Один из руководителей японской разведки – генерал-лейтенант Итагаки на одном из совещаний предложил идею «использования агентов противника против него самого». По существу, это был призыв на перевербовку советских разведчиков и их агентуры, создание так называемого института двойных агентов, или агентов-двойников.
В результате начиная с середины 1942 года и до окончания войны агенты-двойники стали грозным оружием в руках японских спецслужб…
Поезд, грохоча бандажами стальных колес на стыках железнодорожного полотна, прорезал огромную Россию – от западных границ до восточных. На бывших европейских просторах Союза, еще недавно оккупированных гитлеровцами, проплывала сама госпожа Разруха с видами сгоревших изб и хат, закопченными столбами печных дымоходов, кирпично-бетонными руинами многоэтажных зданий и многочисленными завалами на улицах населенных пунктов. Молниеносно проскакивали только полустанки.
Сидя у окна вагона, Александр и Александра Шуреповы вглядывались в просторы России. Вот вдалеке на поляне мимо проплывал огромный и величавый дуб-великан, которому то ли осколками авиабомбы, то ли взрывной волной оторвали руки-ветви. Исполинское древо, некогда краса поляны, стояло безруким инвалидом и с живой, не деревянной завистью, а может, с чувством собственного достоинства глядело на чудом оставшуюся целехонькой стройную березу, расположенную рядом.
«На войне как на войне – сплошные ли только случайности? Наверное, да и нет! Могла пострадать береза, но дуб словно заслонил ее, приняв своей могучей кроной удар на себя, – размышлял подполковник Шурепов. – В жизни людей тоже так бывает. А вот я не мог заслонить от удара судьбы свою семью. Сашенька нашлась, а дочурок нет…
Где они сейчас? Может, и в живых уже нет? Нет, нет и еще раз нет… Верю в благополучный исход… мы обязательно встретимся и будем вместе радоваться жизни».
– Какая же Россия большая! – воскликнула Александра Федоровна, когда они преодолели только половину пути к новому месту службы супруга.
Поезд летел на всех парах, оглушая просторы пронзительными свистками, минуя безлюдные разъезды и полустанки. Вагоны не менялись, менялись только паровозы на узловых станциях. За две недели эшелонной болтанки поезд прибыл на станцию Чита. Здесь поменяли локомотив и паровозную бригаду. Стояли почему-то долго из-за разгрузки некоторой боевой техники. Здесь, в Забайкалье, находился базовый район для удара по Квантунской армии в 1945 году.
Знаменательно было узнать и то, что отсюда, из Забайкалья, двигались сибирские и дальневосточные полки и дивизии, которые в 1941 году существенно помогли отстоять Москву и в ходе контрнаступления сделать отмашку для всей армии – немца бить можно!
Для того чтобы размять застоявшиеся мышцы, вчерашние спортсмены и рекордсмены Александр и Александра Шуреповы вышли из вагона вместе с другими офицерами и их немногочисленными женами.
Напротив военного эшелона стоял куцый товарняк с двухосными коричневыми арестантскими вагонами. В зарешеченные окошки, находившиеся высоко – почти под потолком вагонов-камер, выглядывали бледнолицые арестанты. Они периодически менялись, припадая к свежему воздуху свободы и весенней синевице неба.
Один из вагонов был заполнен слабым полом. Из оконных амбразур обстреливали жадными глазами перрон и составы с военнослужащими уставшие лица женщин. Они были молодые и пожилые, веселые и грустные, уставшие и внешне бодрые.
И вдруг из одного вагона вырвался глухой и раскатистый горловой звук:
– К-о-о-о-л-я!!!
На него не смогли не среагировать, наверное, все Николаи, находившиеся в тот момент на привокзальной площади.
Сосед по плацкартному вагону Шуреповых – сухощавый и низкорослый майор Николай Коваленко, стоявший рядом, вдруг встрепенулся и побледнел.
– Что с тобой, Коля? – спросил подполковник Шурепов.
– Это… это… кричит моя жена…
Он стал буквально сканировать глазами состав, поворачивая голову то слева направо, то наоборот – справа налево. Он искал точное нахождение источника родного звука.
И вновь пристанционное пространство прорезал истошный, теперь несколько громче предыдущего, вопль с плачем:
– К-о-о-о-л-я!..
– Жена… жена… пропавшая перед войной, – трясущимися губами и с горохом внезапно покатившихся слез проговорил майор и побежал к арестантскому вагону, крича на ходу: «На-а-а-дя, На-а-а-дя!..»
И вот он уже у самого вагона…
Но лицо той, которая назвала его по имени, неожиданно исчезло. Пока он бежал к ней, женщину сдернули те, кто еще хотел посмотреть на белый свет. Он метался вдоль вагона с причитаниями: «Надя, Наденька, Надюша, Надь… я тут, отзовись!..»
Она услышала его и остановилась у небольшого отверстия в дощатой обшивке вагона, по всей вероятности, полученного в результате осколочного проникновения. Оно находилось почти у самого пола. Николай вычислил место, откуда доносился звук, издаваемый Надеждой. Он припал к звуковому ручейку и наслаждался ее голосом.
– Надюша, как ты оказалась в скотовозе?
– Арестовали за то, что работала в Германии, – плакала жена Николая.
– Где тебя задержали фашисты?
– Во Львове… на окраине города… и отправили к немцам… Под Берлином работала на заводе…
– А где Аннушка?
– Она погибла при эвакуации… Нашу колонну обстреляли бандеровцы, – послышались вопли вперемешку с рыданиями, а затем с долго не прекращающимся кашлем. – Я ее похоронила в кювете перед арестом.
– Выгляни, пожалуйста, в окно, – громко вскричал Николай, пытаясь перебить привокзальный гам.
– Не могу, не подпускают… тут очередь…
Майор с досады сплюнул из-за дикости обстановки. Он понимал, что освободить ее, а тем более задержаться на станции долго не может – его ждет служебный эшелон. Он едет с одной войны на другую.
Вдруг она прощебетала:
– Коленька, я тебя вижу…
Он подбежал и стал вглядываться в одну из многочисленных пробоин, оставленных то ли пулями, то ли осколками. Он просунул в колючее и занозистое отверстие указательный палец, чтобы поздороваться. И вдруг он почувствовал, как кто-то его сначала погладил, а потом стал страстно целовать.
– Надюша, я найду тебя, обязательно найду и освобожу!..
Он с трудом выдернул из отверстия пораненный многочисленными занозами палец. Майор еще что-то теплое и приятное сказал своей супруге и вдруг, отбежав немного в сторонку, в окошке наконец увидел лицо Нади – видно, сердобольные женщины уступили ей место, чтобы она полюбовалась и попрощалась со своим Николаем.
Они оба плакали…
Раздался протяжный паровозный свисток. Вагоны с арестантами вдруг громко и раскатисто захлопали и залязгали стальными буферами во время «натяжки» состава. Потом локомотив проголосил вторым коротким гудком, легко тронулся с места и медленно потянул куцый эшелон, шипя белыми клубами пара, вырывающимися откуда-то из-под бегунков – передней пары колес, – и, сердито оглашая пристанционное пространство громкими выхлопами сизого дыма из короткой трубы, понесся вдаль, набирая скорость.
Он увозил зэков в неизвестность, увозил в страну с нарами, обилием колючей проволоки, охранниками и собаками. Николай некоторое время шел быстрым шагом за вагоном, чтобы лучше слышать голос жены, попавшей в неволю. Махал ей ладонями. Потом он побежал за вагоном, бежал до тех пор, пока не пришло понимание – соревнование в таком беге бесперспективно, как у того есенинского жеребенка, который соревновался с поездом.
Шуреповы поняли все.
Александра заплакала, а Александр, когда-то читавший и заучивавший стихи Есенина, вдруг вспомнил одно из стихотворений поэта.
Именно в момент гонки майора за поездом Шурепову внезапно пришли заученные на память слова великого российского поэта Сергея Есенина, которого они всегда почитали с Александрой и на которого в начале тридцатых годов ополчилась вся либеральная интеллигентная шушера с дремучей беспросветной ненавистью ко всему корневому, православному и патриотичному. И он прошептал для себя большой отрывок из этого произведения, касающийся увиденного:
Видели ли вы,
Как бежит по степям,
В туманах озерных кроясь,
Железной ноздрей храпя,
На лапах чугунных поезд?
А за ним
По большой траве,
Как на празднике отчаянных гонок,
Тонкие ноги закидывая к голове,
Скачет красногривый жеребенок?
Милый, милый, смешной дуралей,
Ну куда он, куда он гонится?
Неужель он не знает, что живых коней
Победила стальная конница?..
Бег Коли Коваленко как было не сравнить с есенинским жеребенком?
Скоро запыхавшийся и раскрасневшийся от чувств и бега Николай оказался в своем вагоне. Взбудораженный и потерянный он грохнулся на нижнюю деревянную полку и зарыдал.
Александр обнял его своими могучими руками и стал успокаивать.
– Коля, у меня с тобой много общего…
Правда, Александр никакими больше подробностями не поделился с Николаем, а вот Александра продолжала плакать, увидев эту трагическую сцену на привокзальной площади.
«А ведь могла и я оказаться в таком положении, как Надя. После фильтрационного лагеря в Риге был прямой путь на нары арестантского вагона – скотовоза, – размазывая слезы, текущие по горячим от волнения щекам, размышляла Александра, то и дело бросая взгляды благодарности на мужа. – Сколько таких судеб поломано войной и у юношей,
и у девушек. Эта гармошка разбирательств еще долго будет растягиваться. Власть должна или насытиться такими делами, или осознать бесперспективность и тупиковость глупого преследования невиновных перед Родиной граждан, волей обстоятельств оказавшихся в Германии.
Боже мой, когда уже наступит конец всему этому кошмару?! Думается, Николай поможет своей супруге освободиться…»
А тем временем Николай Коваленко рассказал, что служил с тридцать девятого года во Львове, где его с женой и дочуркой Аннушкой застала война. Там она их и разлучила. Он долго и мило рассказывал о своей красавице жене и ненаглядной Аннушке, о боевых действиях в окружении, выходе из него и участии в партизанском отряде, пока не перешел линию фронта после ранения.