Зазубрина, которая разнесет вдребезги его меч, позволив сломанному клинку вонзиться в сердце аспект-императора. Он даже чувствовал, как кровь скользит по его большому и указательному пальцам, когда он следовал за собой в мрачную опасность переулка.
Нечестивая кровь. Злая без всякого сравнения.
Никто не обратил на него внимания в последовавшем шуме и крике. Он видел, как незаметно проскользнул сквозь толпу зевак – ведь даже в эти беззаконные времена убийство двух человек не было пустяком. Он следовал за собой по древнему и убогому лабиринту, которым был Гилгат. Одна из нищих жриц крикнула: «Ты! Ты!», когда он проходил мимо суконной мастерской. Он видел, как она в миллионный раз всхлипнула от радости.
Рабовладельческие плантации были более суровы в своей дисциплине, более обширны в землях, которые он впоследствии пересек, следуя за своими последователями. Он смотрел, как наклоняется, чтобы провести окровавленными руками по колосьям вздымающегося проса и пшеницы. На протяжении веков богиня наблюдала и была довольна, и это было хорошо.
Он наткнулся на телящуюся корову и опустился на колени, чтобы видеть, как проявляется его мать. Он смотрел, как проводит пальцами по последу, а потом краснеют мочки его ушей.
Он нашел сбежавшего ребенка, прятавшегося в заросшей канаве, и наблюдал, как он отдает все, что у него осталось от еды. «Нет большего дара, – услышал он свой голос, обращенный к широко раскрытым карим глазам, – чем дарить смерть». – И он погладил загорелую щеку, которая была также и черепом, гниющим среди травы и молочая.
Он увидел аиста, несомого по небу невидимыми порывами ветра.
Он шел, всегда следуя за человеком, который шел впереди него, и всегда ведя того, кто шел позади. Он смотрел, как его фигура, темная от блеска солнца, опускается за возделанные вершины, даже когда он поворачивался, чтобы увидеть свою фигуру, темную в собственной тени, поднимающуюся с гребня позади.
И так вот он шагал, наступая в свои следы, шел по уже пройденному пути, путешествовал по уже проделанному маршруту, поиски которого уже закончились смертью лжепророка.
Наконец он остановился на холме и в первый раз окинул взглядом стены и улицы, которые видел бесчисленное множество раз.
Момемн. Родной город. Великая столица Новой Империи.
Он увидел все переулки, по которым никогда не ездил. Увидел храм Ксотеи с его знаменитыми куполами, услышал буйные крики, от которых содрогался камень, из которого храм был построен. Увидел императорские владения вдоль стен, обращенных к морю, туманные и пустынные городки. Увидел нагромождение строений и мраморную красоту Андиаминских Высот. Его глаза блуждали, пока не нашли знаменитую веранду позади тронного зала аспект-императора…
Там, где Дар Ятвер мельком увидел себя, оглядываясь назад, рядом с ним стояла священная императрица.
– Почему это должно беспокоить мать – видеть, что ее ребенок так любит себя? – спросил Айнрилатас из своей тени и выдохнул, сдерживая голодное удовольствие. – Ласкает себя?
Солнечный свет струился через единственное маленькое окошко камеры, вытягивая веер освещенных поверхностей из дымного мрака. Прядь волос ее сына, внешние линии его левого плеча и руки. К счастью, она не столько видела, как он мастурбировал, сколько сделала такой вывод.
Эсменет уставилась на него пустым материнским взглядом. Возможно, это была ее прежняя жизнь блудницы, а может, он просто утомил ее своими выходками – в любом случае на нее это не произвело впечатления. Было очень мало того, что Айнрилатас мог сделать, что могло бы теперь шокировать или испугать ее.
На полу лежал небольшой ковер, а на нем стояло дубовое кресло, мягкое и украшенное искусной резьбой. Одетые в белое телохранители стояли наготове по обе стороны с плетеными ширмами – на самом деле щитами, – готовые закрыть ее, если ее сын решит начать забрасывать ее фекалиями или любой другой жидкостью, которая ему приглянется. Такое случалось и раньше. Она знала, что после того, как они закончат, цепи будут натянуты, чтобы привязать ее сына к стене, и слуги будут рыскать по полу в поисках чего-нибудь упавшего или забытого. Мальчик – теперь уже молодой человек – был слишком изобретателен, чтобы не смастерить себе орудие для какой-нибудь пакости. Однажды ему удалось сделать заточку, которой он убил одного из своих слуг, используя только ткань своей туники и собственное семя.
– Я хочу, чтобы Майтанета привели сюда… к тебе, – сказала императрица.
Она чувствовала, как он всматривается в ее лицо – странное ощущение того, что ее знают. Почти со всеми детьми Келлхуса Эсменет испытывала какое-то чувство незащищенности, но оно отличалось у каждого из них. С Кайютасом оно просто делало ее неуместной, превращало в проблему, от которой легко избавиться и которую легко решить. В случае с Сервой это вызывало у нее гнев, потому что она знала, что девочка видит боль, которую причинила матери, и все же решила не обращать на это внимания. С Телиопой это был просто факт времени, которое они проводили вместе, а также удобство, так как это позволяло девушке более полно подчиняться желаниям матери.
Но с Айнрилатасом это всегда казалось более глубоким, более навязчивым…
Как и то, что она чувствовала в глазах своего мужа, только без чувства… Ощущение, что ее отправляют в отставку.
– Святой дядя, – сказал узник.
– Да…
– От тебя идет запах, ты знаешь? – прервал ее сын. – Запах страха.
– Да, – ответила она, глубоко вздохнув. – Я знаю.
Келлхус как-то сказал ей, что душа Айнрилатаса была почти полностью разделена между ними, его интеллектом и ее сердцем. «Дунианы не столько овладели страстью, – объяснял он, – сколько погасили ее. Мой интеллект просто недостаточно крепок, чтобы обуздать твое сердце. Представь себе, что ты связываешь льва веревкой».
– Ты почернела от света отца, – сказал подросток, и его голос теперь звучал так, как говорил только ее муж. – Сделалась жалкой и нелепой. Как могла простая распутница позволить себе править людьми, не говоря уже о Трех Морях?
– Да, Айнрилатас, я знаю.
Какой властью обладает мать над своим сыном? Она видела, как этот юноша доводил своих добродушных генералов до слез и ярости, но несмотря на все резкие слова, которые он говорил ей, несмотря на всю правду, он сумел лишь усилить ее жалость к нему. И это, как ей казалось, разжигало в нем отчаяние, одновременно делая ее своего рода вызовом, вершиной, которую он должен покорить. Несмотря на все запутанные повороты своего безумия, он, в конце концов, был всего лишь страдающим маленьким мальчиком.
Трудно было играть роль бога в глазах убитой горем матери.
Айнрилатас хмыкнул, а потом запыхтел. Эсменет постаралась не обращать внимания на струйки спермы, которые петляли по залитому солнцем полу в нескольких шагах от ее ног.
Он всегда так делал, помечая места вокруг себя своими экскрементами. Всегда все пятнает. Всегда портит. Всегда оскверняет. Всегда выражает телесно то, что стремится мастерски выразить словом и интонацией. Келлхус сказал ей, что все люди гордятся своим проступком, потому что гордятся своей властью, а никакая власть не может быть важнее, чем насилие над телом или желанием другого человека. «Бесчисленные правила связывают общение людей, правила, которые они едва ли могут видеть, даже если посвящают свою жизнь изучению джнана. Наш сын живет в мире, сильно отличающемся от твоего, Эсми, видимого мира. Он завязан узлом, задушен и задыхается от бездумных обычаев, которыми мы пользуемся, чтобы судить друг друга».
– Разве тебе не любопытно? – спросила она.
Ее сын поднес палец к губам.
– Ты думаешь, отец оставил империю тебе, потому что боялся честолюбия своего брата. Значит, вы подозреваете святого дядю в предательстве. Вы хотите, чтобы я допросил его. Чтобы читал по его лицу.
– Да, – ответила правительница.
– Нет… Это просто логическое обоснование, которое вы используете. Правда в том, мать, что ты знаешь, что потерпишь неудачу. Даже сейчас ты чувствуешь, как Новая Империя выскальзывает у тебя из рук, переваливается через край. И поскольку ты знаешь, что потерпишь неудачу, ты знаешь, что Майтанет будет вынужден отнять у тебя империю не ради собственного удовольствия, а ради своего брата.
Так игра началась всерьез.
«Ты должна всегда быть настороже в его присутствии, – предупредил ее Келлхус. – Ибо истина будет его самым острым стимулом. Он ответит на вопросы, которые ты никогда не задавала, но которые тем не менее лежат в твоем сердце и заставляют его болеть. Он использует просвещение, чтобы поработить тебя, Эсми. Каждое твое озарение, каждое откровение, которое, как тебе покажется, ты открыла, будет принадлежать ему.
Так ее муж, вооружая ее против их безумного сына, предостерегал ее и от самого себя. А также подтвердил то, что так давно сказал Акхеймион.
Она наклонилась вперед, упираясь локтями в колени, чтобы посмотреть на сына так, как смотрела, когда он был совсем младенцем.
– Я не подведу, Айнрилатас. Если Майтанет предполагает, что я потерплю неудачу, то он ошибается. Если он действует исходя из этого предположения, то он нарушил божественный закон аспект-императора.
Смех Айнрилатаса был мягким, всепрощающим и таким разумным.
– Но ты потерпишь неудачу, – заявил он с безразличием работорговца. – Так почему я должен делать это для тебя, мать? Возможно, мне следует встать на сторону дяди, ибо, по правде говоря, только он может спасти империю отца.
Как она могла ему доверять? Айнрилатас, ее и мужа чудовищный гений…
– Потому что мое сердце бьется в твоей груди, – ответила Эсменет, повинуясь материнскому инстинкту. – Потому что половина твоего безумия принадлежит мне…
Но потом она замолчала, обеспокоенная тем, что Айнрилатас мог, просто слушая, обнаружить ложь в ее чувствах, которые в противном случае казались такими простыми и правдивыми.
Рывок и лязг железных цепей.
– Меня пучит, мать. Говори. Быстро.