– Милостивый Седжу! – услышала она свой крик. – Кельмомас! Мой мальчик, Имхайлас!
Внезапно, перекрывая рев, стоящий у нее в ушах, зазвучал другой рог, который она знала по бесчисленным упражнениям – так хорошо, что казалось, будто это слово прокричали на весь мир. Общий сбор! Гвардейцы, соберитесь!
Затем Имхайлас опустился на колени на камень перед ней.
– Ваша милость! – сказал он, понизив голос. – Имперские территории подверглись нападению. Что вы прикажете делать своему рабу?
И наконец, к ней вернулся рассудок. Действовать в неведении – значит махать руками, как будто падаешь. Нужны знания. Нужно было выяснить, что делает Майтанет, и молиться, чтобы дворец смог противостоять ему.
– Беречь свою императрицу, – сказала она.
Анасуримбор Кельмомас никогда не понимал, откуда он что-либо знает. Забавно, как чувства охватывают места, за которыми не может уследить душа. Мальчик играл в своей комнате – точнее, притворялся, что играет, поскольку он был гораздо больше погружен в свои интриги и фантазии, чем в грубые игрушки, которые должны были забавлять его, – когда что-то просто позвало его на балкон, выходящий на Священные Угодья…
Туда, где, казалось, он чувствовал запах непонятно чего. Няня крикнула ему вслед, но он не обратил на нее внимания. Он огляделся и увидел гвардейцев, как всегда, толпящихся внизу, и бегающих туда-сюда рабов…
Все и вся на своих местах.
Что-то здесь не так, понял мальчик, что-то очень большое. Он повернулся, чтобы посмотреть вниз на ряд балконов справа от себя, и увидел свою старшую сестру, Телиопу, одетую в безумное платье с монетами, тяжело свисающими с каждого подола, стоящую, как птица, наклонившаяся на ветру, – ее чувства были обострены, она пыталась уловить то, чего он не мог ни слышать, ни видеть.
Платаны маячили перед ними и над ними – каждый листик был маленьким свистящим воздушным змеем, образующим мохнатые кисти, которые раскачивались и шелестели в солнечном свете. Ничего… Он ничего не слышал.
Из всех его братьев и сестер только Телиопа вызывала в его сердце хоть какую-то нежность. Кельмомас никогда не задумывался над тем, почему это могло случиться. Она почти не обращала на него внимания и обычно говорила с ним только от имени матери. Он определенно боялся ее меньше всего. И несмотря на то что она проводила много времени с матерью, нисколько ей не завидовал.
Она никогда не казалась реально существующей, эта сестра.
Кельмомас смотрел на ее выщербленный фарфоровый профиль, раздумывая, стоит ли ему окликнуть ее. Он так сильно напряг слух, что звон монет на ее платье показался ему взрывом, когда она повернулась к нему.
– Бе-беги, – сказала она без малейшей тревоги. – Найди ка-какое-нибудь место, чтобы спрятаться.
Он даже не пошевелился. Он редко принимал всерьез то, что говорила Телли, – такова была его любовь к ней. Затем он услышал их – первые слабые крики прорвались сквозь низкий рев платанов.
А еще звон и лязг оружия…
– Что происходит? – воскликнул он, но сестра уже исчезла.
«Святой дядя, – прошептал тайный голос, пока он стоял, ничего не соображая. – Он уже вернулся».
Рога рыцарей шрайи продолжали сигналить друг другу, но, как зловеще это ни звучало, они не слышали больше никаких звуков эотийской стражи, кроме первого, единственного крика. Город казался обманчиво спокойным, если не считать окон домов, набитых зеваками. Движение по переулкам и улицам шло, конечно, с большей поспешностью. Жители Момемна толпились тут и там, обмениваясь страхами и догадками и не сводя глаз с запада. Но никто не паниковал – по крайней мере, пока. Во всяком случае, город ждал, как будто это была всего лишь огромная повозка, стоявшая без дела, пока ярмо привязывали к новому мулу.
Впервые за все время Эсменет с немалым ужасом осознала всю шаткость власти, всю ту легкость, с которой можно было производить замены, пока структура оставалась неповрежденной. Когда люди целуют твое колено, так легко думать, что это ты сама, а не положение, которое ты занимаешь, была тем главным, что двигало ими. Но, переводя взгляд с одного лица на другое – старые, покрытые оспинами, нежные, – она поняла, что может, если захочет, сбросить вуаль, что ей совершенно незачем переодеваться, просто потому, что она, Эсменет, сумнийская блудница, которая прожила бурную и сложную жизнь, в буквальном смысле не существовала для них.
Какое значение имеет человек, спрятанный за ширмами паланкина, пока носильщика кормят?
В этих мыслях была какая-то обреченность, и она старалась отогнать их.
Толпа росла, как и царящие в ней возбуждение и суматоха. Чем ближе они подходили к дворцу, тем сложнее становился их путь. Большинство людей пробивались на восток, отчаянно пытаясь спастись от того, что происходило позади них. Другие – любопытные и те, у кого, как и у Эсменет, были родственники в окрестностях дворца, – прокладывали себе путь на запад.
Дважды Имхайлас останавливался, чтобы спросить у бесцельных зевак, что случилось, и дважды ему отказывались отвечать.
Этого никто не знал.
Даже сейчас, когда они мчались, уворачиваясь от столкновений и толкая друг друга, надежда все выше поднималась в ее душе. Она поймала себя на том, что думает о своих пилларских и эотийских гвардейцах, о том, какими компетентными, многочисленными и преданными они казались. В течение многих лет она жила среди них, бездумно требуя безопасности, которую они обеспечивали, но никогда по-настоящему не ценила их – до сих пор. Их отбирали вручную, отбирали со всего Среднего Севера за их отвагу и фанатизм. Они провели основную часть своей жизни, готовясь к таким событиям, напомнила она себе. Во всяком случае, они жили только ради таких событий.
Они будут защищать императорские владения, охранять дворец. Они будут охранять ее детей!
Затаив дыхание, она представила себе, как они ощетинились вдоль стен, выстроились вокруг ворот, великолепные в своих алых и золотых регалиях. Она увидела старого Вем-Митрити, стоящего высоко на каком-то парапете: его сутулые плечи были откинуты назад от гнева и негодования, обрушивая на восставших магические разрушения. Она увидела старого Нгарау, который ковылял, как морж, среди царящей везде паники – вооруженный, выкрикивающий команды. А ее мальчик – ее прекрасный мальчик! – испуганный, но еще слишком юный, чтобы не радоваться, не думать, что это какая-то славная игра.
Да! Боги не станут навлекать на нее это несчастье. Она заплатила им кровожадную дань!
Мир должен был объединиться…
Но дым поднимался все выше по мере того, как они мчались по все более шумным улицам, пока она не почувствовала, что смотрит вперед, вытянув шею. Лица убегающих становились все более замкнутыми, все более сосредоточенными. Рев – крики с переполненных крыш, с бурлящих улиц, – казалось, становился все громче и громче.
– Дворец горит! – тут же закричала одна старая карга рядом с ней. – Императрица-шлюха мертва! Мертва!
И в смятении надежды она вспомнила: боги охотились за ней и за ее детьми.
Добрая Удача отвернулась от них.
Наконец, они выбрались из узких улочек и направились к улице Процессий с ее широкими просторами.
Если бы не Имхайлас и его сила, толпа победила бы ее, не дала бы ей увидеть катастрофу собственными глазами. Он потянул ее за запястья, ругаясь и толкаясь, и она последовала за ним с болтающимися, как маятники, кукольными руками и ногами. И внезапно они, тяжело дыша, очутились в первых рядах толпы.
Когорта неоседланных рыцарей шрайи охраняла мосты через крысиный канал – видимо, для того, чтобы охранять толпу, а также для того, чтобы не допустить попыток вновь захватить имперские владения. Укрепления, возвышавшиеся за ними, были безлюдны. Эсменет мельком увидела очаги сражений тут и там на фоне поднимающегося беспорядочного нагромождения строений, которые покрывали Андиаминские Высоты: там бились далекие фигуры, и их мечи сверкали на солнце. Дым лился жидкими лентами с форума Аллозия. И еще три дымовых плюмажа поднимались из мест, невидимых за пределами дворца.
Имхайласу не нужно было ничего говорить. Битва была окончена. Новая Империя была свергнута в течение одного дня.
Это было спланировано, поняла она. Столь эффективное нападение требовало тщательного планирования…
И времени.
Императрица Трех Морей стояла, затаив дыхание, держась рукой за свою вуаль и глядя на потерю всего, что она знала за последние двадцать лет. Кража ее силы. Разрушение ее дома. Пленение ее детей. Опрокидывание ее мира.
Дура…
Эта мысль была подобна холодному сквозняку в склепе.
Какая же она дура!
Соперничать с Анасуримбором Майтанетом. Скрестить мечи с дунианином – кто лучше ее знает, как это глупо?
Она повернулась к Имхайласу, который стоял так же неподвижно и ошеломленно, как и она.
– Мы… – пробормотала она, но только для того, чтобы хоть что-то сделать. – Мы должны вернуться…
Он посмотрел ей в глаза и смущенно прищурился.
– Мы должны вернуться! – воскликнула она, задыхаясь. – Я… Я брошусь к его ногам! Буду молить о пощаде! Седжу! Седжу! Я должна что-то сделать!
Он бросил настороженный взгляд на тех, кто теснился вокруг них.
– Да, ваша милость, – сказал он напряженно, стараясь перекричать гул толпы. – Вы должны что-то сделать. Это предательство. Святотатство! Но если вы отдадите себя ему, то будете казнены – понимаете? Он не может позволить вам свидетельствовать!
Нити света запутались и исказили его лицо. Она сморгнула слезы. Когда же она начала плакать?
С тех пор как она пришла в постель Келлхуса, кажется. С тех пор как покинула Акку…
– Тем больше оснований для тебя, чтобы оставить меня, Имхайлас. Беги… пока ты еще можешь.
Улыбающееся хмурое выражение исказило его лицо.
– Проклятие не согласно со мной, святая императрица.
Еще одна из его цитат… Она всхлипнула и раздраженно засмеялась.