Цоронга моргнул, словно просыпаясь.
– Ты теперь говоришь по-шейски?
– Я не король-верующий, – настаивал Сорвил. – Я знаю, что ты так думаешь.
Наследный принц фыркнул и отвернулся.
– Думаю? Нет, Лошадиный Король. Я знаю.
– Каким образом? Как ты мог узнать?
Изнеможение имеет свойство раздвигать завесы между людьми не столько потому, что у них не хватает сил на контроль за своими словами, сколько потому, что усталость – враг непостоянства. Часто оскорбления, которые пронзали бы полных сил, просто глухо ударяли по бессонным и усталым.
Цоронга усмехнулся с выражением, которое можно было назвать только злобой.
– Аспект-император. Он видит сердца людей, Лошадиный Король. Мне кажется, он очень ясно видел твое лицо.
– Нет. Я… Я не знаю, что случилось в… – Сорвил полагал, что язык откажет ему, что его шейский будет настолько примитивным, что это только унизит его, но слова звучали правильно, скрепленные всеми теми унылыми часами, которые он провел, проклиная Эскелеса. – Я не знаю, что случилось на том совете!
Цоронга отвернулся, усмехнувшись, словно говорил с младшей сестрой.
– Я думал, это ясно, – сказал он. – Были обнаружены два шпиона. Два фальшивых лица…
Сорвил сверкнул глазами. Его охватило отчаяние, а вместе с ним и непреодолимое желание просто закрыть глаза и свалиться с седла. Его мысли провисли, свернувшись в бессмысленные клубки. Земля выглядела мягкой, как подушка. Он будет спать таким сном! И его пони, Упрямец, – Эскелес мог бы взять его. Этот пони был силен. Цоронга мог бы удержать Мебби и таким образом потерять моральную высоту перед своими ноющими придворными…
Молодой король быстро сморгнул эту глупость.
– Цоронга. Посмотри на меня… Пожалуйста. Я враг твоего врага! Он убил моего отца!
Наследный принц провел рукой по лицу, словно пытаясь стереть усталость.
– Тогда почему…
– Чтобы затянулся… раздор между нами! Чтобы затянулся раздор в моем собственном сердце! Или… или…
Ответом Сорвилу был ровный брезгливый взгляд.
– Или?
– Может быть, он… он… ошибся.
– Что?! – прокричал со смехом Цоронга. – Потому что он нашел твою душу слишком утонченной? Душу варвара? Избавь меня от своей лжи, кусок дерьма!
– Нет… Нет! Потому что…
– Потому что… Потому что… – усмехнулся Цоронга.
По какой-то причине эта колючка пробилась сквозь оцепенение Сорвила и ужалила его так сильно, что на глаза у него навернулись слезы.
– Ты сочтешь меня сумасшедшим, если я скажу тебе, – заявил молодой король Сакарпа срывающимся голосом.
Цоронга уставился на него долгим, ничего не выражающим взглядом – осуждающим и решительным.
– Я видел тебя в бою, – наконец произнес он с той жестокостью, с которой люди иногда уступают место минутной слабости друга, и улыбнулся так, как только могло его сердце. – Я уже думаю, что ты сошел с ума!
Часто мужчинам достаточно разговоров вокруг да около, чтобы сойтись, и поэтому помните, что значит говорить напрямую. Одного дразнящего восклицания было достаточно, чтобы трещина подозрений между ними затянулась. Слишком усталый, чтобы чувствовать удовлетворение или облегчение, Сорвил начал рассказывать наследному принцу обо всем, что произошло после смерти его отца и падения его священного города. Он рассказал об аисте, который приземлился на стенах за мгновение до того, как Великая Ордалия напала на его город, рассказал, как плакал в объятиях аспект-императора. Он сознался во всем, каким бы постыдным, каким бы слабым это его ни выставляло, зная, что при всей отчужденности взгляда Цоронги этот человек больше не судит его по простому правилу.
А потом он рассказал ему о рабе Порспариане…
– Он… он… сделал лицо, ее лицо, из земли. И – клянусь тебе, Цоронга! – он собрал… грязь… слюну с ее губ. И провел ею по моим ще…
– Перед советом? – спросил Цоронга, удивленные глаза которого блестели от недоверчивого хмурого взгляда. – До того как Анасуримбор назвал тебя одним из правоверных?
– Да! Да! И с тех пор… Даже Кайютас поздравляет меня с моим… моим поворотом.
– Обращением, – поправил Цоронга, низко опустив голову и сосредоточившись. – Твоим обращением…
До сих пор юный король Сакарпа говорил с той усталостью, словно на всех его мыслях висели на крюках гири, произнося каждую фразу так, словно пытался вытащить то, что вот-вот утонет. И внезапно говорить ему стало легче: теперь это было больше похоже на попытку погрузить наполненные воздухом пузыри – удерживая то, что должно было улететь.
– Скажи мне, что ты думаешь! – воскликнул Сорвил.
– Это плохо… Мать Рождения… Для нас она богиня рабов. Под нашими молит…
– Мне действительно стыдно! – выпалил король Сакарпа. – Я один из воинов! Рожденный от древней и благородной крови! В Гильгаоле я был с пятого лета! Она позорит меня!
– Но это не уменьшает нашего уважения, – продолжил Цоронга с суеверной озабоченностью. Пыль покрыла белой крошкой его взъерошенные волосы, так что он стал похож на Оботегву, а значит, казался старше и мудрее своих лет. – Она одна из старейших… самая могущественная.
– Так что ты хочешь сказать?
Вместо того чтобы ответить, наследный принц рассеянно погладил шею своего пони. Даже когда он колебался, Цоронга обладал прямотой, парадоксальным отсутствием сомнений. Он был одним из тех редких людей, которые всегда двигались в согласии с собой, как будто его душа была вырезана и сшита из одного лоскута ткани – так непохожей на заплатанную пеструю душу Сорвила. Даже когда принц сомневался, его уверенность была абсолютной.
– Я думаю, – сказал Цоронга, – и под этим словом я подразумеваю именно размышление… что ты тот, кого в Трех Морях называют нариндарами… – Его тело, казалось, раскачивалось вокруг точки, на которой неподвижно застыл его взгляд. – Избранный богами, чтобы убивать.
– Убивать? – воскликнул Сорвил. – Убивать?
– Да, – ответил наследный принц, опустив зеленые глаза под тяжестью своих размышлений. Когда же он снова поднял голову, его глаза смотрели с некоторой опустошенностью, словно не желая опозорить своего друга каким-нибудь внешним проявлением жалости. – Чтобы отомстить за своего отца.
Сорвил уже знал это, но это было знание людей, которые привыкли держать свои страхи в клетке. Он знал это так же глубоко, как и все остальное, и все же каким-то образом ему удалось убедить себя, что это неправда.
Он был избран, чтобы убить аспект-императора.
– Так что же мне делать? – воскликнул он, более искренний в своей панике, чем хотел показать. – И чего именно она от меня ждет?
Цоронга фыркнул с юмором вечно превосходящего противника.
– А чего ждет мать от детей? Боги – это дети, а мы – их игрушки. Посмотри на себя, сосиска ты толстая! Сегодня они нас лелеют, завтра – ломают. – Он протянул руки, словно изображая вековой гнев человечества. – Мы, зеумцы, молимся нашим предкам не просто так.
Сорвил моргнул, защищаясь от непокорности взгляда.
– Тогда что, по-твоему, я должен делать?
– Встань передо мной как можно ближе! – фыркнул красивый наследный принц.
Основная часть силы Цоронги, как узнал Сорвил, заключалась в его способности оставаться в хорошем настроении при любых обстоятельствах. Это была черта, которой он пытался подражать.
– Взгляни на эти последние дни, Лошадиный Король, – продолжал чернокожий молодой человек, когда Сорвилу стало ясно, что ему не до веселья. – С каждым броском игральных палочек ты выигрываешь! Сначала она замаскировала тебя. Теперь она возвеличивает тебя славой на поле брани, возвышает в глазах людей. Разве ты не видишь? Ты был всего лишь подкидышем, когда впервые присоединился к Наследникам. А теперь старый Харни едва ли может чихнуть, не спросив твоего совета… – Цоронга посмотрел на него оценивающе, но с каким-то странным удивлением. – Она ведет тебя на твое место, Сорвил.
Молодой король Сакарпа уже знал основную часть этой правды, но отказывался признавать ее. Внезапно он почувствовал, что сожалеет о своем признании, раскаивается в том, что было его первым настоящим разговором после смерти отца. Неожиданно это показалось ему жалким и абсурдным – искать брата в сыне Зеума, народа, который сакарпы называли слишком далеким или слишком странным, чтобы ему можно было доверять.
– А что, если я не хочу, чтобы меня маскировали? – спросил Сорвил.
Цоронга покачал головой с каким-то жалостливым удивлением. «Ну ты и сосиска…» – сказали его глаза.
– Мы, зеумцы, молимся нашим предкам не просто так.
Облака поднимались над горизонтом, и люди Среднего Севера радовались, думая, что боги наконец-то смягчились. Тучи плыли по небу с грацией китов, все больше тесня друг друга, все больше покрываясь синяками на животах, но, если не считать кратких брызг, похожих на плевки, дождя не было. Вместо него царила безветренная влажность, из тех, что превращают промокшую ткань одежды в свинцовую ношу. День закончился усталостью и нерешительностью, такими же, как и любой другой, за исключением того, что усталость заудуньян была полной, а их неутоленная жажда – чрезмерной. Отсутствие пыли было единственным, что дало им передышку.
Ночь принесла почти абсолютную темноту.
Нападение произошло во время первой вахты. Военный отряд шранков, насчитывавший около двадцати копий, просто выпрыгнул из темноты и обрушился на галеотский фланг. Люди, болтавшие друг с другом, чтобы отогнать скуку, вскрикнули от внезапного ужаса и исчезли. Шранки пронеслись над самыми дальними часовыми и с кошачьим воем помчались к рядам ночных защитников. Люди сомкнули щиты, защищаясь от темноты, и опустили копья. Одни ругались, другие молились. Затем на них обрушились непристойности, и они начали рубиться и выть. Их руки и ноги были истощены, а желудки присохли к позвоночникам. Вздымаясь и раскачиваясь по всей длине своего неширокого ряда, галеотцы удерживали позиции. Выкрикивая гимны, они сбивали с ног безумных тварей.
Рога и сигналы тревоги прозвенели по всему остальному воинству. Люди бросились к своим позициям – некоторые подпрыгивали, натягивая сапоги, другие размахивали кольчугами. Агмундрмены с их боевыми узлами, нангаэльцы с их покрытыми синей татуировкой щеками, нумайнейрийцы с их огромными свисающими бородами – закованные в железо люди, набранные из всех великих племен Галеота, Туньера и Се Тидонна, растянулись на милю через равнины и неглубокие ущелья. Они приготовились к сражению с проклятой бравадой, а затем, когда все ремни были пристегнуты и каждый щит поднят, всмотрелись в темную равнину. Позади их сверкающих рядов слонялись верхом кидрухили и рыцари кастовой знати, многие из них тоже стояли в стременах, чтобы лучше видеть.