Но желать зла и причинять реальный вред – это совершенно не одно и то же. Нужно было соблюдать осторожность – предельную осторожность. Высокий Священный Зеум не мог позволить себе долгих бросков игральных палочек и не только из-за сверхъестественной мощи и хитрости Анасуримбора Келлхуса, но и потому, что Нганка’Кулл так глупо отдал своего собственного сына в заложники. Маловеби всегда любил Цоронгу, всегда видел в нем задатки истинно великого сатакхана. Ему нужна была реальная уверенность, что этот пустынный разбойник и его армия грабителей смогут добиться успеха, прежде чем рекомендовать выделить им деньги и оружие, в которых они так отчаянно нуждались. Взять изолированные крепости, такие как Гарагул, – это одно. Но напасть на город с гарнизоном – совсем другое.
Иотия, древняя столица старой династии Шайгек. Иотия будет впечатляющей демонстрацией. Совершенно точно.
– Курчифра и Священная война были посланы в наказание, – продолжал Фанайял, – нечестивым ангелом возмездия. Мы растолстели. Мы потеряли веру в строгие пути наших отцов. Итак, одинокий бог сжег сало с наших конечностей, загнал нас обратно в пустоши, где мы родились… – Он уставился на мага взглядом, который тревожил его своей настойчивостью. – Я помазанник, чужеземец. Я единственный.
– Но у судьбы много капризов. Как ты можешь быть уверен?
Смех Фанайяла обнажил его идеальные серповидные зубы.
– Если я ошибаюсь, у меня всегда есть Меппа. – Он повернулся к загадочному всаднику, следовавшему за ними. – Эй, Меппа? Подними свою маску.
Маловеби повернулся в седле, чтобы получше рассмотреть этого человека. Меппа поднял голые руки и откинул глубокий капюшон, скрывавший его лицо. Маска, о которой говорил Фанайял, была не столько маской, сколько чем-то вроде повязки на глазах: серебряная лента шириной с детскую ладонь лежала на верхней части его лица, как будто слишком большая корона соскользнула ему на глаза. Солнце вспыхнуло вокруг ее контуров и осветило бесчисленные линии, выгравированные на ней: закрученные изображения воды, несущейся вбок, кружащейся и кружащейся в бесконечном водопаде.
Откинув капюшон, Меппа снял с головы повязку. Его волосы были белыми, как вершины Аткондраса, а кожа орехово-коричневой. А блеска глаз в тени его глазниц видно не было…
Кишаурим.
Второй переговорщик Маловеби всегда считал странным то, как знание трансформирует восприятие. Внезапно ему показалось абсурдным, что он мог не заметить охряного оттенка в пыльном одеянии этого человека или что он мог принять змею, поднимающуюся из складок вокруг его воротника, за черный язык!
– Оглянись вокруг, друг мой, – продолжал Фанайял, словно это открытие должно было рассеять все опасения Маловеби. Он указал на столбы дыма, поднимавшиеся в небо перед ними. – Эта земля кипит восстанием. Все, что мне нужно, – это быстро ехать. Пока я езжу быстро, я везде превосхожу числом идолопоклонников!
Но маг был способен думать только об одном: «Кишаурим!»
Как и любая другая школа, Мбимаю считали, что кишауримы вымерли – и были этому рады. Племя Индара-Кишаури было слишком опасно, чтобы позволить ему жить.
Неудивительно, что Разбойник-падираджа обладал таким талантом к выживанию.
– Так что же тебе нужно от Зеума? – быстро спросил Маловеби. Он надеялся, что Фанайял не заметит его явного волнения, но лукавый блеск в глазах его собеседника подтвердил то, что второй переговорщик и так уже знал: очень немногое ускользало от когтей проницательности Фанайяла. Возможно, он был первым врагом, достойным аспект-императора.
Возможно…
– Потому что я совсем один, – ответил падираджа. – Если ударит второй, к нам присоединятся третий и четвертый… – Он широко раскинул руки, и бесчисленные звенья его нимильской кольчуги вспыхнули на солнце. – Новая Империя – все это, Маловеби! – рухнет в кровь и в ложь, из которых ее подняли.
Зеумский эмиссар кивнул, словно признавая логичность, если не привлекательность его аргументации. Но на самом деле он мог думать только о кишауриме.
Так… проклятая вода все еще текла.
Раздор – это путь империи. Триамис Великий однажды описал империю как вечное отсутствие мира. «Если ваша нация воюет, – писал он, – не по периодической прихоти агрессоров, как внутренних, так и внешних, а всегда, то ваш народ постоянно навязывает свои интересы другим народам и ваша нация уже не нация, а империя». Война и империя для легендарного, почти древнего правителя были просто одним и тем же, видимым с разных вершин, единственным мерилом могущества и единственной гарантией славы.
Судьи схватили рабыню в Хошруте, на Каритусальской рыночной площади, прославившейся тем, что с нее постоянно открывался вид на Багряные Шпили, подтащили несчастную женщину к исповедальному столбу и начали публично избивать за богохульство. Ей повезло, рассуждали они, потому что ее могли обвинить в подстрекательстве к мятежу, что было бы тяжким преступлением, и в этом случае собаки уже слизывали бы ее кровь с каменных плит. По какой-то причине буйный нрав толпы, окружавшей их, ускользнул от их внимания. Возможно, потому, что они, в отличие от других известных им судей, были истинно верующими. Или, возможно, потому, что Полис Хошрут, как и тысячи других, разбросанных по Трем Морям, так часто использовался для ускоренного правосудия. Судя по донесениям, отправленным в Момемн, они были совершенно не готовы к нападению толпы. Через несколько мгновений их забили до смерти, раздели и повесили на каменных желобах имперской таможни. А через час основная часть города взбунтовалась. Это были по большей части рабы и кастовые слуги, и имперский гарнизон оказался вовлеченным в ожесточенные уличные бои. В последующие дни погибли тысячи людей, и почти восьмая часть города сгорела дотла.
В Освенте Хампей Сомпас, высокопоставленный имперский чиновник, был найден в постели с перерезанным горлом. Это было лишь первое из многих, очень многих убийств. С течением времени все больше и больше шрайских и имперских чиновников, от самых низких сборщиков налогов до самых высоких судей и заседателей, были убиты либо своими рабами, либо бандами вооруженных людей, принявшихся мстить за убийства на улицах.
Начались новые беспорядки. Селевкара горела семь дней. Экнисс был разорен всего за два, но погибли десятки тысяч, настолько жестокими были имперские репрессии. Жену и детей царя Нерсея Пройаса в целях безопасности перевезли в крепость Аттремп.
Продолжительные восстания переросли в новую вспышку насилия, ибо не было недостатка в старых и изолированных врагах, жаждущих воспользоваться общим раздором. На юго-западе фанимцы под командованием Фанайяла аб Каскамандри штурмом взяли крепость Гарагул в провинции Монгилея, и их было так много, что императрица приказала четырем колоннам броситься на защиту Ненсифона, бывшей столицы Кианской империи. На востоке более дикие фамирские племена из степей под Араксскими горами свергли своих имперских правителей и истребили новообращенных заудуньян, большинство из которых были потомками семей, правивших ими с незапамятных времен. А скюльвенды совершали набеги на нансурскую границу с дерзостью и злобой, которых не видело уже целое поколение.
На борьбу с мятежниками призывались ветераны средних лет, к службе привлекались ополченцы. Дюжина небольших сражений прошла в знаменитых и малоизвестных землях. Комендантский час был продлен, ятверианские храмы закрыты, а те жрецы, которые не бежали, – заключены в тюрьму и допрошены. Интриги и заговоры были раскрыты. В более упорядоченных провинциях казни стали проходить, как праздничные яркие зрелища. В других же случаях их проводили тайно, а тела хоронили в канавах. Рабовладельческие законы, дававшие рабам защиту, которой они не знали со времен Сенея, были отменены. На ряде чрезвычайных сессий большая Конгрегация приняла несколько законов, ограничивающих собрания в зависимости от каст. Выступления у общественных фонтанов стали караться немедленной казнью.
Кастовая аристократия всех народов внезапно обрела единство в общем страхе перед своими слугами и рабами. Судебные иски между ними были отозваны, чтобы освободить суды для более неотложных дел. Старая и благородная вражда была отброшена в сторону. Шрайя Тысячи Храмов созвал высокопоставленных культовых жрецов Трех Морей на так называемый Третий совет Сумны, призывая их отказаться от местнического поклонения и вспомнить бога, стоящего за богами. Другие шрайя повсюду призывали на помощь своего пророка и государя. Те заудуньяни, кто не присоединился к Великой Ордалии, возвысили голоса, чтобы обратиться к своим соратникам и подчиненным. Целыми группами они убивали тех, кого считали неверными, в темноте ночи.
Сыновья и мужья просто исчезали.
И хотя Новая Империя пошатнулась, она не пала.
Анасуримбор Кельмомас сидел там, где он всегда находился, когда посещал Императорский Синод, в ложе принца на скамье, обитой мягкой красной кожей. То же самое место, где сидели его старшие братья и сестры, когда они были молоды, – даже Телли до того, как она присоединилась к матери у подножия Трона Кругораспятия.
– Вспомни, к кому ты обращаешься, Пансулла, – сказала мать сдавленным голосом.
Несмотря на то что зал Синода располагался относительно низко на верхних этажах дворца, он был одним из самых роскошных во дворце и, несомненно, одним из самых любопытных. В отличие от других палат Совета, здесь не было галереи для приезжих наблюдателей и абсолютно никаких окон. Там, где в других местах господствовало воздушное величие, это помещение было длинным и узким, с тщательно отделанными панелями ложами – одна из них принадлежала принцу – вдоль коротких стен и с крутыми скамьями, проходящими по всей длине протяженных стен, как будто амфитеатр был выпрямлен, а затем разломан пополам, заставляя публику противостоять самой себе.
Для размещения Трона Кругораспятия слева от Кельмомаса на ступенчатом склоне была устроена глубокая мраморная ниша, отделанная бело-голубым камнем с полосами черного диорита. Чешуйчатая копия Кругораспятия, висевшего в Карасканде и изображавшего его отца, висящего распростертым и вверх ногами, поднималась в извилистом золоте со спины трона. Кресла его матери и Телли были вырезаны в мраморном ярусе непосредственно под ним, и их простой дизайн подчеркивал великолепие трона наверху. Около тридцати одинаковых кресел были установлены на ступенях, поднимающихся напротив, по одному для каждой из великих фракций, чьи интересы управляли Новой Империей.