И все же ноги сами несли ее вперед. Наружный край двери отодвинулся, как занавес, открывая комнату за ней.
Убийца стоял, глядя в окно из центра комнаты, откуда он едва ли мог надеяться увидеть что-нибудь интересное. Рассеянный свет омывал его профиль. Если не считать некоторой торжественной напряженности, ничто в нем не говорило об обмане и убийстве. Очертания его носа и подбородка были до такой степени гладкими, что казались женоподобными, но его кожа обладала причесанной годами грубостью жестокого не по годам человека. Его черные волосы были коротко подстрижены, что удивило ее, поскольку она думала, что жрецы-убийцы всегда носят длинные волосы, такие же длинные, как у айнонских кастовых аристократов, но без косичек. Его борода была аккуратно подстрижена, как это было принято в настоящее время среди некоторых торговцев, – что она знала только потому, что фанатики из Министрата требовали от нее принятия законов о бороде. Его одежда выглядела совершенно невзрачной, а мочки ушей были испачканы коричневыми пятнами.
Эсменет остановилась на пороге. Когда она была ребенком, то вместе с несколькими другими детьми часто купалась в гавани Сумны. Иногда они устраивали игру, ныряя под воду с тяжелыми камнями в руках и шагая по грязи и мусору на дне. У нее было такое же чувство, когда она входила в комнату – как будто на нее навалилась какая-то мощная тяжесть, иначе она выскочила бы из пола, пробила бы поверхность этого кошмара…
И смогла бы дышать.
Мужчина даже не обернулся, чтобы посмотреть на нее, но она знала, что он внимательно ее изучает.
– Мой экзальт-капитан волнуется внизу, – наконец произнесла она более робким, чем ей хотелось бы, голосом. – Он боится, что ты убьешь меня.
– Он любит тебя, – ответил нариндар, заставив ее содрогнуться от воспоминаний о муже. Келлхус вечно повторял ее мысли.
– Да… – ответила она, удивленная внезапным желанием быть честной. Вступить в заговор – значит совершить своего рода прелюбодеяние, ибо ничто так не способствует близости, как общее стремление к обману. Какое значение имеет одежда, когда все остальное окутано пеленой? – Полагаю, что так оно и есть.
Нариндар повернулся и посмотрел на нее. Она обнаружила, что его пристальный взгляд нервирует ее. Вместо того чтобы цепляться за нее, его внимание, казалось, плавало над ней и проходило сквозь нее. Результат какого-то ритуального наркотика?
– Ты знаешь, чего я хочу? – спросила она, приближаясь к нему в неясном свете. Ее дыхание стало глубоким и тяжелым. Она сама это делала. Она ухватилась за судьбу.
– Убийства. Искать нариндара – значит искать убийства.
От него пахло грязью… грязью, поджаренной на солнце.
– Я буду с тобой откровенна, убийца, – сказала она. – Я понимаю опасность, которую представляю. Я знаю, что даже сейчас ты пытаешься оградиться от меня, зная, что только что-то… что-то невероятное способно привести к мужчине женщину моего высокого положения… к такому мужчине… как ты. Но я хочу, чтобы ты знал: именно честность привела меня сюда, одну… для тебя. Я не желаю видеть другого проклятым за мои собственные грехи. Я хочу, чтобы ты знал, что можешь доверять этой честности. Что бы ни случилось, я ценю то, что ты поставил на чашу весов саму свою душу. Я сделаю тебя принцем, убийца.
Если ее слова и возымели действие, то его взгляд и выражение лица ничем этого не выдали.
– Теплая кровь – это единственное золото, которое я хотел бы сохранить, ваша милость. Незрячие глаза – единственные драгоценности, которые я бы желал иметь.
Это звучало как догма, в которую верят.
– Майтанет, – еле слышно произнесла она. – Шрайя Тысячи Храмов… Убей его, и я заставлю принцев – ты слышишь меня, принцев! – встать перед тобой на колени!
Теперь, когда эти слова повисли между ними в воздухе, они казались полнейшим безумием. Она почти ожидала, что мужчина громко захихикает, но вместо этого он схватился за свой бородатый подбородок и кивнул.
– Да, – сказал он. – Необыкновенная жертва.
– Так ты сделаешь это? – спросила она с нескрываемым удивлением.
– Это уже сделано.
Она вспомнила, что сказал лорд Санкас о нариндарах, вырезающих события связанными с другими разными событиями – о том, как сама эта встреча будет связана с занесением ножа над жертвой.
– Но…
– Больше ничего не будет сказано, ваша милость.
– Но как я узна…
Она замолчала в смущенной нерешительности. Как может мир быть таким смазанным, таким обтекаемым, что столь весомые вещи могут быть выброшены с такой мимолетной легкостью? Нариндар повернулся и посмотрел в узкое окно. Она рефлекторно проследила за его взглядом и увидела столб дыма, поднимающийся над пестрыми домами на западе. Что-то происходило…
Опять бунты?
Она собралась уходить, но что-то неуловимое зацепило ее за обшарпанную дверь, заставив отвести взгляд. Он стоял так, словно только этого и ждал. Он выглядел одновременно старым и молодым, как будто у времени не хватило инструментов, чтобы правильно обработать глину, из которой он был слеплен. Эсменет задумалась, как же она должна выглядеть перед ним, прячась под своим мешковатым плащом и капюшоном. Императрица, скрывающаяся от своей собственной империи.
– Как тебя зовут? – спросила она
– Иссирал.
– Иссирал… – повторила она, пытаясь вспомнить значение этого шайгекского слова. – Судьба? – уточнила она, хмурясь и улыбаясь. – Кто тебя так назвал?
– Моя мать.
– Твоя мать поступила жестоко, проклиная тебя таким именем.
– Мы принимаем такие дары, какие она дает.
Что-то в этом, да и в поведении мужчины в целом, превратило ее тревогу в полный ужас. Но она рассудила, что люди, которые убивают по найму, – убийцы, – и должны быть пугающими.
– Я думала, что нариндары преданы четверорогому брату…
– Преданность? Брата волнуют не наши заботы, а только то, чтобы мы убивали во имя его.
Благословенная императрица Трех Морей судорожно сглотнула. Что это за мир, который может вместить таких людей, такие замыслы, что даже убийство может превратиться в поклонение…
– У вашего брата и у меня так много общего, – сказала она.
Пространство, лишенное пространства… подвешенное.
Мелькают девушки-рабыни, сияющие чернотой и обнаженные, если не считать одного страусиного пера между бедер. Высокие евнухи – их церемониальные кандалы сверкают во влажном сумраке. Огромные деревянные балки и луковичные колонны из мрамора и диорита. Подушки небрежно разбросаны по садам удовольствий…
Дворец перьев.
Беззвучный звук. Беззвучный голос…
– Скажи ему, кузен. Скажи это хитрому сыну Каскамандри. Если он добьется успеха, Высокий Священный Зеум станет братом Кайану. Мы будем бить, как он бьет, истекать кровью, как он истекает кровью!
Даже когда он ответил, Маловеби почувствовал, что падает назад, погружаясь в себя, так сильно он боялся этих слов.
– Да, великий сатахан.
Стареющий колдун Мбимайю заморгал и закашлялся, обнаружив, что бесконечное нигде сменилось убогой теснотой его палатки – если только так можно было назвать это жалкое жилище, которое дали ему фанимцы. Он сидел, скрестив ноги, и его узловатые кулаки крепко сжимали две статуэтки из красного дерева – фетиши, которые делали возможным исвазийское заклинание Далекого призыва. Он уперся локтями в колени и закрыл лицо руками.
Завтра, решил он. Завтра он все расскажет падирадже.
Сегодня ночью он будет стонать и жаловаться в своей парусиновой клетке, метаться и мучиться – делать все, что угодно, только не спать.
Как смеялся бы Ликаро! Неблагодарный человек.
После завоевания заудуньянами Нильнамеша Маловеби и его старшие братья Мбимаю сожгли целые урны с лампадным маслом, тщательно изучая и обсуждая безумие, которое было аспект-императором и Великой Ордалией. Даже если бы их сатахан не требовал этого, они отложили бы все дела, чтобы обдумать происходящее. В течение многих лет они верили, что Анасуримбор Келлхус был просто разновидностью заразы. По какой-то причине Три Моря казались особенно склонными к пророчествам и их уловкам. Там, где Зеум оставался верен старым киуннатским обычаям, хотя и в их собственной эллиптической манере племя кетьян – которому доверили священный Бивень, не меньше! – казалось, было склонно разрушить их древние истины и заменить их абстракцией и фантазией. «Чтобы лучше измерить их возраст», – съязвил Вобазул во время одного из их разговоров. Анасуримбор Келлхус, как полагали Маловеби и его товарищ Мбимаю, был просто еще одним Инри Сейеном, еще одним одаренным шарлатаном, стремящимся предать проклятию еще больше своих сородичей.
Но успехи этого человека… А также донесения как от шпионов Зеума, так и от контактов Мбимаю с магическими школами. Аспект-император был больше, чем одаренным демагогом, больше, чем хитрым генералом, магом или тираном, – гораздо больше.
Вопрос заключался в том, чем именно он был.
Нганка’Кулла часто критиковали за его терпение и снисходительность, но в конце концов даже он устал от их бесконечных проволочек и возражений. Наконец, он вызвал своего кузена, желая узнать суть их разногласий.
– Мы рассмотрели все, что имеет значение, – доложил Маловеби. – Есть только один ясный урок…
Сатахан сидел, подперев подбородок кулаком – так велик был вес его боевого парика, фамильной реликвии его любимого дедушки, который он носил.
– И что же это?
– Все, кто сопротивляется ему, погибают.
Весть о том, что имперские колонны заняли развалины Авангшея, пришла позже той же ночью – такова была превратность судьбы. С тех пор Маловеби обнаружил, что древняя крепость мало что значит для людей Трех Морей. Но для зеумцев это был не что иное, как священный порог их нации. Единственные ворота в огромной стене, которую сам мир воздвиг вокруг Высокого Священного Зеума.
Вскоре после этого начали прибывать заудуньянские миссионеры. Некоторые из них были почти нищими, другие – переодетыми торговцами. Потом, конечно, было печально известное посольство самоубийц. И за все это время Авангшей был восстановлен и расширен, а нильнамешские провинции реорганизованы по военному принципу. Их шпионы даже сообщали о строительстве многочисленных амбаров в Сорамипуре и в других западных городах.