– Я не доверяю Галиану. Боюсь, что только квирри удерживает его здесь…
– Тогда пусть уходит. – Кажется, она пожимает плечами скорее из-за своих слов, чем из-за ответа волшебника.
– Если Галиан уйдет, – отвечает Акхеймион, и его самоуверенность теперь неумолима, – он заберет с собой Покваса и Ксонгиса. Нам нужен Ксонгис. Чтобы хватало еды, чтобы найти дорогу.
Несмотря на то что они улыбаются друг другу, их взгляды слишком зализаны страхом, чтобы по-настоящему сцепиться. И вот все кончается. Разговор, начавшийся так реально, что по ее животу как будто заскользили раскаленные угли, превратился в пантомиму, в игру теней из отупляющих слов и своекорыстных доводов.
Как она и надеялась все это время.
Они идут вдесятером, их спины согнуты до изнеможения, которое может чувствовать только единственный из оставшихся среди них Каменных Ведьм. Мимара плачет – тихо, так что другие не могут услышать ее из-за ветра, бьющего в уши. Она всхлипывает, раз, другой, так велико ее облегчение. Ее бедра краснеют, а рот наполняется слюной при мысли о надвигающейся темноте…
И о порошке, размазанном по кончику белого пальца Клирика.
На ночной равнине ветер дает ощущение необъятности, ощущение простирающихся до небес чудовищ, одно грубо перетянуто через другое. Все вещи захвачены. Все вещи поднимаются и сгибаются. А когда порывы достаточно сильны, все вещи становятся на колени – или ломаются.
Она ускользнула от остальных в ночь. Порывы ветра рыщут по земле, скачут галопом, словно всадники бесконечной Орды. Она отворачивает лицо от уколов летящего песка и без удивления смотрит на себя, одетую в рваные лохмотья, которые когда-то принадлежали Соме.
Похоже, она знала, что найдет его здесь – шпиона-оборотня из Консульта. Отряд продолжил маршировать после наступления сумерек, остановившись, только когда они нашли защиту в неглубокой впадине. Она пошла тем же путем, каким шла всегда, инстинктивно выбирая направление взгляда и ветер, наиболее благоприятные для преследующего их хищника…
И нашла один такой путь.
– Каким образом? – шипит она. В ней есть что-то неистовое, что-то такое, что разлетелось бы на куски, если бы не ее кожа. – Как нелюдь убивает нас?
Существо имитирует ее скорченную позу. Оно кажется одновременно безвредным, не более чем образом без глубины, простым отражением, и столь же смертоносным, как взведенный курок баллисты. Страх щекочет ее, но она чувствует его не собственной кожей, а кожей незнакомца.
– Скажи мне! – требует она.
Он улыбается с той же снисходительностью, которую она чувствовала на своем лице бесчисленное количество раз. Как красиво и понятно.
– Твоя хора, – говорит он ее голосом. – Отдай ее мне, и я спасу тебя.
Что? Она застегивает мешочек, который висит у нее между грудей.
– Нет! Больше никаких игр! Скажи мне как!
Ее горячность удивляет их обоих. Она наблюдает, как Сома зыркает ее глазами в темноте лагеря позади нее, как ее лицо незаметно наклоняется, чтобы более острое ухо могло прислушаться.
Потом она слышит этот звук сама. Бормотание заклинаний, легко пробивающееся сквозь шум бушующего ветра, поднимающееся из пыли и земли.
– Это квирри… – говорит ее копия. Новый облик шпиона. – Спроси его, что это такое!
Затем существо исчезает, прыгнув высоко и глубоко в темноту, и убегает так проворно, как не может бежать ни один человек. Резко повернув голову, Мимара видит старого волшебника, взлетающего в высоту в порывах ветра, – его глаза и рот горят яркой магией, а его голос эхом отражается под разными углами от разных поверхностей. Линии ослепительного света пронзают темноту, оставляя белые следы на равнине. Она видит огонь и взрывающуюся землю, клочья дерна, расчерченные черной тенью трав.
Она видит себя бегущей с красотой газели, прыгающей со змеиной грацией. А затем извергающаяся пыль взметается вверх, чтобы скрыть оборотня и таким образом обезопасить его побег.
Колл. Последний из Каменных Ведьм.
Она пристально смотрит на него, а волшебник – на нее.
– Что? Что ты делала так далеко?
Колл сидит, сгорбившись, – единственный, кто не смотрит на нее и ее отца. Он был крупным и сильным, когда они спасли выживших Каменных Ведьм в Космах, но теперь он стал похож на шишковатую вешалку. Он уже давно перестал заботиться о своем боевом узле, так что его волосы падают на лицо и плечи узловатыми прядями. Какими бы доспехами он ни обладал, он потерял их в пути, и если бы не капитан, приходит Мимаре в голову, он бросил бы и свой палаш. Его покрытая грязью борода окружает дыру рта, который постоянно открыт. Его глаза смотрят вниз, всегда вниз, но даже сейчас в них есть блеск отчаяния.
– Оно просто пришло ко мне, – лжет она, потому что, по правде говоря, на самом деле сама искала шпиона. – У него было мое лицо…
– Тебя могли убить! Почему? Почему ты забрела так далеко?
Колл. Только Колл. Из всех его собратьев-Ведьм только он еще не поддался тяготам тропы. Он, как она понимает, последний… ясный ум в их безумном отряде.
Мера, эталон их развращенности. Единственный, кто не пробовал квирри.
– Он должен был заменить тебя!
Лохматая голова мужчины дергается, словно от укуса комара. Затуманенные глаза прищуриваются, и в них видна борьба, как будто они пытаются отделить тени от темноты…
Он ничего не видит, понимает она. Не потому, что его подводят глаза, а потому, что сейчас безлунная ночь и облака закрывают Гвоздь Небес. Он не может видеть, потому что его глаза остаются человеческими…
В отличие от их глаз.
– Дура! Глупая девчонка! Он бы тебя задушил. Раздел и заменил тебя!
Наконец, она поворачивается и смотрит на волшебника. Он стоит спиной к ветру, так что контуры его фигуры – сгнившая одежда и спутанные волосы – как будто летят к ней.
– В чем дело? – спрашивает она на айнонском языке.
Он моргает, и хотя ярость продолжает оживлять его, она каким-то образом знает, что ему все равно, что творится у него в душе, что там лежит, свернувшись, как смазанный жиром мраморный шарик, голод, лежит, ожидая, когда придет время и на свет снова будет вытащен мешок с квирри.
– Что-что? – кричит он. – Она знает, что он встревожен, потому что она говорила на айнонском, языке их заговора. – Я с тобой говорю, девчонка!
Краем глаза она видит седую фигуру капитана – его волосы и благородная коса хлещут воздух над правым плечом, а глаза блестят, как селевкарская сталь. Его нож дремлет в ножнах, висящих высоко на поясе, но она все равно видит, как блестит изгиб оружия над окровавленными костяшками пальцев.
– Ничего, – говорит она волшебнику, зная, что он не понимает.
Квирри есть квирри…
Желание, которое навсегда соскальзывает с поводка твоего знания. Голод, который не оставляет следа в твоей загнанной душе.
– Вода перед едой, – говорит им Ксонгис.
Нангаэльские пони были забиты и съедены. Теперь, когда их водяные бурдюки опустели, они идут ровным строем. Кажется, нет ничего проще, чем идти прямо по бесконечной равнине. И все-таки в их рядах царят смятение и путаница – не те, что оживляют сердца или ломают руки, а те, что просто висят, как куколка, в душе, подвешенная, неподвижная. Все – ее голос, ее резкий шаг, ее выражение лица – кажутся такими же уверенными, как и всегда, за исключением того, что мир, с которым они сталкиваются, превратился в сон.
Все вокруг обладает тягучей легкостью. Цвета, темно-бордовые завитки различных сорняков, высыхающих и умирающих, пятна сиенской пыли, чернота недавнего пожара на траве. Путь по ровно рассыпанной, без всяких холмов, земле, как будто какой-то бог вылил грязь поверх грязи только для того, чтобы посмотреть, как ее края расползаются по горизонту. Спектакль неба, поднимающиеся целыми рядами облака, то запутанные в пышные локоны, то взметнувшиеся вверх и закрученные взмахами снежных крыльев. Какое-то недоверие пронизывает все, что она видит, как будто все сущее – это пена, а мир – не более чем гигантский пузырь…
Что же все-таки происходит?
– Ну и вид у тебя, – бормочет сзади чей-то голос.
Она оборачивается и видит зубы с деснами и глаза, сжатые в одурманенные складки. Сарл, какой-то призрачный, хотя весь мир ярко освещен, похож на грязного гнома.
– Ну и вид у тебя… Ай!
Она слышит, как в его кудахчущем голосе булькает мокрота. Опасность разговора с сумасшедшими, понимает она, заключается в том, что это позволяет им говорить с тобой.
– Не спорь со мной, девочка, это правда. У тебя такой вид, будто тропинка давно замусорена. Неужели я ошибаюсь? Так ли это? Скажи мне, девочка. Сколько человек прошли маршем, скрестив ваши бедра?
Ей следовало бы возненавидеть его за эти слова, но ей не хватает для этого куража. Когда это чувство превратилось в усилие?
– Много дураков прошли. Но мужчин… Очень мало, – отвечает она.
– Так ты признаешь это!
Она улыбается из какого-то кокетливого рефлекса, думая, что могла бы использовать его плотский интерес, чтобы узнать больше о лорде Косотере.
– В чем я признаюсь?
Ухмылка сползает с его лица, достаточно медленно, чтобы она мельком увидела щелки его налитых кровью глаз. Он наклоняется ближе с каким-то удивлением – слишком близко. Она буквально давится от исходящей от него жужжащей вони.
– Она сожгла целый город ради тебя – не так ли?
– Кто? – оцепенело отзывается Мимара.
– Твоя мать, святая императрица.
– Нет, – смеется она с притворным удивлением. – Но я ценю этот комплимент!
Сарл смеется и кивает в ответ, его глаза снова становятся невидимыми. Смеется и кивает, все больше отставая от нее…
Что же все-таки происходит?
Она не та, кто она есть…
Она уже стала двумя женщинами, каждая из которых отдалилась от другой. Есть Мимара, которая знает, которая наблюдает, как старые мотивы, старые связи постепенно разрушаются. А еще есть Мимара, которая собрала все старые заботы и поставила их в круг вокруг невыразимой ямы.