Затем какой-нибудь порыв ганган-нару рывком распахивал дверь, и ветреная тишина внезапно наполнялась звуками Орды, ревом, который был одновременно гулким и тонким.
– Они визжат, как дети, – объяснял один из кидрухильских капитанов генералу Кайютасу. – Клянусь жизнью!
Или, что бывало еще реже, учитывая огромное количество отрядов, шагающих за Ордой, один из отступающих вымпелов менял направление и начинал мчаться к одному из тонких пальцев пыли, отмечавших преследующие кавалерийские роты. Затем начиналась похожая на танец гонка, когда преследуемая рота поворачивала назад, к главному войску, уводя безрассудный клан все дальше от Орды, и таким образом доставляла его на копья этих отрядов с флангов. Сражения были настолько односторонними, что их вообще едва ли можно было назвать сражениями. Призрачные всадники выскакивали из дыма сухой, как порох, земли и скакали по теням визжащих шранков. Некоторые из них так изголодались, что казались всего лишь куклами из узловатой веревки. Люди с покрытыми белой пылью лицами поздравляли друг друга, обменивались мелкими новостями, а затем ехали дальше, даже не взяв трофеев.
Первоначально они подсчитывали убитых, считая это средством измерения поражения шранков. И отряды всегда отправлялись назад для удовлетворения воинства, их копья были тяжелыми от нанизанных на них отрубленных голов. Счет был прекращен после того, как они достигли приблизительно десяти тысяч – ибо кто потрудится сосчитать неисчерпаемое? Сбор трофеев был прекращен, когда безлошадные собратья всадников начали насмехаться при их приближении. Сердца людей подобны буйкам: чем больше воды вы им даете, тем выше их ожидания. Все, что осталось от этого обычая, – это использование слова «копье» для обозначения двенадцати шранков – среднего количества голов, которые можно было носить на стандартном кидрухильском древке.
И так возникло нечто вроде молчаливого согласия между людьми Ордалии и шранками Орды, перемирие, ложность которого заключалась в скудости пайков у людей – пехотинцев большинство народов перевели на твердый амикут, и тени ребер выпирали из их тел выпуклыми полосками. Каждое утро число рабов, брошенных умирать, увеличивалось на несколько душ. Сворачивался лагерь, и армия начинала ползти к северному горизонту, оставляя несколько десятков несчастных и сломленных душ, сидящих среди обломков и ожидая, что их заберет то, что их мучило. Многие просто исчезали, и вассалы разных лордов начинали обмениваться слухами о ночных убийствах. Некоторые рабы, как в сказке о бароне Ханрилке, требовавшем, чтобы его таны казнили рабов на его глазах, а затем пометили их бороды кровью, перешли границы родства и вассалитета и были проданы в Ордалию, как общие слуги.
Все меньше и меньше костров вспыхивало по ночам, потому что Орда шранков так расчистила землю, что судьи запретили собирать траву – или что-либо еще, что можно было использовать как еду – в качестве топлива. То тут, то там предприимчивые души разводили костры из чертополоха и кустарника, но по большей части люди несли вахту в страхе и унынии. Бесчисленные тысячи их сидели маленькими, темными группками, и только Гвоздь Небес выдавал тревогу в глазах окружающих. Это была солдатская натура – накапливать недовольство в ходе кампании. В цивилизованных землях, где марши были краткими, а сражения – быстрыми, командир мог рассчитывать либо на победу, чтобы очистить строй от недовольных, либо на поражение, чтобы обсудить их поведение. Но этот поход был не похож ни на один другой, и окружающие пустоши не могли облегчить разочарования воинственного сердца.
Они все еще верили, потому что были заудуньянами и боялись судей настолько, что держали язык за зубами, но они были простыми людьми и поэтому считали, что решение их проблем было простым.
Битва. Им нужно было только сблизиться со своим нечеловеческим врагом и разрубить его на куски.
Раньше, когда Орда была скорее новинкой, чем угрозой существованию, предводители Ордалии надеялись, что одна из многочисленных истиульских рек поймает шранков, как в бутылку, и заставит их остановиться. Но из-за сильной засухи даже самые большие реки в этих местах превратились в грязные русла. Орда бежала по ним, как будто их почти не существовало, загрязняя воды своими нечистотами.
Так Великая Ордалия оказалась открыта болезни, ужасному аккеегни, который прошел через войско, схватив людей в свои бесчисленные чумные руки. Были сформированы колонны больных, постоянно растущие формирования, которые следовали за каждой из четырех армий. Они являли собой зрелище смерти и страданий: люди маршировали с опущенными головами, многие из них были обнажены до пояса, а их спины были испачканы кровью и фекалиями. Кровавый понос был самой распространенной болезнью – и самой смертельной, учитывая отсутствие чистой воды. Только в том безумии, которым является война, люди могут умереть от жажды, имея питье. И так многие узнали то, что поэты и историки оставили невысказанным: что больше воинов умирает в нечистотах, чем в крови.
И все же шранки продолжали отступать – это было безумное бурление, которое оставляло шрамы на самом изгибе мира. Все больше и больше кланов нападали на отряды всадников, которые следовали за ними в течение дня, и их атаки вводили в заблуждение некоторых капитанов, которые думали, что Орда сама нападает на Ордалию. Мили были потеряны из-за этих ложных тревог.
Из бесчисленных мелких сражений особенно известными стали два. Генерал Сиройон уже пользовался дурной славой после того, как он со своими фамирцами вступил в бой с обнаженной грудью, а также из-за легендарной красоты и скорости его скакуна Фьолоса. Поскольку его фамирцы легко могли обогнать шранков, он начал скакать все ближе к Орде, пересекая потоки пыли, которые отмечали разбросанные кланы, так близко, что шеи его людей болели из-за того, что они высматривали врага над скрывающими его облаками пыли.
– Это все равно что скакать по задымленным ущельям, – сказал он королю Пройасу и его военному совету. – Местность, где грозовые тучи сражаются непосредственно с землей. И крики тоже… их слишком много, чтобы пронзительно кричать… Мир просто… звенит. И тогда вы видите их, как нашествие насекомых, заполонивших землю, прыгающих, бегущих, собирающихся без приказа или причины… Безумие. Перемалывающее все безумие! Видны только самые внешние, они кажутся… хрупкими поначалу, так много пыли над ними нависает. Но затем вы ловите проблески бесчисленных тысяч, кружащихся за ними… и вы знаете, просто знаете, что то, что вы видите, это всего лишь край кричащих миль…
Край кричащих миль. Эта фраза, в частности, стала передаваться из уст в уста, пока ее не услышала почти каждая душа в армии Востока.
Зная, что он разбудит этих тварей, фамирский генерал позаботился о координации своих экспедиций с королем-регентом Нурбану Сотером и его айнонцами. Выстроившись в нескольких милях впереди армии, тяжеловооруженные палатинцы Сотера и их вассалы-рыцари стали ждать возвращения Сиройона. Они удивлялись тонкой нити полуголых фамирцев, летящих через пустошь, и толпам прыгающих теней, которые преследовали их. Они открывали проходы, чтобы люди могли бежать между ними, а затем смыкали ряды и начинали с грохотом продвигаться вперед…
И шранки пали тысячами.
Когда эти рассказы дошли до Сибавуля те Нурвула в армии Среднего Севера, он приказал своим сепалорцам снять доспехи, полагая, что именно это позволило Сиройону и его фамирцам обогнать тварей. Стремясь исправить свою предыдущую неудачу, он неофициально сообщил нескольким кастовым аристократам и кидрухильским капитанам, что намерен повторить тактику Сиройона, позволив им уничтожать существ тысячами. Чего он не мог понять, так это того, что неравномерное скопление шранков перед армией Среднего Севера означало, что у его лошадей было гораздо меньше фуража, чем у генерала Сиройона. Сепалорцы въехали в дымные каньоны так же, как и фамирцы, и развернулись так же, как они развернулись, когда шранки помчались к ним. А потом они бежали, как бежали фамирцы, завывая с тем же восторгом.
Но их приподнятое настроение быстро испортилось. Шранки догнали их отстающие ряды. Сибавуль приказал своим горнистам подать сигнал о помощи, но генерал не обсуждал непредвиденные обстоятельства ни с одним из лордов или капитанов, которые командовали челюстями его капкана. Нечеловеческие массы набросились на самых крайних всадников, вопя в непристойном торжестве, когда первые отставшие были сбиты с ног. Люди скорчились в седлах, хлестали своих пони до крови, и рыдали, когда их поглотила слюнявая масса…
Около двух тысяч сородичей Сибавуля погибли в этой бессмысленной погоне. Это была бы первая настоящая катастрофа, постигшая его во время Великой Ордалии. Так злополучный генерал заслужил вторую порку, а также вечный позор в той небольшой летописи, которая уцелела.
Шли дни, и очертания того, что было немыслимой судьбой, становились ясны любому, кто задумывался о трудностях Ордалии. Они столкнулись с более подвижным противником на открытой местности – и это означало гибель. Они не могли сблизиться со своим врагом и в результате не могли обеспечить себя припасами, необходимыми для выживания. Рассказы о разных исторических битвах, особенно связанных со скюльвендами, прославленным народом войны, начали просачиваться сквозь толпу через пожатия плеч и задумчивые взгляды. Не один древний император, как узнали люди Ордалии, привел гордость своего народа к гибели на далеких равнинах.
– Не бойтесь, – заверил Кайютас своих командиров. – Они нападут, и очень скоро.
– Каким образом? – спросил король Нарнол. Удрученный смертью сына, он становился все более смелым в своих расспросах, все более дерзким. – Откуда вы это знаете?
– Потому что они голодают не меньше, чем мы.
– Ха! – воскликнул седобородый галеот. – Значит, они придут, чтобы украсть еду, которой у нас нет?
Кайютас ничего не сказал, довольный тем, что Нарнол своими резкими интонациями осудил его.