– Сома! – снова позвал Акхеймион.
Мужчина покосился на него, прежде чем снова повернуться к тем, кто бормотал что-то о нем. К Конджеру и Поквасу. Маг заморгал, внезапно почувствовав себя очень слабым и очень старым. Консульт? Здесь?
Все это время?
«Он открылся, чтобы спасти меня…» – сказала Мимара.
Смятение волшебника было не таким уж сильным. Оно, скорее, было вызвано необходимостью и оставило ему одну лишь неприкрытую тревогу и сопутствующую ей сосредоточенность.
– Сомандутта! Я с тобой разговариваю!
Приветливое смуглое лицо повернулось к нему с улыбкой…
Одайнийское заклинание сотрясения было первым, что пришло в голову старому волшебнику.
Без всякого предупреждения Сома перепрыгнул через мельтешащих скальперов, ошеломленно вытаращивших глаза и сдерживающих крики. Он крутанулся в воздухе с грацией акробата и приземлился с бешеной скоростью краба. Прежде чем Акхеймион закончил заклинание, он пересек двор на две трети, а когда магия разбила камень и разъела известковый раствор, подпрыгнул и перелетел через разрушенную стену.
Все путники замерли, бледные и ничего не понимающие.
– Пусть это будет предупреждением! – Сарл захихикал в жалком ликовании, а потом повернулся к Ведьмам, словно они были неопрятными кузинами, требующими уроков джнанского этикета. – Держитесь подальше от персика, ребята! – Он взглянул на Акхеймиона, и в его глазах было достаточно прежней хитрости, чтобы вывести старого волшебника из себя. – Что капитан не выпотрошит, то маг сожжет!
Они спали, ничем не защищенные от солнечного света.
Все было не так, как должно быть, и, значит, это было правильным. Они сражались с людьми вместо шранков. Бежали в горящую крепость. Нашли в своем отряде шпиона-оборотня, а потом решили ничего не говорить об этом.
Квирри больше не действовал, но несмотря на тоскующие взгляды, нелюдь держал свой мешочек спрятанным в сумке. Из множества форм истощения, пожалуй, ни одна не является столь тягостной, как апатия, потеря чувств и всех других желаний, кроме одного, когда вы хотите только перестать испытывать это желание, когда простое дыхание становится своего рода бездумным трудом.
Сон Акхеймиона был прерывистым, мучительным из-за мух – какой-то их кусачей разновидности – и тревог, слишком многочисленных и смутных, чтобы их можно было понять. Сома. Шранки, преследовавшие их. Капитан. Клирик. Мимара. Мертвые в Кил-Ауджасе. Его ложь. Ее проклятие…
Ну и конечно же, Келлхус… и Эсменет тоже.
Огонь и их малочисленность убедили лорда Косотера, что внешние стены неприступны, так что они отступили в разрушенную цитадель. В какой-то момент сооружение рухнуло внутрь, оставив нетронутыми только огромные блоки фундамента. Вековая растительность нанесла во внутренние руины высокий слой неровной земли, так что оставшиеся стены, которые возвышались на высоту трех человеческих ростов вдоль их внешних лиц, поднимались только по грудь тем, кто стоял внутри. Скальперы собрали все, что смогли найти, те немногие мелочи, которые оставили отступающие «имперцы», как они их называли. Затем они забрались в земляное нутро цитадели и стали ждать неизбежного.
Последующее бдение было столь же сюрреалистичным, сколь и жалким. Пока остальные дремали в той тени, которую могли найти, Клирик занял позицию на одном из огромных блоков, сел, скрестив ноги, и стал смотреть на руины внизу, через поле срубленных деревьев, на черную кромку Косм. Акхеймион действительно находил утешение в том, что нелюдь, существо, пережившее неизвестно сколько осад и сражений, вернулся в туманы истории.
Нелюдь ждал до позднего вечера, чтобы начать свою проповедь, когда воздух достаточно остыл и тени удлинились до таких размеров, чтобы обеспечить возможность настоящего сна. Он стоял на краю каменной плиты и смотрел на своих спутников сверху вниз – его стройная и мощная фигура купалась в лучах света. Небо простиралось над ним, синее и бесконечное.
– И снова, братья мои, – сказал он невероятно глубоким голосом. – И снова мы оказываемся в трудном положении, пойманные в ловушку в очередном опасном месте в мире…
В трудном положении. Слова, похожие на дыхание угасающих углей костра. Акхеймион поймал себя на том, что наблюдает и слушает так же, как и все остальные.
В трудном положении. Потерянные, и некому скорбеть по ним. Попавшие в ловушку.
– Я, – продолжил нелюдь, опустив голову. – Я знаю только, что стоял здесь тысячу раз за тысячу лет – и даже больше! Это… это мое место!
Когда он поднял голову, его глаза сверкнули черным от ярости, а бесцветные губы изогнулись в усмешке.
– Сеять разрушение среди этих извращенных созданий… Искупление… Искупление!
Это последнее слово прогремело особенно громко, оно металлическим лязгом зазвенело по камню и разнеслось все уменьшающимся эхом по всей возвышенности. Несколько разбуженных Шкуродеров одобрительно закричали. Каменные Ведьмы просто разинули рты.
– И это и ваше место тоже, даже если вы ненавидите перечислять свои грехи.
– Да! – закашлялся Сарл, перекрывая нарастающий шум. Его глаза превратились в усмехающиеся щелочки. – Да!
Вот тогда-то и начался нечеловеческий лай. Крик нескольких глоток каскадом подхватила целая сотня, тысяча голосов, поднимавшихся из оставшейся внизу Великих Косм…
Шранки.
Акхеймион и остальные вскочили на ноги. Они столпились у стены под Клириком и все вместе, до последнего человека, стали всматриваться в лесную опушку примерно в полумиле к югу от них…
И не увидели ничего, кроме удлиняющихся теней и границ кустарника, купающегося в солнечном свете. Нечеловеческий хор растворился в какофонии отдельных воплей и визгов. Птицы сорвались с крон деревьев.
– Тысячу раз за тысячу лет! – воскликнул Клирик. Он повернулся лицом к Космам, но в остальном стоял так же беззащитно, как и раньше. Акхеймион мельком увидел свою длинную и тонкую тень, падающую на руины внизу. – Вы живете своей жизнью, скорчившись, гадя, потея рядом со своими женщинами. Вы живете своей жизнью, боясь, молясь, умоляя своих богов о милосердии! Попрошайничая! – Теперь он разглагольствовал, раскачиваясь и жестикулируя с какой-то аритмической точностью. Заходящее солнце окрасило его в алые тона.
Невидимые глотки выли и лаяли вдалеке – это была его вторая аудитория.
– Вы думаете, что в этих низких вещах живут тайны, что истина кроется в пальцах ног, которые вы обрубаете, в струпьях, которые вы срываете! Вы маленькие и поэтому кричите: «Откровение! Откровение скрывается в малом!»
Черный взгляд устремился на Акхеймиона – и задержался на нем на один-два удара сердца.
– Это не так.
Эти слова, казалось, глубоко ущипнули старого волшебника за живот.
– Откровение ездит на задворках истории… – сказал Клирик, устремив взгляд на дугу горизонта, на бесчисленные мили дикой природы. – Какие чудовищные вещи! Гонка… Война… Вера… Истины, которые движут будущим!
Инкариол посмотрел вниз на своих собратьев-скальперов, на своих благоговейных просителей. Даже Акхеймион, который жил среди кунуроев, как Сесватха, обнаружил, что смотрит на них с ужасом и тревогой. Только капитан, который просто наблюдал за Космами с мрачным раздумьем, казался невозмутимым.
– Откровение возвращается в прошлое! – воскликнул нелюдь, склонив голову к заходящему солнцу. – И оно не скрывается… – Свет особенно ярко подчеркнул все звенья и пластины его кольчуги, так что он казался облаченным в струйки пылающего огня.
Инкариол. Он казался чем-то удивительным и ненадежным, ишроем и беженцем одновременно. Века вливались и вливались в него, переполняя его края, разбавляя то, чем он жил и кем он был, пока не остался только осадок боли и безумной глубины.
Солнце багровело на фоне далеких вершин, неохотно зависая – или так только казалось – и опускаясь лишь тогда, когда наблюдатели моргали. Какое-то мгновение оно скакало по белому железному изгибу горы, а затем, словно золотая монета, скользнуло в высокие каменные карманы.
Тень мира поднялась и опустилась на них. Сумерки.
Все взоры обратились к неровной дугообразной линии деревьев, к хрюкающей тишине, опустившейся вдалеке. Люди увидели, как первые шранки, совсем бледные, выползли из-под деревьев, словно насекомые, обнюхивающие воздух… Дикое крещендо прорезало все вокруг, прерываемое стоном сигнальных рогов.
А потом все завертелось в бешеной спешке.
Шранки напали, как нападали всегда, ничем не отличаясь от первых голых орд, которые хлынули через поля Пир-Пахала в ту эпоху, когда далекая древность еще вовсе не была древностью. Они шли по склону срубленных деревьев, скользили между стволами, мчались по заросшим хиной землям. Они прошли через частокол ворот, толпясь в древних дворах, оплетая разрушенный контур стены скрежещущими зубами и грубым оружием. Они летели и летели, пока не превратились в текучую жидкость, струящуюся и разбивающуюся, выплевывающую бесконечные брызги стрел.
Сине-фиолетовое вечернее небо исчезло в небытии, оставив лишь звездный купол ночи. Гвоздь Небес сверкал в безумных глазах, сверкал в зубчатом железе. Скальперы сгрудились за теми немногими щитами, что у них были, выкрикивая проклятия, в то время как Клирик и волшебник стояли на беспорядочной вершине стены.
Внизу все кричало о разрушении. Одноцветное безумие. Люди задыхались от вонючего дыма и продолжали смотреть, зная, что они стали свидетелями чего-то более древнего, чем народы или языки, чем маг Гнозиса и маг Квуйи, поющие невозможными голосами, размахивающие широко расставленными руками и раскаленными тенями. Они видели, как светятся руки, раздающие невозможное. Видели свет, исходящий из пустого воздуха. Видели тела, разбросанные по земле, искромсанные и сожженные. Больше всего было сожженных – вскоре вся земля вокруг превратилась в хрустящий уголь.
Инкариол говорил правду… Это было величественное зрелище, достойное погребального костра.
Откровение.