— Потому они, вишь, запутались немного в двух желаниях — завалить тебя или пленить, — цинично рассуждал далее Мишка. — Завалить, видно, для простоты, требовали кровники твои. Что и попробовали изначально проделать. А когда ты везунчиком оказался и в квартире не лёг, то тут, видно, Кудилов этот свой вариант продавил, чтобы перед кураторами в Киеве выслужиться. Он такую команду здешнему своему связнику и спроецировал, а тот уж бандюков в соответствующем духе нагнул.
Так что когда встретишь журналюгу того лихого, не забудь в ножки поклониться: он тебе своим распоряжением жизнь сберёг. Иначе вальнули бы тебя бандюки прямо в больничке, танцев с бубнами не устраивая…
Кравченко мрачно усмехнулся. Да уж… Надо будет паренька отблагодарить за доброту. Будем надеяться, Перс не запретит дополнительных выходов помимо боевого плана…
Нет, ну это становится точно невыносимым! Скандал между ополченкой и пьяным снова взвился под потолок. А с другой стороны — жалко мужичка. Вызовет сейчас персонал наряд, и будет дядьке на орехи…
Алексей выбросил себя из-за стола, в секунду скользнув от стены, у которой сидел, сразу в проход. Сделал несколько шагов к разоравшейся троице скандалистов и припечатал мужичка к сиденью, придавив ладонью плечо.
— Давай, помогу его вывести, — обратился он к ополченке довольно жёстко, так, что прозвучало не предложением, а приказом. Та, которая только что демонстрировала сцену окончательного покидания помещения, но вернулась, потому что мужик вступил едва не в драку с её подружкой, — то ли не рискнула возразить офицеру… хотя на лице её в первое мгновение было выражено явное желание послать подальше незнакомого доброхота… то ли, напротив, решила, что такая помощь будет не лишней. Как бы то ни было, она явственно расслабилась, задавила в себе матерную фразу и ответила немного невпопад, но по-уставному:
— Так точно, тарищ капитан…
Алексей приподнял притихшего мужичка за шкирман потёртой кожаной куртки, поставил его, встряхнув, на ноги, и погнал к выходу. Выпихнув же по ступенькам наверх, к остановке, где традиционно держал вахту всегдашний здешний бомж, прорычал яро:
— Слышь, гражданский, вот тебе приказ старшего по званию. Шагом марш отсюда домой и проспаться! Пока кто-нибудь милицию не вызвал. Понятно? Повтори приказ!
Мужичок пролепетал что-то. Невнятное, но не злое. Он вообще-то по виду был не злой, просто семейную проблему за него разрешала нынче водка. В бутылку не полез — видно, шуганулся военного. И когда ополченка с подругой взяли его под руки, помогая отбивать коварные атаки льда, покрывавшего тротуар, Алексей испытал что-то даже вроде сожаления. В конце концов дядька был безобиден, а спектакль скандальной семейки развлекал весь зал. Но — задолбал!
Алексей постоял, подставляя лицо зимней прохладе и отходя душою. Не жизнь, не служба в крайние дни, а просто фестиваль с каруселями! Последний спокойный миг был, когда с выхода того, что 28 декабря, отходили. И Новый год ещё.
Хотя нет, уже тогда не та была психологическая атмосфера. На квартире у Мишки. Настя не просто так к Юрке лепилась, а демонстрацию закатывала, спектакль. Ему, Алексею. А он, если быть честным, от этого чуток бесился. Хотя и контролировал себя настолько, что сам этого не понимал. Зато Ирка, чуткая душа, просекала ситуацию более чем. И потому сама начала ластиться в негласном противостоянии двух самок человеческих. А потом фактически всё так сделала, чтобы увести своего мужчину в собственную норку. Пусть физически она, норка, и была в квартире Кравченко.
И там всё и рухнуло: сама квартира, упорядоченная жизнь, прежние отношения. Даже само время — оно тоже куда-то обрушилось. И теперь всё как-то разнесено, будто тем же взрывом. Перепутано, поломано.
И ворочается это «всё» внизу, на земле, выпрастываясь из-под обломков и собирая себя наново…
Он вытащил телефон, набрал Иркин номер. Как ни смешно, но телефонную трубку её Лысый ему вернул. Правда, после ещё одного болезненного напоминания, но показал, где лежит. А что? Он, Алексей, вовсе не подряжался разбрасываться телефонами за 800 гривен в пользу каких-то недобитков 90-х годов!
Ирка ответила сразу: видно, ждала. Алексея кольнуло жало стыда — опять он забыл про неё! Нет, вчера-то звонил, даже дважды. А вот сегодня как-то с утра закрутился…
— Прости, Ирёнок, — покаянно начал он. — Вот только теперь вырвался на минутку, сразу звоню. С утра, понимаешь, в службу входил. А потом Митридат приехал, вот с ним сейчас перетираем, тоже по работе. Как ты?
Ирка отвечала тихо, но, чувствовалось, улыбалась. У неё, дескать, всё гораздо лучше, после всего случившегося её все жалеют, вниманием окружают, лечат хорошо. Физиотерапию назначили, витамины дают…
Что это означало в разорённой войной республике, Алексей понимал очень хорошо. Видел, да и разговаривал пару раз на тему, чего стоило Сан Санычу свой госпиталь в норме держать. Да ещё лекарства собирать. Причём в количествах, которые позволяли делиться ими с окрестными аптеками. Это же не патроны, не оружие, которое у укров побитых прихватить можно. Это ж логистика особая, на особые отношения завязанная.
Надо будет заехать в больницу, врачей-сестёр отблагодарить, список необходимых средств у них забрать. Может, удастся чего через ребят своих в Москве заказать.
Тем временем он слушал радостно журчащий сквозь плохую связь голосок Ирины, отвечал ей положенными фразами.
— В общем, Ирёнок, я к тебе постараюсь завтра заехать, — проговорил он затем, услышав её главный вопрос: «Когда?». — Ты на всякий случай не жди, потому как служба у меня новая, ещё не устоявшаяся. Сам не знаю, что будет завтра. Но если освобожусь, то вечерком непременно загляну. Ну, пока, выздоравливай, а то тут Мишка ждёт…
Митридат и впрямь вышел на воздух посмотреть, отчего друг его так задержался — не курит ведь. Алексей ему кивнул, указал глазами на трубку возле уха. Мишка тоже кивнул, понимающе прикрыл глаза — в полуподвальчике «Бочки» связь и впрямь была никуда.
Дождался окончания разговора, помолчал. Потом сказал:
— Война будет…
Кравченко удивился:
— А сейчас что?
Митридат хмыкнул:
— Минский процесс, не знал, что ли?
Оба, впрочем, понимали, что имеется в виду. Понятие «война», по крайней мере в Луганске, означало сейчас две вещи. Глобальную — так сказать, общий процесс вооружённого противостояния с Украиной. И конкретную — фактические боевые действия.
И одно от другого отличалось. Война шла, но вот конкретно сейчас её как бы и не было. А противостояние с вечными поисками друг против друга и обстрелами вдоль линии соприкосновения — так, фон жизни. Такая война тоже присутствовали, но локально, на заднем, так сказать, дворе — обстрелы, действия ДРГ, стычки на отдельных участках. Ну, там, что-то кому-то показалось или кто-то решил обосноваться на высотке на нейтральной полосе. В сводках такие боевые действия фигурировали, но и не более того — мирняк же жил именно почти что в мире. Если не считать глухих отголосков взрывов даже в центре Луганска. И, конечно, приграничных населённых пунктов, которых укры не жалели от слова «никак». Взять вон, к примеру, Сокольники или те же Славяносербск и Первомайск.
Алексей вспомнил, как осенью в Первомайске пробирался под минами по жилому сектору. Хуже не придумаешь! Мина и когда в окопе сидишь — не подарок. А уж вот тут, среди домов… В подвале ничего, безопасно. Но пробираться по улицам, не зная, что заденет вражеский боеприпас в полёте и куда в следующий момент осколки брызнут… Её, мину-то, иной раз видно, как летит. Но куда попадёт — большой вопрос — среди развалин-то…
— Это тебе в ЦК, что ли, сказали? — усмехнулся он.
— Да нет, — поморщился Мишка. — Сам видел. Чуть ли не от самой Самсоновки здоровенную колонну наливняков обгоняли. Так только в Луганске и обошли, уже на Оборонной. Так что два и два сложить нетрудно. Не дураки сидят, разведка работает. Вот и готовятся заранее.
Помолчал, затем предложил:
— Ладно, пойдём, что ли, обратно, а то прохладно…
Внутри Митридат посмотрел на Лёшку с хитринкой.
— Ты смотри теперь, тебя, скорее всего, повыдёргивать попробуют, — сказал он. — Наши, в основном. Больно серьёзную кучу дерьма тут разворошили. Из-за тебя, отметь. И это ещё не ясно, что день грядущий нам готовит. Прокуратура тут тоже копытом бьёт…
Алексей вновь ощутил холодок. Вины за ним никакой не было, он это знал. Но не хуже знал и то, что в руки, скажем, прокурорских только попади. Через несколько часов сам попросишь себя закрыть да ещё и ключик выбросить…
К слову вспомнился рассказ Ященко. У того был знакомый журналист, в «Огоньке» работал. Попал на путч в октябре 93-го года, по профессии. Был задержан президентскими силами, побит, передан милиции, побит, отправлен в «Матросскую тишину», побит. Наутро выпущен вместе в другими журналистами. А потом по факту избиения — а случай попал даже в «Нью-Йорк Таймс» — завели дело. И стали его вызывать в прокуратуру. Так, по словам Тихона, знакомый его настолько завяз в показаниях разных сторон, что если бы не защищающая от правоохранительных органов профессия и не политический шум, его вполне можно было бы закрывать за нападение на милиционеров…
— С чего бы меня-то… — набычился Кравченко, вспомнив эту историю.
— Да с того, родной, — скривил рожу Мишка. — Знаешь, что задержанные, эти, от Кудилова засланные, показали? Окончательное решение по тебе ты сам и спровоцировал.
Алексей поперхнулся пельмениной.
— Это как? — в сильном недоумении проговорил он затем.
— А вот так! — с удовольствием провозгласил Мишка. И, понизив голос, продолжил: — Ты же тогда ходил «за речку» со своими, восемнадцатого числа? Когда засаду устроили и машину их постреляли?
Алексей кивнул. Было дело. Неплохое дело.
Места там хорошие. Балочки, пригорочки, затончики, лесочки. Не та, конечно, зимой зелёночка, что летом. Зато темно, и народ зря не шастает. Три пруда больших, от ТЭЦ. Частный сектор сильно перепутанный, с заборами, дровнями, дорожками и тропинками. А главное — изобилия растяжек можно опасаться только умеренно — всё ж и нацики в жилом секторе их ставить опасаются. Хорошее место для грамотной засады.