Пыхтя от напряжения, Акхеймион запускал руки в груду обломков от зубчатых стен, разгребал их вспышками волшебных огней. Обломки сыпались на освобожденное пространство, которое он расчистил, но уже не в таком количестве. Ступая по ненадежному, разъезжающемуся под ногами щебню повергнутых и покосившихся колонн, они двинулись вперед, пробиваясь к выходу. Когда свет наконец забрезжил по краю верхних обломков, они остановились, чтобы перевести дыхание и собраться с силами.
– Эта тварь ждет нас, – сказал Клирик.
Акхеймион кивнул. Он живо представил Ваттита, лежащего в проходе, который только и ждет, чтобы пустить струю извивающегося пламени. Устраивать засады было печально известной тактикой Раку. При всей своей дикой мощи они были исключительно умными и коварными созданиями, – гораздо хитрее, чем шранки. Жертве не оставалось иного выбора, как только спрятаться в нору и попытаться выжить под натиском силы…
– Один из нас должен прикрывать, – сказал он, – а другой в это время бросится в огонь.
Нелюдь, не успев кивнуть, резко обернулся во тьму за спиной.
Нахмурившись, Акхеймион проследил, куда направлен его взгляд, и, прищурившись, всмотрелся в пустоту наверху. Поднял палец, чтобы соскрести пыль…
Вломившись в дымку света, словно призрак, ставший реальным, сверкающим чудищем, дракон вытянул когти, захлопал крыльями, пасть разверзлась, скрывая увенчанную рогами голову…
Он выскочил из мрака. Акхеймион в тщетной попытке защититься выбросил руки вверх.
Все охватил огонь.
Мужчины безмолвно взирали на нее.
– Что вы видите? – спросила она.
Звук ее голоса словно встряхнул их. Лицо Галиана потемнело от безотчетной ярости.
– Видим? – выкрикнул он, и лицо у него задергалось от навязчивого тика. – Я вижу, что все осквернено. Ты… И Гробница вон там… А когда мы вернемся, любые лакомства, каждый персик и каждая шелковая подушка в Трехморье будут наши. Я вижу вкусный мир, моя маленькая блудница, и я намерен пировать!
Блудница. От звуков этого слова что-то шевельнулось в ней, давно забытая привычка. Она знала, как обуздать и направить самые безумные страсти мужчин…
– А душа? – спросила она спокойно. – Как же душа?
– Для ведьмы не будет ничего хуже, уверяю тебя.
– Разграбим, – засмеялся рядом с ним Поквас.
В осанке зеумского меченосца было что-то неловкое и развратное, словно он склонился к ногам, уже поднятым. Даже было видно, как выгнулся его фаллос в штанах.
– Грабь… грабь…
Галиан двинулся к ней.
Она пыталась отыскать в душе ненависть, которая всегда питала ее силу, но смогла только вызвать моменты любви и нежности. Она улыбнулась сквозь слезы. Провела теплыми ладонями по изгибу своего живота. В первый раз она осмелится сжать, схватить того, кто вторгнется в нее.
Ну, здравствуй, малыш…
Галиан, сжав ей горло, замотал ее головой из стороны в сторону.
– Сладкий Сейенус… – пробормотал он почти с нежностью. – Ты и вправду красива… Только жаль червячка.
– Червячка? – с трудом выдохнула она.
– Личинку, что ты носишь в своем чреве.
Слезы брызнули у нее из глаз.
– Почему? – спросила она, готовая разрыдаться.
Колумнарий наклонился так близко, что чуть не провел языком по лицу.
– Боюсь, что он не выдержит моего натиска.
– Нет! Прош…
– Да! – выкрикнул он с новым приступом бессердечия. – Нам в персиках червяки не нужны, правда, ребята?
Поквас и Ксонгис опять расхохотались, на этот раз нервно и по-мальчишески. Их легко было увлечь и повести за собой. Они переминались у границ дозволенного, позволяя себе только думать о нем.
Ятвер… Милая Богиня, помоги…
Ее голова была зажата в тисках его рук. Опустив глаза, она видела линию своей щеки. Но потом они встретились с его маниакальным взглядом…
И Око Судии открылось…
Она смотрела на нечто… необъяснимое.
Противоречивые чувства смешались в ней, словно она была женой этого скальпера, единственной, которую всю жизнь били, единственной, которая понимала его. Ведь нет греха без слабости, нет преступления без нужды или страдания. Она видела через трещины в черствой корке его детские страдания. Розги отца, кулаки брата. Голод и нужду и потребность, чтобы им восхищались и уважали, чтобы украсть то, чем он не хочет делиться…
Она любила его и презирала. Но больше всего боялась за него.
Мимара часто задумывалась, как описать то, что она видит – нравственный облик вещей, целой жизни. Она даже скорее не видела, а вспоминала, словно заметив знакомый томик в доме друга. Сам предмет полон значения, но все подходы к нему – заветные и грешные – видны неотчетливо. Только общий итог был ясен, как бы он ни смущал. Вот что виделось чаще всего: баланс добра и зла, нацарапанный в душе приговор.
Но порой, если сосредоточиться, перед Оком колыхалась книга жизни, и преступления становились очевидны, как образы плотских утех, мелькающие перед глазами у изголодавшегося по любви.
И гораздо реже являлись в подробностях картины их грядущего проклятия.
В глазах колумнария нарастала паника и ярость. Мимара сжала его запястье.
– Галиан… – выдохнула она. – Еще не поздно. Ты можешь спастись от… от…
Что-то в ее тоне или словах подействовало на него – возможно, их исступленная искренность.
– От преисподней? – расхохотался он. – Там и так слишком много народу.
Муки ада. Он будет сжиматься, съеживаться по ту сторону света. Его будут ломать, и ободранные бесчисленные лепестки его души облетят в сернистом пламени под вопли несчастных. Крики и боль смешаются, накладываясь друг на друга.
Она видела его будущее, промелькнувшее в его глазах, венцом светящееся вокруг головы. Его страдания извергнутся, как краска, которая пачкает и чернит произведения искусства. Душа будет перелетать от одного пирующего Сифрана к другому, нескончаемо расплескивая мучения, как молоко.
Она увидела истину Экскрусиаты, Ста Одиннадцати Преисподних, изображенных на стенах Жанриамы в Самне.
– Галиан. Галиан. Ты д-должен выслушать. Пожалуйста… Ты не представляешь, что тебя ожидает!
Он попытался прогнать страх усмешкой. Теперь он ее уже не держал, а скорее душил.
– Ведьма! – сплюнул он. – Ведьма!
И швырнул на сырую землю. Она вскрикнула. Раздвинул ей колени, прижал к земле, расстегивая штаны. Пряжка ремня врезалась в бедра. Сучки кололи плечи и ягодицы. Холодные листья липли к спине, как чешуйки рептилий. Он тяжело дышал, взгляд его затуманился. От него пахло дерьмом и гнилыми зубами.
Мир закружился, взревел от его свершившегося проклятия.
Она вскрикнула, прошептала ему в ухо:
– Я прощаю тебя…
Освободила его от этого последнего греха.
Чудовище притаилось, выжидая, пока они пробьются к передней зале, попав в тупик, где уже не сбежать и не зайти с боков. Но ловушка не сработала. Не стой они плечом к плечу, объединив свои силы, они бы уже были мертвы.
Ваттит явно не мог на слух оценить расстояние между ними…
Пламя бурлило и металось вокруг них, ослепляя, уничтожая паутинку заклинаний, которые они выкрикивали. Огонь преисподней опалял камни, и они текли и взрывались от жара.
А потом чудище само обрушилось на них, словно крокодил – на пташек. В дикой злобе он рвал и метал, пока чародей-гностик и маг Куйя пели заклятия, медленно собирая защитные чары.
Скалы гудели и трескались, а волшебное бормотание не прекращалось.
Все ревело и пылало. Чешуя блестела, вспыхивая алым, как кровь младенца. Когти величиной с телегу царапали камень. Огромная голова врезалась в стены, ломая рога толщиной с молодое деревце.
Трескалось и разбивалось вдребезги магическое стекло, камни дождем сыпались вниз. Обломки плавились и застывали, как кровь.
– Он живет благодаря слуху, – выкрикнул старый колдун между раскатами.
Сверкая глазами, Ниль’гиккас кивнул с мгновенным пониманием.
Чудовище выросло над ними. Извергло очередной обжигающий поток. Все стало аморфным и ослепительным. Чары, потрескивая, пылали…
Но правитель Нелюдей бросился в атаку, с воем выкрикивая заклинания на древних языках. Акхеймион едва мог разглядеть свет его чар – лишь тонкие голубые параболы, изогнувшиеся в высоте…
Исчадие ада приподнялось, пустило пламя по обгоревшим грудам справа. Огонь с шипением пронесся по земле, а сам Ваттит, мертвый Отец Драконов, завертелся на месте. Из его глазницы валил дым.
– В голову! – закричал Акхеймион. – Целься в голову!
Они напали на чудище, Человек и Нелюдь, как встарь. Пронизали воздух сетью разящих, ослепляющих лучей. И дракон взвыл, завизжал, как свинья, которую бросили в кипящее масло.
Они кинулись за ним в погоню. Ваттит яростно бил крыльями по земле, взметая тучи пепла и пыли. Но они не упускали его из виду.
Геометрия накала. Геометрия разгрома.
Как мотылек в банке, Ваттит бился о пещерный свод, стараясь обрушить на них камни. Слепой и глухой, он плевался огнем во все стороны…
Чародей-гностик завис над одной из двух оставшихся колонн, обстреливая светом, который раскалывал и сотрясал. Маг куйя парил над чудищем, бормоча сжигающие заклинания. Они обрушивали удары один за другим, пока не раскалились докрасна железные кости, пока голова Ваттита не превратилась в горящее месиво, обугленную культю с зубами.
Чудовище рухнуло, и Акхеймион, ликуя, слетел вниз, уверенный, что они одолели его. Но оно, грохнувшись набок, замолотило в воздухе лапами. Потом подняло обгоревшую морду, с жалким ворчанием принюхалось. И безошибочно направилось к выходу.
Бросившись, как змея, он пробился сквозь заслон их чар, вырвался наружу в бледно мерцающие полости.
Они кинулись к пролому и очутились будто в жерле опрокинутой башни. Но дракон оказался гораздо быстрее: с далекого неба до них донесся его пронзительный вой. Они начали взбираться, кашляя и задыхаясь, и выбрались в кольцо Турели. Щурясь, выбрались на полуденный свет. У старого колдуна сердце выпрыгивало из груди, когда он наконец добрался доверху.