Солнце и луна. Человек и нелюдь.
А потом сцепившиеся в замок руки разнялись, пальцы выскользнули из пальцев.
– Что ты видел? – спросил Нин’сариккас, казалось, с искренним любопытством. – Что ты нашел?
– Бога… разбитого на миллион враждующих осколков.
Мрачный кивок.
– Мы поклоняемся пространствам между богами.
– Именно поэтому вы и прокляты.
Еще один кивок, на этот раз странно судорожный.
– Как фальшивые люди.
Аспект-император кивнул со стоическим сожалением.
– Как фальшивые люди.
Эмиссар отошел от возвышения, на котором он стоял, и снова занял свое место перед своими безмолвными спутниками.
– А почему фальшивые люди должны дать свою силу истинным?
– Из-за Ханалинку, – заявил святой аспект-император Трех Морей. – Из-за Ку’Джары Синмои. Потому что четыре тысячи лет назад все ваши жены и дочери были убиты… и ты был проклят, чтобы сойти с ума в тени этого воспоминания, чтобы жить вечно, умирая своей смертью.
Нин’сариккас поклонился снова, на этот раз ниже, но все еще далеко не так, как требовал джнан.
– Если ты вернешь себе Даглиаш, – сказал он. – Если ты почитаешь Ниом.
Как и каждое утро после битвы с Ордой, Сорвил просыпался до того, как начинал звонить Интервал. Он лежал на своей койке, измученный болью, скорее зажатый, чем согретый шерстяным одеялом, и моргал, осознавая невозможность своего положения. Мало того, что его пугали во время каждого пробуждения непосредственные опасности, так еще и от его снов не осталось ничего осмысленного. Он знал только, что ему снились лучшие места. Он мог только видеть во сне лучшие места.
Цоронга, как всегда, лежал на боку, одна рука его была откинута в сторону, а лицо выражало мальчишеское блаженство. Сорвил смотрел на него несколько затуманенных мгновений, думая, как это часто бывало, что будущие жены этого человека будут лучше всего любить его именно так, в невинности утра. Он выполз из своей койки и некоторое время возился со своими вещами в предрассветной бледности, а затем выскользнул наружу, чтобы не потревожить своего брата из Зеума.
Он наслаждался холодным дыханием открытого неба, потирал бородатый подбородок и смотрел на лагерь. Он чувствовал, что вот-вот раздастся шум, что вокруг него начнут бушевать тысячи людей, а внутри его будут бушевать сомнения. Еще один день шествия с Великой Ордалией. Усталость от долгого сидения в седле. Склеивающий все пот. Боль от постоянного прищуривания глаз. Беспокойство из-за растущей Орды. И на какое-то мимолетное мгновение он познал покой тех, кто пробудился первым – благодарность, сопровождающую одинокое затишье.
Он уселся прямо на землю и принялся возиться с сапогами для верховой езды.
– Истина сияет… – послышался голос.
– Истина сияет, – ответила за Сорвила привычка.
Анасуримбор Серва стояла перед ним, и шелковые волны ее одеяния туго обхватывали ее хрупкую фигуру. Ничто не предвещало ее появления. С первого же взгляда Сорвил понял, что присядет на корточки, глядя ей в спину и высматривая ее следы в истоптанной пыли. Она стояла слева от него, под сводом голубеющего неба. Малиновый свет золотил края шатров, беспорядочно разбросанных позади нее.
Она откинула со щеки прядь льняных волос.
– Возница, которого вы с моим братом нашли… Отец уже встречался с ними.
– Это посольство… – отозвался Сорвил, прищурившись. – Кайютас сказал, что ваш отец надеется заключить договор с Иштеребинтом.
Она снова улыбнулась.
– Об Иштеребинте известно в Сакарпе?
Он нахмурился и пожал плечами.
– Это из саг… Никто не думал, что он реален.
– Там до сих пор живут самые могущественные из магов-квуйа.
Юноша не знал, что на это сказать, и поэтому снова повернулся к своим ботинкам. Он никогда не чувствовал богиню так сильно, как в те моменты, когда оказывался перед Сервой или Кайютасом. Его щеки буквально покалывало. И в то же время он никогда не чувствовал себя настолько недостойным ужасного замысла Матери. Стоять перед Анасуримбором означало сомневаться… как раньше.
– Нелюди вызвали Ниом, – сказала она. – Древний ритуал.
Что-то в ее тоне привлекло внимание молодого человека – голос девушки звучал почти смущенно.
– Я ничего не понимаю, – признался Сорвил.
Ее взгляд вновь обрел свое далекое преимущество. Она смотрела на него с такой безмятежностью, которую он жаждал запачкать своей страстью…
Зло. Как может такая красивая женщина быть злом?
– Древние короли-нелюди считали людей слишком непостоянными, – объяснила она, – слишком гордыми и упрямыми, чтобы им можно было доверять. Поэтому во всех своих делах они требовали в качестве гарантии заложников: сына, дочь и плененного врага. Двоих первых – как гарантию от предательства. Третьего – как гарантию от обмана.
За ее спиной вспыхнуло солнце. Свет развернулся горящим веером вокруг ее силуэта.
– И я должен играть роль врага, – сказал он, протягивая руку, чтобы она не смотрела на него так свирепо.
Что же это за новый поворот?
– Да, – ответила ее тень на фоне звонкого боя Интервала.
Он ожидал, что она пропадет, исчезнет из окружающего мира точно так же, как и появилась. Но она просто повернулась и пошла под углом к встающему на востоке солнцу. Ее тень плыла по утоптанной земле, вытянутая, длинная и тонкая, как срубленное молодое деревце. С каждым шагом она становилась все меньше – всего лишь клочок света перед огромным восходом…
Оставив Сорвила еще более одиноким и испуганным.
Глава 9Момемн
СЕОС: Война – это высшее откровение. Ибо нигде больше соединение многих в одно целое не является более полным.
АМФОЛОС: Но разве война – это не соединение многих в две части?
СЕОС: Нет, дорогой Амфолос, это мир. Противоречие.
Из всех пророков не найти даже двух, согласных друг с другом. Поэтому, чтобы пощадить чувства предсказателей, мы называем будущее блудницей.
Начало лета,
20-й год Новой Империи (4132 год Бивня),
Момемн
Дар Ятвер прислонился к двери, в которую он уже вошел. Путь не был прегражден.
Комната была немногим больше подвала, хотя и нависала примерно на высоте четвертого этажа над переулком. Штукатурка осыпалась со стен, оставив голые участки потрескавшегося кирпича. Возле щели, служившей окном, он увидел, что разговаривает с человеком, одетым в простую льняную тунику, грязную до самых подмышек. Плащ из дорогой, но потрепанной кожи лежал скомканным на запасном деревянном стеллаже, служившем кроватью. У него были длинные черные волосы до пояса, как обычно у кетьяйцев. Единственной необычной вещью в его одежде была кобура, широкий пояс из черной кожи с изображением быков, и множество блестящих ножей и инструментов, выглядывавших из этой кобуры на его спине.
– Я выпотрошил голубя старым способом, – говорил длинноволосый мужчина, – острым камнем. И когда я вытащил внутренности, то увидел тебя.
– Тогда ты знаешь.
– Да… Но знаешь ли ты?
– Мне нет нужды это знать.
Нариндар нахмурился и улыбнулся.
– О четверорогом брате… Знаешь ли ты, почему его избегают другие? Почему мой культ, и только он, осуждается в Бивне?
Воин Доброй Удачи увидел самого себя, пожимающего плечами.
Он оглянулся и увидел себя поднимающимся по лестнице, которая раскрошилась и превратилась в крутой склон.
Он оглянулся и увидел себя, пробирающегося по запруженным улицам, с лицами, свисающими, как головки чеснока на колышущихся полотнищах, увидел солдат, наблюдающих за происходящим с приподнятых над землей ступеней крыльца, молодых рабынь, удерживающих корзины и вазы на головах, погонщиков мулов и волов. Он оглянулся назад и увидел, как над ним поднимаются огромные врата, поглощая солнце и высокое голубое небо.
Он оглянулся назад, один из многих пилигримов, бредущих своим путем, наблюдая, как навесные стены Момемна теряются в туманных далях. Монументальная ограда.
Он посмотрел вперед и увидел, как перекатывает длинноволосого мужчину через лужу его крови в черную щель под кроватью. Он сделал паузу, чтобы прислушаться сквозь гул улиц, и услышал, как завтрашние молитвенные гудки глубоко разносятся по всему родному городу.
– О четверорогом брате… Знаешь ли ты, почему его избегают другие? Почему мой культ, и только он, осуждается в Бивне?
– Дурак этот Айокли, – услышал он свой ответ.
Длинноволосый мужчина улыбнулся.
– Он только кажется таким, потому что видит то, чего не видят другие… То, чего не видишь ты.
– Мне не нужно ничего видеть.
Нариндар покорно опустил голову.
– Слепота зрячих, – пробормотал он.
– Ну что, ты готов? – спросил Дар Ятвер, но не потому, что ему было любопытно, а потому, что он сам слышал эти свои слова.
– Я сказал тебе… Я выпотрошил голубя старым способом.
Воин Доброй Удачи оглянулся и увидел, что стоит на далеком холме и смотрит вперед.
Кровь была такой же липкой, какой он ее помнил.
Как и апельсины, которые он съест через пятьдесят три дня.
Эсменет чувствовала себя беженкой, преследуемой, и все же каким-то образом она ощущала себя свободной.
Двадцать лет прошло с тех пор, как она шла пешком по узким улочкам такого огромного города, как Момемн.
Когда она вышла замуж за Келлхуса, то променяла хождение пешком на паланкины, которые несли на своих спинах рабы. И теперь, когда правительница снова шла одна, не считая Имхайласа, она чувствовала себя такой же голой, как рабыня, притащенная на аукцион. Вот она, без сомнения, самая могущественная женщина в Трех Морях, и она чувствует себя такой же беспомощной и преследуемой, как обыкновенная шлюха.
Как только Биакси Санкас сообщил Имхайласу время и место, он начертил их маршрут с тщательностью военного планировщика – и даже отправил солдат, по одному на каждый отрезок пути, чтобы сосчитать шаги. Она оделась, как жена мелкого кианского чиновника, в скромный серый плащ с висящей наискось и наполовину скрывающей ее вуалью, а затем вместе с Имайласом, переодевшимся кастовым галеотским торговцем, просто выскользнула из императорских владений во время смены караула.