– Что? – спрашивает он ворчливым голосом, и его глаза сверкают.
На ее лице появляется необъяснимая робость. Она понимает, что он – первый мужчина, который заставил ее чувствовать себя в безопасности.
– Пусть наши судьбы будут едины, – говорит она с коротким кивком.
Старый волшебник улыбается.
– Пусть наши судьбы будут едины, Мимара.
Галька, которую он бросает, круглая и сколотая, ее поверхность потрескалась и отполировалась веками бурлящей воды и перемещающегося гравия. Он пронизывает решето мертвых ветвей, взбираясь по своей низко брошенной дуге, прежде чем вплыть в гущу лежащей артели, над дремлющей фигурой Покваса, в клубок волос вокруг ее головы.
Мимара мгновенно просыпается, мгновенно узнает его.
Сома.
Она отшатывается от этой мысли, зная, что Сома, настоящий Сома, лежит мертвый где-то рядом с Марроу – а то, что ждет ее в темноте, не имеет имени, потому что у него нет души.
Она выходит из лагеря, следуя по слабой полосе тусклого света, за первым кольцом охранных заклинаний… вне досягаемости любой магии. Она скорее чувствует, чем видит тень на тупой мертвой ветке над собой. Затаив дыхание, она смотрит вверх…
Тень наклоняется вперед, и она видит, как существо смотрит на нее широко раскрытыми, выжидающими глазами…
Видит свое лицо.
– Я чувствую запах плода внутри тебя… – слышит она свой голос. – Убей капитана, и он будет спасен.
Нет. Нет. Нет.
Обман! Дьявольщина и обман!
Всю свою жизнь она думала тайком. Привычка рабов, которые должны практиковать внутри то, что спасет их снаружи.
Но ее сердце кричит, когда она пытается найти путь обратно ко сну.
Ложь. Вот что они делают, эти шпионы-оборотни. Неуверенность – это их зараза, страх и смятение – их болезнь. «Они соблазняют, – однажды сказала ей мать. – Они играют на твоих страхах, твоих слабостях, используют их, чтобы превратить тебя в свой инструмент».
Но что, если…
Совокупление. Это было то, чем она занималась… Какая-то пустота поднялась в ней, полное отсутствие чего-либо там, где должны были быть человеческие чувства. Мужчины всегда хотели ее, и она почти всегда презирала их за это. Почти всегда. Иногда, когда ей что-то было нужно или когда она просто хотела почувствовать себя мертвой, ее тело отвечало их желанию, и она принимала их в себя. Она держала их, пока они трудились и дрожали, она несла их, как бремя на своей спине. И потом она почти никогда об этом не думала, просто продолжала нестись дальше по своей бурной жизни.
На Андиаминских Высотах она терпела бесчисленных поклонников, невыносимый парад денди и вдовцов – одни жестокие, другие подавленные, и все они жаждали сладости императорской власти. Тем, кого она отвергла, даже удалось спровоцировать несколько официальных протестов. Один из них, патриций дома Исрати, даже подал иск к судьям, утверждая, что ее должны обязать выйти за него замуж в наказание за ее клевету. Мать позаботилась об этом дураке.
Но тем не менее ей случалось ложиться в постель с мужчинами. И несмотря на годы в борделе, несмотря на хаос ее женского цикла, беременность не была невозможной. Сильное семя наполняет матку силой…
Ее мать была тому доказательством.
Три, говорит она себе. Есть только три случая, о которых она может думать, как о том, что может сделать слова проклятого существа истиной. Был один милый раб-телохранитель, почти мальчик, который перед ее бегством занимался с ней ведением дел в поместьях. Как это ни абсурдно звучало, она владеет поместьями в Трех Морях, как и все члены императорской семьи. Был Имхайлас, тщеславный капитан эотийской стражи, который помог ей бежать в обмен на вкус ее персика.
А потом был Акхеймион, так тосковавший по ее матери, на которую она так походила, но не по образу Эсменет, а по ней, той загадочной женщине, которая была такой же хрупкой и сломленной, как ее дочь. Она уступила, и он принял это – их «первую совместную ошибку», как он выразился, – в обмен на обучение магии, которого она больше не желала.
Три, говорит она себе, хотя на самом деле есть только один.
Ее мысли вновь переходят на шпиона-оборотня и его откровение, и его слова становятся противниками и ареной ее души.
«Я чувствую запах плода внутри тебя…»
Она борется с ним с помощью невысказанных обвинений. Лжец! Непристойный обманщик! Но у нее предательское сердце, вечно мирящееся с тем, что должно быть простым, с нежелательными последствиями. Поэтому она слышит, как волшебник говорит ей то же самое…
– Око Судии – это глаз нерожденного…
Пытаясь объяснить ужас ее проклятого вида.
– Глаз, который наблюдает с высоты бога.
Голоса путаются все больше и больше, пока не кажется, что это один и тот же человек – маг и шпион.
«Убей капитана, и он будет спасен».
Нет, говорит она себе. Нет. Нет. Нет. Бордель научил ее силе притворства, тому, как факты иногда уходят в небытие, если отрицать их с достаточной яростью.
Вот что она сделает.
Да. Да. Да.
Несколько дней проходит без признаков существа, называющегося Сомой. Мимара говорит себе, что чувствует облегчение, но все же остается в одинокой темноте, глядя вверх, сквозь мертвые ветви, прислушиваясь к ночному хрипу и скрипу.
Однажды ночью она находит маленький бассейн, освещенный чудесным лучом лунного света. Присев на корточки рядом с ним, вглядывается в висячий туннель, чтобы рассмотреть луну. Мимара смотрит на свое изображение, застывшее между плавающими листьями, и чувствует беспокойство. Она понимает, что в последний раз видела свое лицо, когда шпион-оборотень принял ее облик. Ей хочется снова, как раньше, беспокоиться о своей внешности, наряжаться и прихорашиваться, но все это кажется такой глупостью. Жизнь до этого – Тропа из троп.
Затем, в пустом промежутке между вдохами, открывается Око Судии.
Какое-то время Мимара ошеломленно смотрит на него, а потом плачет от такого превращения.
Ее волосы коротко обрезаны, как у кающейся грешницы. Одежда в порядке, но пахнет чужими вещами. А живот отвисший и тяжелый от ребенка…
И нимб вокруг ее головы, яркий, серебристый и… священный.
Она бьется в конвульсиях, задыхаясь от рыданий, падает, обхватив колени от боли…
Она добра – и не может этого вынести.
Старый волшебник пристает к ней с вопросами, когда Мимара возвращается. Он удивляется ее опухшим глазам – и волнуется. Она отстраняется, как всегда, когда отчаяние подавляет ее способность ясно мыслить. Она видит боль и смятение в глазах волшебника, знает, что он дорожит постепенно растущей между ними близостью, что он действительно стал думать о ней, как о своей дочери…
Но этого никогда не может быть, потому что отцы не лгут своим дочерям.
Поэтому она отвергает его, хотя и позволяет ему свернуться вокруг нее калачиком.
Дать ей убежище.
Проходят недели. Недели походного мрака и щепоток квирри. Недели сражений с кланами шранков.
Несколько недель она проводила пальцем по линии своего живота в темноте.
Наконец они уходят из Косм, и кажется, что они поднимаются вверх, ступая на землю, открытую солнцу. Тринадцать человек, включая Ведьм, собираются в линию на невысоком гребне – их кожа и одежда почернели от сна на замшелой земле, детали их доспехов и звенья кольчуг заржавели от дождя и изломаны в битве со шранками. Шкуродеры остались целы, но Ведьм теперь всего трое: тидоннский тан Хурм, который остается таким же здоровым, как и все остальные, галеотский гражданин Колл, чье тело, кажется, истощается по его воле, и сумасшедший конриец Хиликас, или Ухмыльник, как называет его Галиан, – который, кажется, черпает пищу из своего безумия.
Земля под ногами артели распадается на широкие полосы из скал и гравия. Редкие деревья цепляются корнями за землю, окруженные бурлящей крапивой и сумахом, повсюду видны спутанные заросли стеблей и цветов, которые внезапно заканчиваются сине-зелеными полосами тростника, похожего на папирус, и туманными милями, прорезанными каналами с черной водой. Соляные болота. Серишское море, кажущееся безликой пластиной на северном горизонте, железно-темной, за исключением тех мест, где солнце серебрит ее далекие волны.
Они наблюдают, как по болотам пробегает легкая зеленая рябь – призрак ветра в камышах. И тогда они видят его – остов некогда могучих стен, похожие на огромные лопаты створки ворот и поля за ними, покрытые руинами. Мимара смотрит в безмолвном изумлении, наблюдая, как тень облака беззвучно впитывает серо-голубые дали.
– Смотри! – окликает ее старый волшебник. – Взгляни на древний Кельмеол. Дом для сыновей Меори. Далекая древняя столица этих пустошей до Первого Апокалипсиса.
Она пристально смотрит на него, не замечая, как ее ладонь скользит к животу.
Твой отец.
Она сильно закусывает губу – средство против тошноты.
Акхеймион едва мог поверить своему счастью.
До того как им попался на пути Кельмеол, он не осознавал, как мало верил в свою миссию. Со времен Марроу какая-то мятежная часть его души сомневалась, что он вообще переживет такое далекое путешествие. И казалось каким-то чудом, что люди могут переносить такие испытания в отсутствие веры, что дела, достойные удивления и песни, могут совершаться силой сомневающейся воли.
Будучи не в силах найти дорогу, артель брела по болоту, окруженная тучами комаров и кусачих мух. Некоторые даже вскрикнули от облегчения, когда, наконец, выбрались на твердую землю, навстречу ветру. После вахты Сарл казался больным оспой – он весь был покрыт множеством рубцов.
Кельмеол лежал перед ними. Местность была покрыта холмами, а трава была такой высокой, что казалась полем в Массентии, если не считать величественных остатков башен и храмов, видневшихся поблизости. Акхеймиону и раньше приходилось бродить по руинам древних городов, но никогда еще они не были такими огромными и древними. Сесватха прибыл в Кельмеол в 2150 году – еще один беженец после падения высших норсирайских народов. И хотя этим видениям в Снах было две тысячи лет, Акхеймион не мог отделаться от ощущения, что Кельмеол пал при его жизни, что он стал свидетелем этого удивительного уничтожения. С каждым брошенным на руины взглядом какая-то часть его хотела закричать от недоверия.