– Кто… Кто эти люди?
– Твои дети.
– Что? Что это?
– Ты готовишься.
Нелюдь снова опускает свою лысую голову в тень.
– Готовлюсь? Что это за язык, на котором я говорю? Где я научился этому языку?
– Ты готовишься.
– Готовлюсь?
– Да. Вспомнить.
Клирик поднимает лицо к мрачной фигуре, сидящей перед ним. Затем, без всякого предупреждения, его черный взгляд устремляется выше, над плечом капитана, и останавливается на Мимаре, которая притворяется спящей.
– Да… – говорят белые губы, кажущиеся полными в игре черноты и звездного света. – Они напоминают мне…
Капитан поворачивается, чтобы проследить за его взглядом, и лишь на мгновение открывает свой дикий профиль, прежде чем отвернуться.
– Да… Они напоминают тебе о ком-то, кого ты когда-то любил.
Лорд Косотер встает, заслоняя плечом свет звезд, а затем увлекает Клирика в ветреную темноту.
Этот обмен репликами встревожил ее, но он больше походил на известие о растущем голоде за границей, чем на какую-либо непосредственную угрозу. Она вспоминает описание Акхеймионом странностей, свойственных нелюдям, – как их воспоминания о жизни сначала исчезают, оставляя лишь отдельные группы ярких картинок, смятение души, висящей без основания, и как постепенно возвращаются друг за другом их искупительные воспоминания, все больше и больше сковывая их бессвязными эпизодами мучений и боли, пока их жизнь не превращается в кошмар, окутанный туманом, пока вся любовь и радость не уходят в небытие, не становятся вещами, угадываемыми сквозь тени, отбрасываемые их разрушением.
Вот оно, понимает она. Это – награда, которую капитан бросил на весы их сделки. Клирик отдает свою силу, и лорд Косотер предлагает ему память. Людей, которых надо любить. Людей, которых надо уничтожить…
Людей, которых надо помнить.
И все же лорд Косотер – заудуньянин, один из фанатиков ее отчима. Иначе зачем бы он защищал ее от извращенной похоти остальных? И если он заудуньянин, то он никогда не отправит свою экспедицию на уничтожение, если только… Если только аспект-император не приказал ему это сделать.
Она понимает, что сделка, которую он заключил с Инкариолом, может оказаться ложной. Если так, то капитан играет в самую смертельную игру.
Как и все остальные, она привыкла не обращать внимания на свое таинственное зрение. Но Клирик несет свой отпечаток, остаток своей многовековой колдовской практики слишком глубоко в себе. Его разрывает изнутри оккультное уродство, он весь покрыт шрамами от бесчисленных преступлений против творения. И к этому добавляется явная красота его земного облика – очень резкое противоречие, так что порой кажется, что самый простой взгляд на него вырвет ее глаза из орбит. Даже если бы она не видела его сражающимся в подземных глубинах Кил-Ауджаса или под когтистыми навесами Меорнской пустыни, она бы знала, что он был силой – великой силой.
Если он решит уничтожить Шкуродеров…
Только Акхеймион мог надеяться выстоять против него – будь он свободен говорить.
Артель продолжает свой одинокий путь, ничтожный на фоне слияния бесконечных земли и неба. Окружающий пейзаж выглядит рабским и меланхоличным, как будто это горы, разбитые на красноватые кучи и долго блуждающие гребни. Дикие необъятные облака покрывают небо, они медленно плывут, обещая дождь, который никогда не проливается из них.
Она часто заглядывает в них во время марша, исследуя разрывы и провалы в них, удивляясь тому, как они образуют плавающие пласты, которые, кажется, вращаются в противоположных направлениях, скрывая в своем белом забвении глубокие проблески синего неба.
Волшебник спотыкается, связанный и с кляпом во рту. Он с ненавистью глядит на всех, кроме нее.
«Выживи, Мимара! Забудь меня!»
Проходит еще несколько дней, прежде чем ей удается собрать все воедино. Сарл, в частности, дает ей ключевые идеи. Он рассказывает ей, как лорд Косотер, прославившийся своей жестокостью и маршальским рвением, привлек внимание аспект-императора во время войн за объединение. Как ему были обещаны особые льготы шрайи, которых не было ни у кого, кроме ее дяди Майтанета, чтобы он основал артель скальперов и остался в окрестностях Хуннореала, где мог бы регулярно проверять, как дела у волшебника.
– Он рожден адом, – говорит ей безумец, и его лицо расплывается в столь хорошо всем известном радостном смехе. – Он рожден адом, наш капитан. И он это знает – ого-го! И он знает это. Он думает, что твой гурвикка оплатит его траты… – Его косящие глаза распахиваются в притворной тревоге. – Доставь его в рай!
– Но как же? – протестует она.
– Из-за него! – хихикает безумец. – Из-за него! Аспект-император знает все…
Она сама видела результат двадцати лет одиночества волшебника в пустыне. После того как Акхеймион скрылся в Марроу, она прорвалась в его комнату в башне, отбившись от пытавшихся помешать ей рабов. Какая-то часть ее ожидала, что она взорвется, когда войдет туда, что с криком умрет в магическом огне. Она чувствовала остатки чего-то таинственного. Но там не было никаких зарождающихся защитных заклинаний, защищающих комнату, не было ничего… Из-за детей его рабов, которые могли туда забраться, поняла Мимара.
Сначала она почти ничего не видела, кроме солнечного света, падавшего на закрытое ставнями окно, где она впервые увидела мага. Там стоял прогорклый, но удивительно сухой и манящий запах. Наконец, она увидела волчьи шкуры, согревающие стены и потолок. Грубо сколоченную кровать. А потом – предмет его многолетнего труда.
Страницы. Разбросанные. Сложенные в стопки, которые, казалось, вот-вот рухнут. Свитки громоздились друг на друга в тени, как кости. Описания одного Сна за другим, нацарапанные чернилами и пронумерованные, – все там было пронумеровано. Узор за узором. Теория за теорией. Сесватха это, Сесватха то. Множество деталей, которые она никогда не смогла бы расшифровать, не говоря уже о том, чтобы запомнить.
Из всех каракулей, на которые она смотрела, только одни сохранились в ее памяти – те, что казались последней записью старого волшебника, те, что побудили ее последовать за ним.
«Она вернулась. Из всех людей!
Наконец, я проснулся».
«Она», – написал он тогда. Она… Эсменет.
Ее мать.
Если она могла просто войти в комнату старого волшебника, рассуждает Мимара, то и ее отчим тоже. Она даже видит его мысленно, аспект-императора, выходящего из точки бело-голубого света. Она видит его лицо, всегда такое далекое, всегда такое пугающее, медленно всматривающееся в неряшливый мрак. Что подумает бог, размышляет она, глядя на жалкие пожитки своего старого учителя, на навязчивую идею первой постоянной любви его жены?
Ничего человеческого, уверена Мимара.
Она смеется во время этих размышлений, достаточно громко, чтобы привлечь больше одного вопросительного взгляда своих спутников. Часть ее винит в этом квирри, который она обожает, хотя и ненавидит. Он продолжает выщелачивать ее душу, вытягивать воду из ее прежних забот и ревниво хранить их серьезность. Время от времени она даже ловит себя на мысли, что ее плен – честная и выгодная сделка… до тех пор, пока Клирик не начинает снова ласкать ее рот своим холодным и горьким пальцем.
Но смех ее все же искренний. С самого начала она отбросила страхи старого волшебника по поводу своего отчима.
– Вот как он посылает тебя, – сказал Акхеймион. – Вот как он правит – из тьмы в наших собственных душах! Если бы ты чувствовала это, знала это, это просто означало бы, что существует какой-то более глубокий обман…
Она отвергла эти слова с ухмылкой, с гримасой, которую приберегала для дураков. Она, Анасуримбор по браку ее матери, жившая в божественном присутствии Келлхуса, сидевшая раздавленной и покрытой гусиной кожей, когда ее отчим просто пересекал комнату. Как и многие другие, она путала отсутствие с бессилием. Андиаминские Высоты казались такими далекими. Теперь она знает: аспект-императору не страшны расстояния. Анасуримбор Келлхус повсюду.
Именно этого и боялся старый волшебник.
С этим осознанием приходит новое понимание ее силы. Она поймала себя на том, что пристально разглядывает капитана, гадая о том, борются ли в нем чаши весов, о шатком равновесии благочестия и жажды крови. Она представляет собой невыносимое осложнение, решает Мимара, морщинку, портящую длинный шелк его честолюбия. Он не испытывает никакого земного ужаса, решает она, потому что его страх перед проклятием затмевает все остальное. Он слишком воинственен, чтобы найти спасение в богах сострадания. Слишком скуп и жесток, чтобы заслужить благосклонность войны или охотника…
Только аспект-император может сделать добродетелью свою жажду крови. Только он может доставить его в рай.
Она – переменная, думает Мимара, вспоминая алгебру, которую выучила на коленях у Ераджамана, своего наставника-нильнамешца. Она – та ценность, которую капитан не может вычислить.
То, что он делает, наконец решает она, зависит от того, кого он считает своим господином и хозяином, своим богом.
– Я беременна, – говорит она ему.
По его неумолимому лицу пробегает дрожь.
– Разве тебе не любопытно? – спрашивает она.
Его взгляд не дрогнул. Никогда еще мужчина не приводил ее в такой ужас.
– Ты это знаешь… ведь знаешь же?
Кажется, она всю свою жизнь провела, глядя в лица бородатых мужчин, угадывая линию их подбородка, чувствуя, как их волосы натирают обнаженную кожу ее шеи. У нее сохранились лишь детские воспоминания о голых лицах священников и представителей кастовой знати в Сумне. Да еще некоторые из старших нансуров, населявших императорский двор, все еще цеплялись за свои женственные щеки. Но похоже, сколько она себя помнит, у мужчин всегда были бороды. И чем больше они были им к лицу, тем выше становилось их положение.
Лорд Косотер выглядит для нее не более чем головорезом – даже попрошайкой. «Думай о нем только так! – беззвучно кричит она. – Он меньше, чем ты! Меньше!»