Когда-то там стояли могучие статуи-близнецы Аулианау – и смотрели на проходящие мимо процессии, на гавань и на бирюзовое море. Позже он увидел одну из огромных голов, выглядывающую из высокой травы, больше чем наполовину скрытую и все же выше человеческого роста. Гавань была поглощена колышущимися милями тростника, и сама ее форма не раз изменилась из-за ползучей земли и бега времени.
Когда-то побеленные отвесные стены очерчивали контур этого города. В некоторых местах от некогда знаменитых укреплений не осталось ничего, кроме насыпей, в то время как другие их фрагменты оставались на удивление нетронутыми – не хватало только отполированных бронзовых шипов, которые когда-то украшали зубцы.
Некогда тяжеловесные линии Мавзолея Науска нависали над меньшими строениями, созданными пленниками, над районом нижнего порта – места обнаженных клинков и грудей. Сейчас все еще можно было увидеть тыльные стены Науска, поднимающиеся подобно шелухе из руин фасада, построенные из черного камня, за исключением тех мест, где он был покрыт белыми и зелеными лишайниками. Маленькие же здания совершенно исчезли под развевающимися зелеными простынями.
А вон там был Хейлор, священный акрополь, где три предсказателя некогда читали будущее в крови оленей, возвышаясь, словно низко обрубленный пень, на фоне синей полосы Серишского моря. Цитадель была разрушена до основания. Дворец, в котором Сесватха укрылся от урагана, представлял собой не более чем пасть с разрушенными зубами за мраморными колоннами портиков.
Было принято решение разбить лагерь на разрушенном акрополе, где они могли бы защищаться от любых кланов шранков, разбросанных по болотам. В Космах они брели по тропе свободной шеренгой, теперь же рассредоточились по полям и шли неровными рядами. Они то появлялись, то исчезали вокруг остатков стен, архитектурных украшений, гор рассыпавшейся каменной кладки и квадратных колонн, упавших так давно, что земля вокруг них поднялась, чтобы охватить все, кроме их наклоненных венцов. В некоторых местах руины сгрудились достаточно плотно, чтобы полностью разрушить их строй.
Печаль нахлынула на старого волшебника, когда он шел и всматривался в окружающий пейзаж – скорбь, которая обладала воздушными объятиями предчувствия. В потерях и разрушениях была поэзия, мудрость, которую понимали даже дети и идиоты. Какое-то время его мучило жуткое ощущение, что он идет по одной из великих столиц Трех Морей, что это развалины Момемна, Каритусаля или Инвиши и что они – последние люди, тринадцать вместо ста сорока четырех тысяч, о которых ходили легенды, и что сколько бы они ни путешествовали, сколько бы горизонтов ни пересекали, все, что они найдут, – это сажа и битый камень.
Мир стал странным от одиночества. И тихим, очень тихим.
Насекомые жужжали, летая туда-сюда. Комки пуха щекотали спины под воинствующими порывами ветра.
Не раздумывая, маг потянулся к руке Мимары, не отвечая на ее удивленный взгляд.
По счастливой случайности он оказался рядом с Галианом и одним из оставшихся Каменных Ведьм, обездоленным тидоннским таном, Тюборсой Хурмом.
Хурм был, пожалуй, самым странным из Каменных Ведьм как по внешнему виду, так и по поведению. Во-первых, он продолжал бриться еще долго после того, как даже Галиан оставил в покое свой голый подбородок. В конце дневного перехода, когда его собратья едва могли говорить от усталости, он начинал точить свой кинжал, узкий, как рыбный нож, чтобы использовать его для бритья щек с первыми лучами солнца. Очевидно, это был своего рода ритуальный протест среди обыкновенно длиннобородых тидоннцев, способ заявить о краже своей чести.
В любом случае это говорило о выносливости этого человека: даже без квирри он, казалось, не испытывал особых трудностей, чтобы идти в темпе артели. Он отличался худощавым телосложением с мощными плечами, постоянно наклоненными вперед, как будто все время находился в ожидании спринта. Его лицо, остававшееся румяным даже в вечном полумраке Косм, было похоже на внешний изгиб лука, с близко посаженными глазами и крошечным, даже женственным ртом под акульим плавником носа.
Галиан приставал к нему с расспросами о Каменных Ведьмах и о скальперах, которых они грабили и убивали, – нескромная тема, даже учитывая грубые стандарты этой работы.
– Гали… – Акхеймион услышал предостерегающий шепот Покваса.
Бывший солдат хмуро посмотрел на возвышающегося рядом зеумца.
– Я хочу знать, что движет человеком, когда он убивает себе подобных, хотя на горизонте в это время громоздятся голые, – сказал Галион.
– Скальпы, – ухмыльнулся Хурм. – Таможня рассчитывается за них. Она не делает различий между такими, как ты, и такими, как я.
– Я не понимаю, – сказал Галиан, понизив голос в притворной осторожности. Где-то, каким-то образом, понял Акхеймион с немалой тревогой, этот человек перестал бояться их капитана. – Награда – священна, ведь так?
– Ну да, священна, и что?
– А какой еще она может быть?
Флегматичное фырканье.
– Золото, – сказал Хурм, выплюнув струю мокроты. – Золото для медовухи. Золото для тушеной свинины с луком… – Его свиноподобный взгляд перебегал с места на место, а затем остановился на Мимаре, оценивая ее с какой-то липкой злобой. Его губы раздвинулись, обнажив гнилые зубы. – Золото для красивых, очень красивых персиков.
Возможно, именно тогда Акхеймион впервые почувствовал, что сейчас произойдет безумие.
– И ты бы поставил ради всего этого на карту проклятие? – спросил Галиан.
– Проклятие?
Хитрая усмешка.
– Священная награда священна, потому что она была предписана аспект-императором.
– Аспект-императором, не так ли? Хочешь знать, что я думаю о нашем славном тиране?
Акхеймион заметил торжество во взгляде солдата. Галиан привык так же поддразнивать Сому, только тогда в его глазах было больше озорства, чем злобы.
– Очень сильно хочу.
Что же здесь происходит?
Тидоннский тан ухмыльнулся с пьяной жестокостью пивного дома.
– Я думаю, что его золото было рождено, чтобы обременять мой кошелек. Я думаю, он не замечает таких, как я… и таких, как ты, тоже! Я думаю, что все эти молитвы, все эти маленькие проволочные Кругораспятия – не что иное, как напрасные усилия! Потому что, в конце концов, – продолжил он с заговорщическим видом, – я думаю, что он ничем не отличается от нас с тобой. Грешник. Собака. Демон, слишком глубоко спрятавшийся в своей чаше! Дурак. Мошенник. Скальпер в глубине ду…
Лорд Косотер материализовался рядом с ним, держа нож наготове… Акхеймион смущенно моргнул. Колющее движение – и Хурм прижался щекой к плечу, как будто его мучил комар в ухе.
Мимара вскрикнула от ужаса. Друз замер, ошеломленный.
Схватив Хурма за копну черных волос, капитан – что было просто невозможно – удержал его прямо, а свободной рукой рубанул его по шее. Какое-то мгновение крови не было, а потом она, казалось, забурлила от дергающегося тела.
– Богохульник! – хмыкнул Сарл. Его зубы и десны блестели, а глаза были сжаты в складки. – Никаких богохульников на тропе!
Галиан знал, что это произойдет, понял старый волшебник.
Капитан тем временем продолжал свою дикую работу, скривившись в желтозубой гримасе отвращения. Он не столько отрезал голову от тела, сколько пытался отрубить тело, свисающее под головой. Покрытые черными пятнами руки и ноги Ведьмы бесчувственно болтались в траве. Его голова дергалась вверх, как выпущенный на свободу воздушный змей.
– Анасуримбор Келлхус! – бесновался Косотер, глядя на выживших. – Он и есть бог! И это, – он повернул голову Хурма так, что кровь хлынула из алых уголков его рта, – его работа!
Акхеймиону оставалось только наблюдать за происходящим с отстраненным удивлением, каким страдают те, с кем случилась внезапная катастрофа. Он видел достаточно хорошо. Он знал достаточно хорошо. И все же все это не имело ни малейшего смысла.
Он поймал себя на том, что гадает, как скоро Клирик призовет их на раздачу квирри. Это было необходимо ему. До такой степени, что он ломал руки и стискивал зубы.
Капитан, похоже, был верующим.
Заудуньянином.
Притворство мысли переплеталось с обманом, который был его душой…
Он бежал, как собака, низко, так что трава влажными клочьями хлестала его по лицу и плечам. Утреннее солнце висело низко – бледный шар в тумане, который всегда сгущался перед рассветом на берегу огромного моря. Золото обрамляло любую каменную кладку, обнаженную до самого неба. Акрополь поднялся из своей собственной чернильной тени – силуэт без глубины, окруженный дымкой. В этом разрушении была красота, а также громоподобное доказательство существования древних отцов и их могущества. Здесь воля и мощь людей погибли перед хищным голодом ужасных созданий. Здесь славные множества смешивались с визжащими, разбитыми и мертвыми.
Это были священные факты – сакральные. Но существо, называемое Сомой, не поднимало головы, чтобы созерцать или размышлять. Он не осмеливался на это. Там был следопыт Ксонгис, чьи миндалевидные глаза почти ничего не упускали. А еще был нелюдь, чьи чувства в некоторых отношениях почти соперничали с его собственными.
Вот и вся миссия.
Он остановился над обезглавленным трупом Каменной Ведьмы, прислушиваясь к музыке мух-падальщиц, и задержался на мгновение, достаточно долго, чтобы насладиться утолщением у себя между бедрами, выгнувшейся дугой выпуклостью. Затем он продолжил мчаться по запутанному следу артели.
На высотах того, что когда-то называлось Хейлором, он проносился сквозь концентрические ограды руин, полз вдоль заваленных обломками фундаментов. Он не обращал внимания на открывшуюся перед ним панораму: осколки города, разбросанные, как мертвые кости, дымящиеся болота, бесконечная плита Серишского моря. Вместо этого он рылся в остатках лагеря скальперов, нюхая сладость там, где их анусы прижимались к траве. Он нашел то место, где самка помочилась, и убежал от зловония ее плода.