– Тише, – сказала святая императрица.
Она подумала о голоде, о том, как маленькая Мимара, казалось, с каждым днем все больше становилась похожей на скелет. Она вспомнила, как разрывалась надвое, отправляясь с ней к работорговцам в гавани. Гул недоверия. Толчок оцепеневшей необходимости. Маленькие пальчики, сжимающие ее руку в тревожном доверии.
И с такой силой, что у нее закатились глаза, она пожалела, что просто не удержала этот скелетик, не оставила его в своем убогом кругу… и не умерла вместе со своей единственной дочерью. Мимарой.
Единственным, что осталось бы у нее непроданным.
– Я понимаю…
Сколько времени прошло с момента, когда она спуталась с ее прошлым?
Эсменет сидела рядом с девушкой до тех пор, пока ослепительно-белые линии на ставнях не побледнели и не стали серыми. Нари не знала своего возраста – только то, что с момента ее расцвета прошло пять лет. Ее растили итариссой, ритуальной рабыней из гарема, популярной среди нильнамешской кастовой знати. Ее хозяин владел поместьями как в Инвиши, где они зимовали, так и в горах Хинаяти, где они проводили чумные летние месяцы. Она любила его неистово. Очевидно, он был нежным, заботливым человеком, который щедро одаривал ее подарками, чтобы искупить неизбежные травмы, нанесенные ей. Величайшая катастрофа в ее жизни – нулевой год – произошла вместе с ее первым кровотечением. Вместо того чтобы продать ее в публичный дом, как это случилось с большинством итарисс, хозяин отпустил ее на свободу. Почти сразу же она стала любовницей другого кастового аристократа, торгового представителя, который был послан в Момемн почти четыре года назад. Именно он купил желтую комнату, в которой она теперь жила, и ее роскошную обстановку. Нари тоже любила его, но когда срок его годичного пребывания в должности истек, он просто перевез свою жену и весь свой дом обратно в Инвиши, не сказав девушке ни слова.
Она начала продавать себя почти сразу после этого.
Эсменет поймала себя на том, что слушает ее с двумя душами: одна была душой старой шлюхи, почти презрительно относившейся к уютной роскоши, столь характерной для жизни девушки, другая – душой стареющей матери, ужаснувшейся тому, как эту несчастную использовали и бросили, чтобы потом использовать и снова бросить.
– Я хочу вам помочь! – воскликнула девушка. – Имма, он… он… Я…
Так всегда объясняется жестокость. Жизнь, полная страданий. Жизнь, в которой простое выживание кажется необъяснимым риском. Жизнь, слишком испорченная, чтобы поддерживать героизм.
Эсменет попыталась представить себе, что бы она делала все эти годы, если бы один из ее клиентов пришел к ней с каким-нибудь беглецом, – не говоря уже об императрице Трех Морей. Ей хотелось думать, что она была бы бесстрашной и великодушной, но она знала, что сделала бы то, чего судьба требует от всех проституток: предала бы во имя выживания.
Только Акка мог добиться от нее такого риска, поняла она.
Только любовь.
Внезапно она поняла мучения девушки. Нари любила Имхайласа. Она сделала его суммой своих простых надежд. Будь он просто одним из ее мужчин, она бы прибегла к той мрачной, сдержанной манере, которую проститутки обычно используют, чтобы дистанцироваться от людей, когда они вынуждены причинять этим людям боль. Но это было не так. И он пришел к ней, требуя смертельной милости.
Люди погибли – и продолжали погибать – из-за нее, Анасуримбор Эсменет. С этого момента она поняла, что стала смертельно опасной для любого, кто хотя бы мельком увидит ее и не предупредит рыцарей шрайи. С этого момента она стала самой разыскиваемой беглянкой во всех Трех Морях.
– Ну пожалуйста! – воскликнула Нари жалким из-за акцента голосом. – Ну пожалуйста! Благословенная императрица! Вы должны найти какое-нибудь другое место! Вы… Вы не… не… не в безопасности здесь! Здесь слишком много людей!
Но она знала, что Нари не просто просит ее спрятаться в другом месте. Девушка просила ее также взять на себя ответственность за отъезд, чтобы спасти ее отношения с Имхайласом.
И если бы не ее дети, Эсменет, вероятно, сделала бы именно так, как она просила.
– Почему? – спросил мужской голос у них за спиной.
Обе женщины ахнули и тут же с такой силой рванулись к кровати, что та чуть не развалилась на части. Имхайлас стоял у двери, как и прежде закутанный в плащ, и смотрел на Нари с неприкрытым возмущением. Сочетание мрачности и удивления делало его похожим на призрака.
– Почему это мы не в безопасности?
Девушка тут же опустила глаза – видимо, это была привычка, оставшаяся у нее с детства, когда она была рабыней, предположила Эсменет. Имхайлас обошел вокруг кровати, яростно сверкая глазами. Половицы скрипели под его сапогами. Девушка продолжала смотреть вниз с покорной неподвижностью.
– Что это? – рявкнул он, дергая за одеяло, которое она натянула на плечи. Девушка заслонила свою открывшуюся грудь предплечьем. – Так ты принимаешь клиентов? – воскликнул он тихим, недоверчивым голосом.
– Имма! – крикнула Нари, подняв, наконец, голову. Из глаз у нее текли слезы.
Удар был внезапным и достаточно сильным, чтобы хрупкая девушка покатилась по матрасу. Имхайлас рывком поднял ее и прижал к стене, прежде чем Эсменет успела обрести дар речи, не говоря уже о том, чтобы вскочить на ноги. Девушка вцепилась когтями в руку, сжимавшую ее горло, булькнула и захлебнулась. Экзальт-капитан вытащил нож и поднял острие перед ее широко раскрытыми и закатившимися глазами.
– Стоит ли мне послать тебя к ним прямо сейчас? – заскрежетал он зубами. – Стоит ли мне позволить Сотне судить тебя сейчас, пока ты все еще воняешь, потому что обделалась перед святой императрицей! Или послать тебя к ним оскверненной?
Эсменет кружила позади него, словно во сне. «С каких пор я стала такой медлительной? – недоумевала какая-то смутная часть ее души. – Когда мир стал таким быстрым?»
Она подняла ладонь к запястью душащей девушку руки. Имхайлас посмотрел на нее – его глаза были дикими, яркими и затуманенными безумием, приводящим в ужас всех женщин. Он моргнул, и она увидела, как он останавливает себя, чтобы не скатиться в это смертельное безумие полностью.
– Замолчи, Имма, – сказала она, впервые употребив уменьшительное от его имени, и встретила его изумленный взгляд с теплой улыбкой. – Не забывай, что твоя благословенная императрица – старая шлюха…
Экзальт-капитан отпустил обнаженную девушку, которая упала на пол, давясь и рыдая, и сделал шаг назад.
Эсменет склонилась над Нари в нерешительности, ее душа застыла на гудящем пороге сострадания.
«Твои дети! – подумала она, и внутри ее что-то свернулось в тугой комок. Нет такого безжалостного врага, как всепрощающая природа. – Кельмомас! Вспомни его!»
– Я – твоя императрица, Нари… Ты хоть понимаешь, что это значит?
Она протянула руку к Имхайласу и жестом указала на его нож. «Его ладони горячее моих», – пришло ей в голову, когда ее пальцы сомкнулись на теплой коже рукоятки.
Даже сквозь слезы в глазах девушки было видно что-то живое и настороженное. Какая-то тревожная живость была в том, как их взгляд переходил от сверкающего клинка к глазам Эсменет. Императрица понимала, что, несмотря на свой юный возраст, Нари была полностью сосредоточена на выживании.
– Это значит, – сказала Эсменет, и в ее улыбке было столь же мало материнского тепла, как и в острие ножа, – что твоя жизнь – твоя жизнь, Нари, принадлежит мне.
Девушка сглотнула и кивнула с тем же видом ученой покорности.
Эсменет прижала острие ножа к мягкому изгибу ее горла.
– Твоя душа, – продолжала благословенная императрица Трех Морей, – принадлежит моему мужу.
– Майтанет распустил армию жрецов по всему городу, – сказал Имхайлас, в изнеможении откидываясь на спинку потертого дивана. Нари, теперь уже одетая и почти до смешного кроткая, сидела, скрестив ноги, на полу у его ног, держа чашу с разбавленным вином в очередной позе ритуального раболепия. Эсменет сидела на краешке своей койки и наблюдала за ними, сгорбившись и упершись локтями в бедра. Мир за ставнями погрузился во тьму. Единственный фонарь освещал комнату, отбрасывая беспорядочные тени сквозь охристый мрак.
– Глашатаи, – продолжал экзальт-капитан, – только в полном облачении и размахивающие курильницами на посохах… – Его глаза впились в Эсменет в полумраке, свет лампы отражался двумя блестящими белыми точками низко на их радужках. – Он говорит, что вы сошли с ума, ваша милость. Что вы – вы! – предали своего мужа.
Эти слова выбили ее из колеи, хотя она совершенно не удивилась. Майтанету не нужно быть дунианином, чтобы понять важность соблюсти законность.
Келлхус объяснял ей, как живут народы и какой должна быть политика, объяснял, как все работает подобно сиронжийским автоматам, столь ценимым любящей все модное кастовой знатью.
– Все государства воздвигнуты на спинах людей, – сказал он ей после окончательной капитуляции Верховного Айнона. – Их действия, то, что они делают изо дня в день, соединяются, как колеса и шестеренки, от каменщика до сборщика налогов и раба-телохранителя. И все действия возводятся на спине веры. Когда люди отворачиваются от своих убеждений, они отворачиваются от своих действий, и весь механизм выходит из строя.
– Так вот почему я должна лгать? – спросила она, глядя на него с подушки.
Он улыбнулся так же, как всегда, когда она выказывала свое пронзительное невежество.
– Нет. Думать в этих терминах, Эсми, значит думать, что честность – это та цель, которая стоит перед тобой.
– И какова же тогда твоя цель?
Он пожал плечами.
– Эффективность. Массы всегда будут погрязать во лжи. Всегда. Конечно, каждый человек будет думать, что он верит в истину. Многие даже будут оплакивать силу своего убеждения. Поэтому, если ты скажешь правду об их обмане, они назовут тебя лгуньей и откажут тебе в праве на власть. Единственный выход для правителя – это говорить то, что требуется, смазывая речь маслом, общаться таким образом, чтобы облегчить работу машины. Иногда это будет правдой, возможно, но чаще это будет ложью.