На краткий миг ослепительный ангел над ним замер.
– Безумие! – воскликнул волшебник, рыдая от отчаяния. – Это не ты!
Огонь потрескивал и шипел, заполняя мгновения тишины между ними.
– Ты не видишь? – крикнул король-нелюдь. – Твои призывы только раззадоривают меня! Ты умрешь, а я буду помнить! Потому что все, что ты делаешь, – это тянешься к любви, которую я несу тебе!
– Нет! Я не стану тебя бить!
Лицо Нил’гиккаса прояснилось от угасающего яркого света. Заходящее солнце окаймляло его голову золотыми серпами.
– Я помню… Я помню твое имя…
Свет наполнил его воющий рот, выкрикивающий проклятия…
Наконец, волшебник нанес удар.
Одайнийское сотрясение. Простое и слабое заклинание, предназначенное только для того, чтобы оглушить – и, возможно, чтобы вернуть рассудок. Но Нил’гиккас в это время парил над зубчатыми развалинами…
И теперь он рухнул с высоты, разбившись о низкий каменный хребет. Огненная кисть поймала и поглотила его.
Старый волшебник задул огонь, как пламя свечи. Он ковылял вокруг кусков стены и среди обломков фундамента, сглатывая терзавшие его рыдания. Струйки дыма извивались и растворялись вокруг тех мест, где он проходил.
Друз нашел короля-нелюдя распростертым на высоком, ему по плечо, куске стены, согнувшимся, как будто он наполовину свалился с кровати. Черный налет покрывал его молочно-белую кожу, а на щеке и на лысом черепе вздулись волдыри. Кровь пропитала цепочки, изображавшие цаплей и львов на его нимильской кольчуге. Изломанность тела Клирика была особенно заметна, учитывая совершенство его фигуры.
– Что сейчас произошло! – ахнул Нил’гиккас, и с этими словами у него изо рта хлынула кровь. Его губы двигались вокруг блестящей дуги сросшихся зубов. – Ч-что сейчас…
– Ты обрел славу, – выдохнул старый волшебник и закашлялся, словно этот факт был едок для дыхания. Он протянул руку, чтобы дотронуться до щеки нелюдя, и увидел, как смерть закружилась в глазах его древнего друга. Он смотрел, как искра его зрения тускнеет, превращаясь в слепоту. Тело Клирика вздрогнуло, а затем успокоилось, словно, наконец, смирилось со своей мучительной телесностью.
В трещинах камня скопилась кровь.
Потрепанный старый волшебник огляделся по сторонам – от развалин библиотеки до пылающих лесов Сауглиша. Вот так все и закончится, понял он… Вот там.
Разбитым сердцем и огнем.
Она бежит.
Ветки и сучья щиплют и режут ей ноги, но кажется, что она должна страдать. Легкий ветерок шелестит по ее телу, как шелк, но кажется, что она должна найти утешение после всех обид. Листья хлещут ее по рукам и внешней стороне бедер.
Ужас оживляет ее. Ужас, который бежит вместе с ее ногами. Ужас, который покалывает все ее тело жаром, смешанным с холодом, как будто она истекает кровью из тысячи внутренних ран.
Мимара хватается за живот. Девушка полагала, что почувствует, как жизнь, которую она носит в себе, вываливается из нее, пока она бежит. Но ребенок остается единым с ней, удерживающим ее противовесом, связкой, которая соединяет ее с будущим и судьбой.
Она взбирается на невысокий холм, подальше от режущего глаза дыма. Она оборачивается и мельком замечает мерцание магии. Она забирается выше в поисках просвета в кронах деревьев и снова видит их – светящиеся белые линии, извивающиеся, как языки, из библиотеки. Она видит висящую в небе фигуру, темную фигуру, окутанную серебристым сиянием, подвешенную над окруженной стенами глубиной, примыкающей к разрушенной цитадели, – что-то похожее на разбитые амфоры, торчащие из земли.
Клирик, думает она. Ишрой…
Она поворачивается и идет обратно тем же путем, каким пришла.
Шкуродеры были разбросаны по земле, как сброшенная одежда. При виде этой кровавой бойни волшебник упал на колени.
– Где она? – спросил он последнего живого человека – Сарла, выглядевшего как воплощение детского кошмара.
– Сокровищница! – прохрипел безумный скальпер, подняв окровавленные руки в безумной жестикуляции. Что-то кровавое хлопнуло в его правой руке. – Приготовьтесь, мальчики! Грабьте ее, как шлюху! Трясите ею, как своим пурпурным навершием!
– Что здесь произошло? – воскликнул Акхеймион, переводя взгляд с одного мертвеца на другого.
Галиан. Поквас. Ксонгис.
Капитан…
Сам мир рухнул у него под ногами.
Внезапно предмет, раскачивающийся в руке Сарла, стал четким – это были пальцы, сжавшиеся в кулаки, с фрагментами лица. Лица шпиона-оборотня.
– Говори громче, дурак! Что случилось?
– А-а-а, – промурлыкал ему Сарл. – Весь мир будет нашим злым маленьким персиком! Мы станем принцами! Принцами!
Старый волшебник схватил его за плечи.
– Г-где Мимара?.. Где моя дочь?
Безумец кивнул и уставился на него так же, как в ту вторую ночь в общей комнате «Задранной лапы», после того как разбил свою чашку. Знающий взгляд, внезапно осознал волшебник, полный интуиции сумасшедшего…
Эта судьба еще более сумасшедшая.
Акхеймион повернулся, повинуясь какому-то инстинкту, всмотрелся… мельком увидел что-то легкое, проходящее сквозь завесы дыма. И чуть ли не согнулся пополам от облегчения, когда она, обнаженная, вышла из занавешенного огнем мира.
Она подбежала к нему, схватила его за плечи, а он ухмыльнулся и застонал.
– Ты жива! – заплакал маг, как полный дурак.
– И ты тоже.
– Ты голая!
От ее укоризненного взгляда ему захотелось закричать от радости.
– И они мертвы, – сказала она. – Все они, – добавила она, взглянув на Сарла. – Пойдем… Надо бежать от этого огня.
Они двигались с быстротой убегающих грабителей. Мимара вытащила Бельчонка из тела Покваса, а затем остановилась возле Ксонгиса, чтобы забрать у него украденные хоры, одна из которых была свободна, а другая прикреплена к оперенному древку. Акхеймион собрал ее одежду и накинул ей на плечи истлевший плащ. А потом они вместе бежали, спотыкаясь, по дымящимся тропинкам.
Безумный сержант остался, баюкая седую голову капитана, раскачиваясь от смеха и поздравляя своих мертвых товарищей.
– Киампас! Э? Киампас!
Ночь поглощает землю. Только свет упрямых костров мерцает во дворах разрушенной библиотеки.
Сидя на выжженной земле, прижавшись друг к другу коленями, они берут мешочек Клирика и медленно выворачивают его наизнанку. Они смачивают слюной пальцы и проводят ими по остаткам квирри. Чернота собирается в тонкий полумесяц на подушечках их пальцев. Понимая друг друга без слов, они протягивают руки через скудное пространство между ними и кладут пальцы на языки друг друга.
Облегчение обрушивается на них, как покалывающая волна, оставляя за собой головокружение и тошноту.
Квирри. Благословенный квирри.
Они строят из обуглившегося дерева и кустарника помост: складывают их в кучу высотой до плеч. Они кладут на него труп короля-нелюдя, поджигают его и наблюдают, как пламя поднимается по стволам и веткам, пока прославленная фигура не поглощается стремительным огнем. Затем они забираются в залитые звездным светом развалины башни и спускаются в абсолютную черноту сокровищницы. Акхеймион творит заклинание небесного барьера, и дверь распахивается, открывая путь в подземные развалины и руины.
– Надо было использовать это раньше, – бормочет он, когда свет исчезает из его глаз и рта.
Мимара смотрит на него, съеживаясь от воспоминаний о Кил-Ауджасе.
– Я мог бы сохранить больше волос своей бороды! – объясняет он с печальной улыбкой.
Они трудятся при колдовском свете, терзаемые жаждой и голодом, которых не чувствуют. До глубокой ночи.
Они находят рубашку из заколдованной кольчуги, золотистую, легкую, как шелк, и твердую, как нимиль. Шеара, как называет ее волшебник, «кожа солнца» – это очень древний дар школы Михтрул. Мимара сбрасывает лохмотья и надевает кольчугу на свою обнаженную кожу. Стянутая вокруг талии, она падает ей на бедра, гудя от собственного тепла. Девушка прячет хоры в сапог, чтобы не убивать древнюю магию.
Потом они находят бронзовый нож с выгравированными на нем рунами, которые светятся, если смотреть на них под определенным углом. Мимара берет его себе как дополнение к бедному Бельчонку.
И наконец, они находят его – золотой футляр для карт из снов Акхеймиона.
– Он сломан, – бормочет маг с чем-то похожим на ужас.
Она наблюдает, как волшебник раздвигает трубку, а затем осторожно вытаскивает свернутый внутри пергаментный лист.
Они выходят из башни, похожие на призраков из-за припудривших их пыли и грязи. Уже рассвело. Стены темнеют и холодеют на фоне золотого неба на востоке. Хвосты дыма поднимаются из случайных куч пепла и древесного угля. Тишина звенит в бодрствующем хоре птичьего пения.
Помост с нелюдем сгорел дотла, превратившись в дымящуюся кучу. Все, что осталось от Нил’гиккаса, – это его нимильская кольчуга, которая лежит невредимой, если не считать черной копоти. Осторожными пальцами волшебник разворачивает ее, вытряхивая оставшийся внутри ее пепел. Мимара собирает этот пепел на острие своего нового ножа и, затаив дыхание, осторожно кладет в мешочек с рунами короля-нелюдя…
– Смотри, – говорит волшебник надтреснутым голосом.
Она оборачивается и видит фигуру, наблюдающую за ними из расщелины в огромной внешней стене. Сарл, осознает она после мгновенного замешательства, потому что под скомканной ухмылкой сержанта висит, улыбаясь, еще одно лицо. Капитан, осознает она скорее с оцепенением, чем с ужасом. Сарл заплел бороду отрубленной головы в косу, так что лицо его раскачивается у сержанта в паху, а губы сжимаются вокруг древка стрелы. Маниакальная гримаса.
– Иногда мертвые подпрыгивают! – Она помнит, как безумный сержант плакал на пепельных равнинах. – Иногда старики просыпаются на глазах у младенцев! Иногда волки…
Последний выживший Шкуродер.
Она заканчивает собирать пепел, и волшебник достает из кучи углей нимильскую кольчугу. Кольчуга дымится, когда он встряхивает ее. Он накидывает ее поверх опаленных шкур, служащих ему одеждой. Слишком большая, без крючков и застежек, она свисает с его плеч, словно плащ, черный, подернутый низким серебристым мерцанием.