Мерзкое создание висело на поясе Вечной жизни, или так стало казаться.
– Такие кражи… – сказал Нин’сариккас с тактичной бесстрастностью. – Такие подмены. Случались раньше.
– Почему тебя это беспокоит, – спросил Келлхус, – если твоя ненависть удовлетворена, а твой древний враг наконец уничтожен? Людьми всегда правят тираны. Почему тебя волнует, кто окажется жертвой нашей жестокости?
Нелюдь сморгнул.
– Могу ли я дотронуться до тебя?
– Да.
Эмиссар тут же шагнул вперед, вызвав возгласы и лязг оружия по всему залу.
– Оставьте его, – приказал Келлхус.
Нин’сариккас остановился точно над аспект-императором, подол его кольчуги раскачивался в воздухе. Впервые на его лице проступило некое подобие неуверенности, и Пройас понял, что существо на свой нечеловеческий манер напугано. Экзальт-генерал чуть не улыбнулся, такое он испытал удовлетворение.
Эмиссар протянул бледную руку…
Которую аспект-император сжал по-человечески крепко. На мгновение показалось, что целые миры соединились в одной точке этого рукопожатия.
Солнце и луна. Человек и Нелюдь.
Пальцы мягко выскользнули, руки разнялись.
– Что ты видел? – спросил Нелюдь с неподдельным интересом. – Что ты обнаружил?
– Бога… расколовшегося на миллионы воюющих лучинок.
Нелюдь мрачно кивнул.
– Мы поклоняемся пространствам между Богами.
– Вот почему вы прокляты.
Он опять кивнул, на этот раз странный надлом чувствовался в нем.
– Как и Лжелюди.
Аспект-император тоже кивнул со стоическим прискорбием.
– Как и Лжелюди.
Эмиссар сошел с помоста, вновь занял свое место перед безгласными сопровождающими.
– И почему Лжелюдям следовало бы обратить свою силу на пользу Истине?
– Из-за Ханалингу, – заявил Святейший император Трехморья. – Из-за Ку’жары Синмоя. И потому, что четыре тысячи лет назад были убиты все наши жены и дочери… а на вас наслали проклятье безумно бродить в потемках этого воспоминания, жить вечно и умирать их смертью.
Нин’сариккас поклонился еще раз, уже глубже, но все-таки гораздо короче, чем при соблюдении йнан.
– Если возьмешь Даглиаш, – повторил он. – Если воздашь почести ниомейцам.
Как вошло в привычку после Сражения с Полчищем, Сорвил проснулся до звона Интервала. Он лежал на походной кровати, и все тело у него ломило, скорее сжатое, чем согретое шерстяным одеялом. Он моргал, не веря в сложившиеся обстоятельства. Холодный ужас вселялся в него при каждом пробуждении не потому, что не осталось тепла, а потому, что в сновидениях его не осталось ни капли разума. Он знал только, что ему снятся лучшие места. Он видел сны только о них.
Цоронга, как всегда, лежал рядом, откинув одну руку, на лице его было написано мальчишеское блаженство. Сорвил посмотрел на него затуманенным взглядом и, как не раз ему уже приходило в голову, подумал, что будущие жены будут любить его больше всего таким, погруженным в невинность утра. Молодой король слез с кровати, нащупал в бледном свете занимающейся зари свою одежду и тихо выскользнул наружу, чтобы не потревожить своего брата из Зеума.
Наслаждаясь утренней прохладой, он провел рукой по заросшему подбородку, оглядывая лагерь. Он слышал, как вокруг него нарастает шум пробуждения. Начинался еще один день похода. Продолжительные бдения в седле. Пот, пропитывающий все тело. Резь в глазах от необходимости постоянно щуриться. Тревога в ожидании собирающегося Полчища. И краткие моменты покоя, которые есть у первых пробудившихся, – чувство благодарности, которое сопровождает временное затишье.
Он сидел на земле, приводя в порядок свои сапоги для верховой езды.
– Истина сияет… – прозвенел голос.
– Истина сияет, – по привычке повторил он.
Анасуримбор Серва стояла перед ним, волны шелка туго обтягивали ее тонкое тело. Она появилась совершенно бесшумно. Едва заметив ее, Сорвил уже знал, что после ее ухода он припадет к земле, ища следы на вытоптанной, пыльной земле. Она стояла слева, под сводом синеющего неба. Рассвет позолотил румянцем края палаток, беспорядочно громоздившихся за ее спиной.
Серва откинула прядь льняных волос со щеки.
– Возничий, которого вы заметили со своим братом… Отец встречался с ними.
– Посольство… – проговорил Сорвил, прищурившись, глядя на нее снизу вверх. – Каютас сказал, что твой отец надеется заключить forge договор с Иштеребинтом.
Она улыбнулась:
– Ты знаешь Иштеребинта по Сакарпу?
Сорвил нахмурился и пожал плечами:
– Из Саг… Никто не думал, что он существует на самом деле.
– Это самый могущественный из всех живущих магов Куйя.
Не зная, что сказать в ответ, он опять занялся сапогами. Он чувствовал, что Богиня больше всего приходит в неистовство, когда он оказывается рядом с Сервой или Каютасом. Щеки у него буквально покалывало. И в то же время он ощущал себя совершенно недостойным ужасного замысла Праматери. Стоять перед Анасуримбором означало подвергать все сомнению.
– Нелюди вызвали Ниома, – сообщила она. – Древний ритуал.
Что-то в ее голосе привлекло его внимание. Будто она была в некотором замешательстве.
– Не понимаю.
Ее взгляд снова стал отстраненным. Она посмотрела на него с безмятежностью, и ему захотелось потопить эту чистоту в своей страсти…
Зло. Как красота может быть таким злом?
– Древние правители Нелюдей считали людей слишком переменчивыми, – объяснила она, – слишком гордыми и упрямыми, чтобы им можно было доверять. Поэтому при всех сношениях с людьми они требовали в качестве гарантии заложников: сына, дочь или пленного врага. Два первых служили порукой против измены. Последний – против обмана.
За ее спиной показалось поднимающееся солнце. Лучи раскрылись пылающим веером вокруг силуэта.
– А я существую для того, чтобы играть роль врага, – сказал он, заслоняясь рукой от ее взгляда.
Что еще за новые уловки?
– Да, – ответила тень под высокий гул Интервала.
Он ждал, что она исчезнет в мгновение ока так же, как появилась. Но Серва просто повернулась и пошла в сторону восходящего солнца. Ее тень плыла по вытоптанной земле, тонкая и длинная, как молодое деревце. С каждым шагом она становилась все меньше, превращаясь в легкую дымку на фоне рассвета…
Одинокую и испуганную как никогда.
Глава 11Момемн
Любой тиран вам скажет: ничто не спасает больше жизней, чем убийство.
Все предсказания расходятся.
Поэтому, дабы пощадить достоинство пророков, мы именуем будущее продажной девкой.
Начало лета, Новой Империи Год 20-й (4132 год Бивня),
Момемн
– Я взрезал голубя старинным способом, – сказал длинноволосый, – заостренным камнем. И, когда достал его внутренности, увидел тебя.
– Тогда ты знаешь.
Нариндарский ассасин кивнул.
– Да… Но знаешь ли ты?
– Мне нет нужды знать.
Дар Ятвер стоял, прислонившись к двери, в которую вошел. Ничто не преграждало пути.
Комната больше всего напоминала погреб, хотя и находилась на четвертом этаже. Штукатурка отслаивалась от стен, обнажая потрескавшуюся кирпичную кладку. Возле проема, служившего окном, он видел себя, разговаривающим с человеком в побуревшей под мышками тунике. На одну из кроватей был небрежно брошен видавший виды кожаный плащ. Волосы собеседника до пояса длиной – необычно для кетьянца. Но по-настоящему необычен был его кушак – широкий пояс с изображениями быков. Разнообразные ножи и прочие инструменты поблескивали в ножнах на спине.
– Я взрезал голубя старинным способом, – говорил длинноволосый, – заостренным камнем. И, когда достал его внутренности, увидел тебя.
– Тогда ты знаешь.
– Да… Но знаешь ли ты?
– Мне нет нужды знать.
Нариндар нахмурился, потом улыбнулся.
– Четырехрогий Брат… Ведомо ли тебе, почему его сторонятся? Отчего один лишь мой культ проклят Бивнем?
Воин Доброй Удачи увидел, как пожимает плечами в ответ.
Оглянувшись, он увидел, как взбирается по раскрошившимся ступеням, которые превратились просто в наклон.
Оглянувшись, он увидел себя на многолюдных улицах, где лица людей выступали, словно головки чеснока в море шевелящихся тканей: солдаты-дозорные на ступенях, рабыни с корзинами и кувшинами на головах, погонщики мулов и быков. Оглянувшись снова, увидел огромные врата, заслоняющие солнце и синь неба.
Он оглянулся, один из множества пилигримов, бредущих по дороге вдоль стен Момемна, которые уходят в туманную даль. Монументальная ограда.
Глядя вперед, увидел, как перекатывает длинноволосого через лужу его крови за кровать. Остановившись у окна, вслушивается в уличный гул и различает призывы рожков к завтрашней молитве где-то в средоточии Родного Города.
– Четырехрогий Брат… Ведомо ли тебе, почему его сторонятся? Отчего один лишь мой культ проклят Бивнем?
– Айокли – Шут, – услышал он свой ответ.
Длинноволосый улыбнулся.
– Он лишь кажется таковым, ибо видит то, что другим не под силу… То, чего не видишь ты.
– Мне нет нужды видеть.
Нариндар покорно опустил голову, пробормотав:
– Слепота зрячего.
– Готов ли ты? – спросил Дар Ятвер, не оттого, что хотел услышать ответ, но потому что слышал, как задает этот вопрос.
– Я сказал тебе… Я взрезал голубя, как делали встарь.
Воин Доброй Удачи оглянулся и увидел себя на дальнем холме, смотрящим вперед.
Кровь была такой же липкой, как он помнил.
Как сок апельсинов, которые он будет есть через пятьдесят три дня.
Хотя она была беженкой, за которой идет охота, все же Эсменет чувствовала себя свободной.
Двадцать лет миновало с тех пор, как она ходила по улицам такого огромного города, как Момемн. Выйдя замуж на Келлхуса, она перемещалась куда-либо только на паланкине, который несли рабы. Теперь она снова шла своими ногами, в сопровождении одного Имхаиласа, и ощущала себя словно голая рабыня, которую волокут на продажу. Она, самая могущественная женщина в Трехморье, чувствует себя тако