– Имхайлас… Схватить его.
Они столпились у входа – небольшая толпа изумленных людей.
До сих пор величественный норсирайский офицер стоял неподвижно, наблюдая за происходящим с ужасающей бледностью. Теперь Кельмомас чуть не захихикал, настолько комичным было его потрясение.
– Ваша милость?
– Эсми… – заговорил Майтанет, и в его голосе послышался какой-то темный рык. – Меня никто не схватит.
Он просто повернулся и зашагал по мраморным залам.
Молчание, ошеломленное и тяжело дышащее.
– Схватить его! – завизжала святая императрица на Имхайласа.
А потом она снова повернулась к трупу своего сына, нависла над ним, бормоча: «Нет-нет-нет-нет…» – несмотря на дрожь, сотрясавшую ее стройное тело.
«Только не еще один», – прошептал тайный голос, смеясь.
Ее рабы-телохранители позаботились лишь о нескольких светильниках, прежде чем она выгнала их из своих покоев. В результате в галерее соединенных между собой комнат царила тьма, перемежаемая островками одинокого света. В глазах мальчика мир казался мягким и теплым, наполненным тайнами, а все его края расплывались в тени. Здесь поблескивало чрево урны, там висели причесанные плоскости гобелена – знакомые вещи, казавшиеся странными из-за скудости света.
Да, решил он. Совсем другой мир. Лучше.
Они лежали вдвоем на широкой кровати. Мать полусидела на подушках, а он уютно прижался к ней сбоку. Никто из них не произнес ни слова. Долгое время только марлевые занавески, натянутые поперек балкона, двигались, мягко дразня мраморные тени.
Принц Империи поставил перед праздной частицей своей души задачу подсчитывать удары сердца, чтобы знать меру своего блаженства. Прошло три тысячи четыреста двадцать семь ударов, прежде чем из темных глубин появился лорд Санкас с искаженным от горя лицом.
– Он просто вышел из дворца.
Императрица напряглась, но даже не пошевелилась.
– И никто не посмел поднять на него оружие? Даже Имхайлас?
Санкас кивнул.
– Имхайлас – да, посмел, но никто из его людей не помогал ему…
Кельмомас даже поежился от возбуждения. Пожалуйста-пожалуйста-пожалуйста, пусть он умрет!
Айнрилатаса больше нет. Святой дядя изгнан из дворца. Смерть Имхайласа сделала бы этот день самым совершеннейшим из совершенных!
Но его мать застыла у него за спиной.
– С ним… С ним все хорошо?
– Гордость этого дурака будет болеть в течение месяца, но его тело не пострадало. Могу ли я предложить, ваша милость, освободить Имхайласа от его должности?
– Нет, Санкас.
– Его люди взбунтовались, ваша милость, – и это было видно всем. Его власть над ними, его командование теперь нарушено.
– Я же сказала – нет… Было нарушено много больше, чем его приказ. Все мы были повреждены в этот день.
Глаза патриция расширились в знак согласия.
– Конечно, ваша милость.
Прошло какое-то жалкое мгновение, наполненное всем тем, что встает на место разбитых надежд. Судороги охватили Эсменет, то усиливаясь, то отпуская ее тело, вместе с волнами ее горя. Она то сжимала сына, то ослабляла свои объятия, как будто что-то пробиралось сквозь нее, натянув на себя ее кожу, как перчатку. В конце концов ее хватка совсем ослабла, а дыхание замедлилось. Даже сердце у нее теперь билось тяжело и напряженно.
И каким-то образом мальчик понял, что она обрела покой в своем роковом решении.
– Ты патриций, Санкас, – сказала она. Кел чувствовал жар ее дыхания на своей голове и поэтому знал, что она смотрит на него сверху вниз с меланхолией и обожанием. – Ты принадлежишь к одному из самых древних домов. У тебя есть свои способы… ресурсы, совершенно независимые от имперского аппарата. Я уверена, что ты можешь обеспечить меня всем необходимым.
– Все, что угодно, ваша милость.
Кельмомас закрыл глаза, наслаждаясь роскошным ощущением ее пальцев, переплетающихся с его кудрями.
– Мне нужен кто-нибудь, Санкас, – прозвучал ее голос из темноты прямо над ним. – Мне нужен кто-нибудь… кто может убивать.
Долгая, благодарная пауза.
– Любой человек может убить другого, императрица.
Слова, как частицы яда, – всего лишь горсть их могла перевернуть мир.
– Мне нужен кто-нибудь, обладающий умениями. Чудесными умениями.
Патриций застыл на месте.
– Да, – натянуто ответил он. – Я все понимаю…
Лорд Биакси Санкас был сыном другой эпохи, обладающим чувствами, которые никогда полностью не соответствовали новому порядку, установленному отцом Кела. Он постоянно делал вещи, которые казались мальчику странными, – например, то, как он не только осмеливался приблизиться к своей императрице, но даже сидел на краю ее кровати. Он смотрел на нее с дерзкой откровенностью. Игра тусклого света и тени не льстила ему – длинные морщины на его лице казались особенно глубокими.
– Нариндар, – сказал он с торжественным кивком.
Молодой принц Империи изо всех сил постарался сохранить сонную печаль в своем взгляде. Он слышал немало историй о нариндарах, культовых убийцах, чье имя было синонимом ужаса – раньше было, до того как отец разоблачил первого из шпионов-оборотней Консульта.
Забавно, что у людей было так мало места для своих страхов.
– Я могу устроить все, если вы пожелаете, ваша милость.
– Нет, Санкас. Это я должна приказать себе сама… – Эсменет затаила дыхание, прикусив нижнюю губу. – Проклятие должно быть только моим.
Проклятие? Неужели мать думает, что она будет проклята за убийство святого дяди?
«Она не верит в это, – прошептал тайный голос. – Она не верит, что дунианин может быть истинным кем угодно, не говоря уже о святом шрайе…»
– Я понимаю, ваша милость, – сказал Биаксин Санкас, кивая и улыбаясь невеселой улыбкой, которая напомнила мальчику о дяде Пройасе и о его меланхолической преданности. – И я восхищаюсь.
И мальчик поднял голову, чтобы увидеть, как слезы, наконец, наполнили глаза его матери. Ему становилось все труднее находить способы заставить ее плакать…
Она крепко сжала своего мальчика, как будто он был единственной оставшейся у нее конечностью.
Изможденный патриций поклонился именно так низко, как требовал от него джнан, а затем удалился, чтобы предоставить своей императрице уединение, которого требовали ее страдания.
Глава 7Истиульские равнины
Форма добродетели написана чернилами непристойности.
Начало лета,
20-й год Новой Империи (4132 год Бивня),
Истиульская возвышенность
– Я – дым, который висит над вашими городами! – кричит нелюдь. – Я и есть тот ужас, который пленяет! Красота, которая преследует и принуждает!
И они собираются перед ним, одни встают на колени, другие отступают с неохотой и ужасом. Один за другим они открывают рты навстречу его вытянутому пальцу.
– Я – лот!
Двенадцать идущих фигур, чуть больше, чем серых теней в пелене пыли, склоняются в такт своим усилиям. Леса, огромные и населенные призраками, остались позади. Море, бесследное и вздымающееся, осталось позади. Мертвецы, отмечающие свой путь, давно сгнили.
Равнины проходят, как сон.
Еда становится скудной. Ксонгис постоянно осматривает землю в поисках признаков полевок и других грызунов, ведет остальных зигзагообразным курсом к той или иной хищной птице, кружащей высоко над землей. Всякий раз, когда он находит муравейник, то приказывает волшебнику рыть землю под ним, в то время как другие стоят наготове со своим оружием. Волшебные огни рассекают землю широкими листами, и если оказывается, что имперский следопыт не ошибся и под муравейником скрывались крысы, большинство зверьков сразу убивает магия, в то время как других она оглушает или они начинают хромать – достаточно сильно, чтобы их легко было проткнуть ножами. Жирные конечности крыс – Мимара не может не думать, как она пожирает их, как ее лицо и пальцы блестят жиром в вечернем сумраке. А поскольку найти муравейники становится все сложнее, они наваливают себе на спины несъеденные туши.
Это убивает Хиликаса: болезнь от испорченного мяса.
Двенадцать становятся одиннадцатью.
Звезды дают им единственное освещение в ночное время. Капитан разговаривает только с Клириком, долго бормоча наставления, которые никто не может расслышать. Остальные собираются, как выжившие после кораблекрушения, маленькие сгустки, разделенные пропастями истощения. Галиан заводит дружбу с Поквасом и Ксонгисом. Все трое хватаются за руки и шутят тихим, подозрительным тоном, а иногда наблюдают за остальными, чтобы отвернуться, когда объект их пристального внимания поворачивается к ним с вопросом. Конджер и Вонард редко разговаривают, но остаются плечом к плечу, будь то ходьба, еда или сон. Сарл сидит один, более худой и гораздо менее склонный играть свою прежнюю роль сержанта. Время от времени Мимара ловит на себе его свирепый взгляд, но никак не может решить, видит ли она в его глазах любовь или убийство.
От Каменных Ведьм остался только Колл. Никогда еще Мимара не видела, чтобы человек был так измучен. Но он просыпается, не говоря ни слова, и присоединяется к их длинному шагающему маршу, не говоря ни слова. Кажется, он отрекся от всякой речи и мысли, как от роскоши, принадлежащей толстякам. Он оставил свои доспехи и пояс, привязал веревку к рукояти своего широкого меча и обмотал ее вокруг лба, чтобы можно было нести обнаженный клинок на спине.
Однажды она поймала его, когда он сплевывал кровь. Его десны начали кровоточить.
Она старается не думать о своем животе.
Иногда, прогуливаясь в пыльной прохладе утра или в ослепительном свете засушливого солнца после полудня, она ловит себя на том, что зажмуривает и открывает глаза, словно кто-то, кому так необходим сон. Остальные всегда там, тащатся в своей собственной пыли разбросанной вереницей.
Как и равнины, простирающиеся серо-коричневым цветом до самого края выбеленного неба…