Внезапно он улыбается в своей морщинистой манере, и его глаза становятся просто более глубокими отверстиями на его красном морщинистом лице.
– Мне было одиноко, – прохрипел он сквозь гнилые зубы.
Они видят шлейф пыли вскоре после того, как разбивают лагерь. Он поднимается, мелово-белый и вертикальный, прежде чем ветер утаскивает его в сторону призрачного горного крыла. Равнины громоздятся к северу высохшими листьями, некоторые смяты, другие согнуты и похожи на пни и приземистые рога. Отвесная линия горизонта поднята и изогнута, и это значит, что пройдет некоторое время, прежде чем те, кто создал этот шлейф, станут видимыми. Поэтому они продолжают осторожно продвигаться на север. Мимара слышит, как Галиан и Пок бормочут что-то о шранках. Отряд еще не сталкивался с ними с момента перехода в Истиули, так что это само собой разумеется.
Шлейф то раздувается, то сужается в зависимости от невидимых неровностей, но становится все ближе и ближе. Капитан не дает никаких указаний, даже когда первые пятнышки начинают ползти по дальнему склону холма.
Держась за руки, защищаясь от палящего солнца, они вглядываются в даль.
Всадники. Около сорока или пятидесяти – как раз достаточно, чтобы защитить себя от одного клана голых. Пестрое сборище кастовых слуг, одетых в грубые кольчуги, разбирающиеся на части, поверх заляпанных синими и золотыми пятнами туник. Их бороды свисают до пояса, раскачиваясь в такт галопу пони. Они едут под знаменем, которого она никогда раньше не видела, хотя и узнает нангаэльские клетчатые черные щиты.
– Нангаэльцы, – произносит она вслух. – Это тидоннцы.
Волшебник останавливает ее сердитым взглядом.
Великая Ордалия, понимает она. Наконец, они заползли в ее могучую тень…
Ее охватывает трепет предвкушения, словно она наткнулась на взгляд кого-то чудовищного, наделенного силой. И девушка задается вопросом, когда же она испугалась отчима, если он так долго казался ей единственным здравомыслящим голосом, единственной понимающей душой.
– Заблудившийся патруль? – спрашивает Галиан.
– Снабженческая когорта, – авторитетно заявляет Ксонгис. – Должно быть, они оставили свои повозки.
Даже при том, что они ясно видят приближающихся всадников, говорящих о них и наверняка спорящих, Шкуродеры молчат. Эти люди настолько опередили цивилизацию, что им больше не нужны бессмысленные слова, чтобы поддерживать связь.
Командир нангаэльцев – седобородый человек с длинным морщинистым лицом и низким выступающим лбом. Его левая рука висит на перевязи. Капитан жестом приглашает Галиана следовать за ним. Двое мужчин делают несколько шагов навстречу приближающемуся всаднику.
Пожилой офицер любезно спешивается, как и два ближайших к нему седока. Но его взгляд задерживается на Клирике на несколько ударов сердца. Ему не нравится, как тот выглядит.
– Тур’Ил Халса брининауш вирфель? – подает голос офицер.
– Скажи ему, что мы не говорим на тарабарщине, – наставляет капитан бывшего солдата.
Мимара смотрит на старого волшебника, внезапно испугавшись. Он едва заметно покачивает головой, словно предостерегая ее от необдуманных поступков.
– Мануа’тир Шейарни? – спрашивает Галиан.
Нангаэльцы обгорели на солнце и измучены путешествиями, их килты изношены, а лица покрыты почерневшей от пота пылью. Но контраст между ними и ее спутниками приводит Мимару в ужас. Одежда скальперов превратилась в черные лохмотья, блестящие от грязи. Туника Конджера почти распалась на обрывки грязных веревок. Они выглядят как вещи, которые должны вот-вот развалиться… как мертвые вещи.
Офицер останавливается перед двумя мужчинами. Он высок, как тидоннец, но сгорблен годами, так что кажется одного роста с лордом Косотером. Капитан же в его присутствии выглядит скорее тенью, чем человеком.
– Кто вы такие? – спрашивает он на сносном шейском.
– Шкуродеры, – просто говорит Галиан.
– Скальперы?.. Так далеко?.. Как такое возможно?
– Голые собирали толпу. У нас не было другого выбора, кроме как бежать на северо-запад.
На мгновение офицер хитро прищуривается.
– Вряд ли.
– Да, – говорит капитан, вытаскивая нож и вонзая его в глазницу мужчины. – Вряд ли.
Тело падает вперед. Крики взлетают в безводное небо, и Мимара откуда-то знает, что этого командира любили. Люди по обе стороны от офицера в ужасе отшатываются. Лорд Косотер свирепо смотрит и ухмыляется, уперев нож в правое бедро. Его глаза в ярости сияют над путаницей из зубов и бороды. В шуме обнажается оружие. И сквозь крики тревоги и возмущения прорывается другой голос, играющий на струнах другого мира…
Клирик поет.
Он стоит бледный, с обнаженной грудью. Сквозь прорези его лица просвечивает блеск. Он тянется вперед, его руки скрючены и похожи на когти. Арканы белого света перечеркивают задние ряды разношерстной колонны…
Седьмая теорема квуйа – или что-то в этом роде.
Вопли, как лошадиные, так и человеческие. Мелькание теней в ярком солнечном свете. Люди брошены на землю. Лошади катаются и бьются, поднимая клубы пыли. Мимара видит человека, стоящего на коленях и кричащего. Сначала он кажется всего лишь тенью в пыли, но каким-то чудом сквозь ее завесы открывается туннель ясности. Он воет, его борода пылает под обожженными щеками.
Затем битва обрушивается на нее.
Нангаэльские боевые кличи сотрясают воздух. Передние тидоннцы толкают своих пони вперед, щиты наготове, мечи высоко подняты. Скальперы встречают их атаку с жутким спокойствием. Они обходят мчащиеся фигуры, рубят всадников, валят на землю лошадей. Поквас прыгает, поворачиваясь под тяжестью своей огромной сабли. Пони спотыкается о взрывающуюся пыль. Голова всадника кружась, взлетает ввысь, а потом падает, волоча за собой бороду, как комета. Ксонгис ныряет между атакующими тидоннцами, вспарывая бедро одному из них. Капитан рисует еще один неуловимый полукруг, прежде чем сделать высокий выпад, чтобы пронзить горло еще одного человека. Несчастный падает навзничь, задыхаясь и вываливаясь из стремян.
Хаос и мрак. Фигуры появляются, а затем исчезают в коричневом тумане. Волшебный свет мерцает и светится, как молния в облаках. Один раненый нангаэлец вываливается из завесы этого безумия с дубинкой, зажатой в окровавленном кулаке. Мимара с удивлением обнаруживает в своей руке Бельчонка – яркое и острое оружие. На лице нангаэльца застыла смертельная решимость. Он замахивается на нее, но она легко ныряет в сторону, разрезая его предплечье изнутри до кости. Он рычит и вертится на месте, его борода болтается в поисках крови. Но дубинка выскальзывает у него из рук – Мимара перерезала ему сухожилие. Он прыгает, чтобы схватить ее, но она снова слишком проворна. Отступает в сторону, сбивает его с ног и рубит ему шею сзади. Он падает, как бесчувственный мешок.
Пыль клубится и вращается, поднимается и опускается, как молоко, пролитое в ручей. Скальперы застыли – это могло бы быть задыхающимся недоверием, но больше похоже на моргающее любопытство. Туман рассеивается, открывая взору словно нарисованные мелом фигуры, ползущие по выжженной траве или корчащиеся на ней. У них смола вместо крови.
Мимара смотрит на человека, которого почти убила. Он лежит неподвижно на животе, моргая и задыхаясь. Татуировка в виде небольшого Кругораспятия украшает его левый висок. Она не может заставить себя прекратить его страдания так, как это делают другие. Она отворачивается в поисках Акхеймиона, моргая от пыли…
Она находит Друза в нескольких шагах от Колла, который стоит точно так же, как и до начала битвы, а его меч все еще висит на веревке. Она пытается поймать взгляд волшебника, но он смотрит куда-то вдаль, щурясь.
– Нет, – прохрипел Акхеймион, словно очнувшись от глубокого оцепенения. – Нет!
Сначала Мимара думает, что он имеет в виду происходящее перед ними убийство невинных, но потом она понимает, что его взгляд следует за убегающими всадниками. Она едва может разглядеть их из-за пыли – восемь или девять человек, спешащих на север.
– Не-е-е-е-ет!
Слова Гнозиса грохочут со всех сторон, как будто произносятся собственными легкими неба. Голубоватый свет вырывается из глаз и рта волшебника… Смысл – нечестивый смысл. Он поднимается в открытое небо, ступая по призрачной земле. Дикий, седой, старый, он кажется куклой из узловатых тряпок, брошенной высоко в небо.
Она стоит ошеломленная, наблюдая, как он догоняет убегающих всадников, а затем обрушивает на них сверкающий дождь разрушения. Клубы и шлейфы пыли – знак беспорядка на горизонте.
Остальные почти не проявляют интереса к этому. Быстрый взгляд показывает, что почти все они целы, за исключением Конджера, который сидит в пыли, гримасничая, – его руки сжаты вокруг багрового колена. Он с тупым ужасом наблюдает за приближением своего капитана. Тень меча лорда Косотера на мгновение падает на его лицо, и Конджера больше нет.
– Никаких хромоногих! – Капитан скрипит зубами, его глаза голодны и блестят одновременно. – Соберите пони… всех! Тех, на ком мы не ездим, мы едим… в итоге.
И это – итог их добычи. Почему-то кажется святотатством надевать чужое имущество – настолько эти вещи чистые и настолько скальперы грязны. Старый волшебник возвращается на усталых ногах, обрамленный бурлящими завесами дыма. Он поджег равнины.
– Я уже проклят, – это все, что он говорит в ответ на взгляд Мимары.
Он смотрит в землю и не произносит ни слова в течение следующих трех дней.
Его продолжительное молчание беспокоит ее не так сильно, как ее собственное безразличие к нему. Она достаточно хорошо понимает: убивая тидоннцев, старый волшебник убивал во имя подтверждения своего статуса. Но она знает, что его вина и смятение – это такой же вопрос движения вперед, как и ее сострадание. Его молчание – это молчание лжи, и поэтому она не видит причин для беспокойства.
Ей приходится нести бремя собственного убийства.
Утро третьего дня проходит так же, как и любое другое, за исключением того, что все притоки, которые они пересекают, высохли в пыль, а их кожа стала достаточно дряблой, чтобы капитан мог ввести ограничения на еду. Когда старый волшебник наконец решает заговорить, его рот оказывается совсем пересохшим.