь нанести ему удар, с мстительным презрением наклоняется вперед. – Я слышал, как кто-то прошептал: «Убей его!»
Стрела попадает капитану прямо в рот. Он резко поворачивается, как будто его ударили, и отшатывается назад на пару шагов. Он на мгновение замирает, выплевывая треснувшие зубы.
Облако закрывает солнце.
Капитан Шкуродеров, человек по прозвищу Железная Душа, поднимает свое лицо, но смотрит не на лучника Ксонгиса, а на создателя этого лучника Галиана. Древко стрелы хорошо видно. Она пронзает нижнюю половину его лица, туго натягивает бородатую кожу. Из уголка его нижней губы сочится кровь. А самого его пробивает смех.
Сардоническое ликование, злобное из-за своей интенсивности, сияет в его глазах, как колдовство.
Вторая стрела вонзается ему в шею. Он крутится на одном месте, как будто его удерживает завязанная вокруг талии веревка. Он словно повисает на ней на мгновение, как вещь, сделанная из воска. А затем он падает, утыкаясь лицом в почву. Короткий миг бьется в судорогах. Начинает дрожать, его руки и ноги сотрясаются с бешеной яростью. За этим следует безумная, звериная борьба, как будто стихийная дикость или чей-то неупокоенный дух дремали в нем, скрытые, и только теперь смогли вырваться на свободу от человеческих ограничений.
С выражением ужаса на лице Галиан вытаскивает меч.
Капитан вцепляется когтями в покрытый листьями дерн у своих ног и хватает растущее молодое деревцо не толще двух больших пальцев. Его позвоночник выгибается дугой под окровавленной кольчугой. Его голова откидывается назад. Он корчит гримасы вокруг своего разбитого рта, выдувая ярость, слюну и кровь. Его глаза сверкают, как жемчужины. Фыркая от усилия и ярости, он начинает выкручивать и дергать деревцо, как будто это позвоночник все мира – единственное, что можно сломать.
Он ревет.
А затем его голова исчезает, подпрыгивая на хвосте своей кастово-благородной косы.
Тишина – это время видимых вещей.
Смертная, что-то холодное шепчет внутри Мимары.
В конце концов, она смертная.
Странно, как квирри умудрялся превращать важные вещи в наркотик.
Предзнаменования конца света. Гибель рас… На голом солнечном свету все это казалось не более чем красивой краской, своего рода украшением.
Северная башня Муроу, передние ворота библиотеки, представляла собой всего лишь холм. Разбросанные повсюду куски вертикальных стен то тут, то там торчали из ровных склонов, но в остальном башня перестала существовать. Южная же башня необъяснимым образом сохранилась почти нетронутой – циклопический квадрат, который парил на фоне безоблачного неба. Даже обсидиан, покрывавший ее основание, уцелел. Дерн и кустарник возвышались над ее далеким венцом, а несколько цепких деревьев свисали с ее боков, цепляясь за нее корнями. Несмотря ни на что, старого волшебника внезапно поразило мальчишеское желание взобраться на башню, а за ним последовало чувство усталой тоски.
Было время, когда он целыми днями бродил среди руин, куда менее значительных, чем эти. Время, когда его тревоги были достаточно малы, чтобы не обращать на них внимания.
Бок о бок старый волшебник и король-нелюдь вошли в разрушенные помещения библиотеки. Стены – или то, что от них осталось, – имели монументальный вид шайгекских зиккуратов. Во многих случаях вдоль их гребней росли деревья, уже взрослые, но согнутые и раскачиваемые ветром. Акхеймион все еще мог узнать Урсиларал, центральный проход, где когда-то висела тысяча дарственных щитов, ярких и красивых, символизирующих перемирие между сохонками и почти всем известными племенами белых и высоких норсирайцев. Во времена Сесватхи библиотеку часто называли цитаделью цитаделей – конечно, из-за ее важности, но также и из-за того, как она выглядела. Она действительно была крепостью внутри крепостей, как если бы снаружи был своего рода океан, наводнение, которое могли бы сдержать многочисленные помещения, расположенные одно в другом. Она располагала не менее чем девятнадцатью дворами, часто называемыми «ямами» из-за высоты окружающих стен, и большинство из них соединялось с Урсиларалом многочисленными воротами.
Утреннее солнце поднялось достаточно высоко, но все равно могло лишь частично омыть заросшие полы этих помещений, так что Акхеймион и Клирик оказались идущими в сухой тени. Растительность в основном ограничивалась зарослями и кустарниками, что заставляло Акхеймиона следовать за Клириком, который прорубал себе путь вперед мечом. Плюмажи пушинок кружились в вихрях сухого ветра. По продолговатым квадратам голубого неба над путниками плыли облака. Пчелы следовали спиральными курсами по воздуху, превращаясь в белые точки, когда они попадали на солнечный свет. Волшебник даже мельком заметил лису, пробирающуюся сквозь траву.
Это переживание становилось все более сюрреалистичным. Время от времени волшебник ловил себя на том, что смотрит на трудящуюся спину Клирика, широкую под блестящей кольчугой, и размышляет, не стоит ли ему просто напасть на нелюдя и покончить с неизвестностью. А порой он принимался играть в какую-то игру, гадая, чем раньше были те или иные руины. Холмы в его воображении становились фонтанами. Прямоугольные проломы в стенах – окнами казарм, квартир и скрипториев.
И дважды он ловил себя на том, что щурится, глядя на северо-восточный край неба, высматривая грозовые тучи, черные и ужасные…
Высматривая Вихрь.
Это было похоже на хождение по двум мирам за пределами реальности: один – результат его чтения, другой – продукт его Снов. Он был Акхеймионом, изгнанником и парией, носившим сгнившие шкуры. И он был Сесватхой, героем, главным магом этого места, как в те дни, когда его падение было нелепым, смехотворным, так и в дни надвигающегося разрушения.
– Я видел, как горели эти башни, – сказал он старческим голосом. – Я видел, как рушились эти стены.
Король-нелюдь остановился, оглядывая окрестности, как будто видел руины вокруг себя в самый первый раз. Акхеймион гадал, каково это – пережить великие каменные творения. Когда народы переживают период расцвета, не кажется ли им все остальное стадиями разрушения?
– Когда пришло известие, весь Иштеребинт оплакивал его, – наконец, сказал Клирик. – Тогда мы поняли, что мир обречен.
Акхеймион пристально смотрел на короля-нелюдя, придавленного непоколебимой печалью.
– Но почему же? – спросил он. – Почему ты оплакиваешь нашу смерть, когда именно люди, а не инхорои, разрушили все твои великие здания?
– Потому что мы всегда знали, что не переживем людей.