Вот её ночью и устроили. Сначала вскрыли секрет, где четверо гоблинов курили и, похоже, пили. Грелись и долю свою тяжкую обсуждали. Не так чтобы громко, но всё равно: слышно хорошо внимательному уху. Шрек тогда предложил им гранатой отдых украсить, но Алексей идею отверг — не исключено, что где-то ещё парочка наблюдателей шкерилась. Могли забеспокоиться и ответку кинуть. А срываться назад без всего не хотелось: должны были они командованию языка скрасть.
Поэтому придумали ход покрасивее. Ту самую гранату Шрека приспособили на растяжечке на пути выхода секрета. А сами тихонько выдвинулись к дороге, метров за пятьсот, чтобы перехватить там машину со сменой караула.
Не будь у Алексея личных счётов с «айдаровцами», он бы придумал что потише. В сам посёлок Счастье за языком не полезешь — слишком людно там, и карателей много шляется, по сторонам глазами водят. Приучены уже. А тащить из караула какого-нибудь рядового Тараску — да что он знает? Всё равно надо мудрить, чтобы хоть сержанта какого прибрать. Должен же у них караульный начальник быть или разводящий, на худой конец?
Погодка была вот как сейчас — около нуля, с лёгким ночным минусом. Полежали, послушали. Чудес со связью укры не творили, так что на волну их настроились быстро. Дождались радиообмена, узнали, что на смену высылают бусик с восемью рылами (тут Алексей удивился: не многовато ли для такого секрета? — скорее всего, где-то ещё один, туда тоже смену везут), распределились по дороге. Излюбленной Кравченко буквой «Г». Чтобы и другая обочина была охвачена, но не крестить огнём друг друга.
Дальше было несложно. Отрабатывали с бойцами. Алексей снимал водителя с почти прямой проекции, Юрка дырявил правую дверь по низам, чтобы не убить старшего машины, но и не дать возникнуть у него вредным поползновениям по поводу ответного огня. На этой войне обе стороны автоматы свои обычно возили лежащими на полу, возле коробки передач. Удобнее так, нежели примащиваться с пуляющей игрушкой на сиденье, а затем подпрыгивать с нею на местных дорогах. Но когда по низам салона быстро возникают дырочки, не слишком тянет наклоняться и искать оружие. Был, конечно, немалый риск задеть пассажира по ногам, а потом тащить на себе, но с этим приходилось мириться. Остальные двое бойцов — у Алексея на выходы уходили парами, как истребители в воздухе, — без затей покрестили очередями кузов.
После того как бусик остановился у обочины, его экипажу было велено не дёргаться и не сопротивляться. Во избежание дальнейших проблем для здоровья.
Никто и не сопротивлялся. Только в полукилометре позади хлопнуло. Любопытство секрета получило наказание.
Да, это была славная охота. Троих задвухсотили, двое трёхсотых — тяжёлые. Смело можно было бы добить, но в подразделении у Кравченко на это был наложен жесточайший запрет. Исключение — натуральные каратели, что участвовали в расстрелах мирняка и ликвидациях бойцов ополчения вне боя.
Но в любом случае сначала надо было пленных опознать. Чем быстренько и занялись.
Ещё трое отрёхсотились легко. Среди них — старший машины. Который, как и опасался Кравченко, получил две пули в ногу. Одна — плохая, в коленку.
Этого перевязали, ногу перетянули, у остальных забрали документы и пригодное оружие. Прихватили телефоны и всё что было электронного. На подобного рода носителях попадалась подчас весьма важная информация. В том числе и для следственных органов. Летом их, бывало, забирали себе, но с внедрением армейской дисциплины был налажен и порядок сдачи трофейных цифровых носителей. Там где дисциплина внедрялась…
Что было на секрете, так и не узнали. Алексей не стал нарываться — кто там лёг, а кто уцелел, неизвестно, но если кто живой, то сейчас к обороне уже приготовился. А вести ночной бой фактически под задницей у врага, да не ради чего, — ну его в баню, есть способы поразвлечься и менее рискованные.
Вездесущий же Мишка был в курсе этой истории потому, что на следующий день от укров поползли крики, будто «российско-террористические» войска захватили машину «скорой помощи» и на ней напали на счастьинскую больницу, где убили несколько врачей. Глупость очевидная и несусветная, но на шум надо было реагировать. Так что пришлось писать отдельный рапорт особистам. А уж от них объяснения дошли до Митридата.
— Так что, — продолжал Мишка, — «айдаровцев» твоя наглость сильно опечалила. Типа, уже и дома покоя нет. Они, конечно, не знали, что это ты в засаде участвовал, но решили оборзевшим сепарам дать по рукам. Поскольку на передке это у них получается не очень, то обратились к своим привычным, карательно-террористическим методам. А тут на тебя им и информация подвалила. Вернее, кто-то там свёл всё по тебе в одну картину… А дальше ты знаешь. Стали шерстить по базам, где такого вредоносного сепарюгу можно уловить. Обратились к резиденту, тот — к бандитам, что рынок недвижимости держат, — и вот мы имеем, что имеем!
— А что мы имеем, кроме раненой девчонки? — зло проговорил Алексей. — Эх, правильно казачки делают, что нациков сразу карают, в плен не берут. А мы…
— Ну-у… — протянул Мишка, лукаво усмехаясь. — Ты ж у нас солдат империи. Тебе не пристало конвенции нарушать.
Митридат позволял себе иногда подтрунить — впрочем, несильно — над Бурановскими убеждениями, складывающимися на этой войне. Шутил так Мишенька.
Алексей знал это, как и то, что друг его — ещё и потому друг, что единомышленник. В основном. В базе. По частностям спорили.
Служба Мишкина располагала к некоему политическому цинизму. Он просто знал больше, нежели полевой офицер. И потому заслужил только лёгкого тычка кулаком в плечо. Пришлось даже привстать для этого, вызвав вопросительный взгляд официантки. Что она, заподозрила, будто от давешнего мужичка заразились?
— Ладно, — переключился Мишка, стерев улыбку. — Теперь по тебе.
Он задумчиво посмотрел на Алексея. Потом повернулся к официантке и махнул ей рукой, подзывая.
— Давай, Юлечка, посчитаемся. А то пора нам. Дела у нас…
Что-то было в его тоне неприятное. О чём ещё зайдёт речь?
Речь Мишка повёл уже на улице:
— Значит, смотри сюда, Лёха. Разговор у нас с тобой совсем не для чужих ушей. Пойдём с тобой пройдёмся потихоньку, к театру, до универсама. Да по задам, по Демёхина. Незачем перед администрацией светиться.
Собственно, до универсама, что сбоку от театра имени Павла Луспекаева, было одинаково идти что так, что так. Прямоугольная планировка. На одном маршруте действительно надо пройти мимо здания ОГА, в эту вечернюю пору уже тихого и скучного. Чего или кого не хотел там повстречать Мишка, было не очень ясно, но раз тот так решил, то причины были.
Улица Демёхина была воистину черна в это время суток. Темна, пряма и практически пуста. Лишь по бокам немногочисленные подсветки из окон домов. Прорезь в теле города, а не улица. Даром что самый центр, зады правительственного квартала…
Этой зимой в Луганске вообще было как-то… безвременно, что ли. Как стемнеет, так кажется, будто не шесть часов ещё, а полночь. Темно и пусто. После шести вечера переставали ходить маршрутки. А другого общественного транспорта в городе на данный момент не было. Вот и торопился народ пораньше до дома добраться.
Город по вечерам замирал, словно накрывался одеялом и затаивался. Распластывался чёрной кляксой под непроглядным небом ночи, застывая, будто в секрете. И только воспалёнными глазами окон осторожно всматривался в темноту.
Город войны. Военный город.
Впрочем, Алексей другого зимнего Луганска почти не знал. Тот, что был в его детстве, в детстве же и остался, и даже воспоминания о нём потускнели. Но тот был прежде всего летним. Может быть, потому, что уехал Лёшка отсюда маленьким, и воспоминания заслонил Брянск — почему-то как раз больше зимний. Или потому что в нечастые наезды сюда из дома к бабушке с дедушкой жил он в основном в Алчевске. Да и приезжал к ним на летние каникулы, и когда выбирался в Луганск — это был опять летний Луганск, светлый, живой, словно искристый…
А этот, тёмный, замёрзший и замерший город — это было болезненно. Темнота его ледяных улиц невольно навеивала строки из любимого в школе Блока. «Чёрный вечер, белый снег…» — и как там? — «Поздний вечер. Пустеет улица. Один бродяга сутулится»…
Разве что нету того знакомого бродяги на остановке. Смылся бомжик домой. Рабочий день кончился…
Все революции, что ли, у нас в России одинаковые? Чёрный вечер, белый снег. Ветер, ветер на всём белом свете… Патрули. Правда, не двенадцать с винтовками. Четверо на джипе. Но суть та же — ночью любой прохожий полностью в их власти.
Хорошо, что с Мишкиными документами патрули не страшны. И у него, Алексея, всё оформлено, как надо. Но это — на кого нарвёшься ещё. А то вон в августе… Да и в сентябре бывало — где патруль, а где тот же патруль уже на промысел вышел, зажим-отжим. Это тоже, что ли, закон революции? — всякую жмуть наверх поднимать…
Бабушкино слово. Что оно означало и откуда взялось, она не объясняла. Говорят, мол, так и всё. Она вообще как-то особенно говорила, бабушка. Не «перевернёшься», а «перемекнёсси». Не «давеча», а «дайче». В таком роде.
Метнулась в мозгу картинка-воспоминание, какой она выглядела, когда вывозил он её в Россию, когда везли тело отца. Замкнувшаяся, деревянная. Враз помутневшая. Не от мира сего. Словно уже отказавшаяся жить…
Ну, гниды, вы мне и за это заплатите! Заплатили уже, и ещё заплатите. Фигня, что всего двое вас осталось, убийц. Это если у обычных солдат просто мозги промыты, и карательная реальность АТО быстро ставит их на место, то нацисты из добровольческих батальонов все упоротые. Эти точно пришли убивать просто за разномыслие. За невосторженность мыслей по отношению к Бандере и к древним украм, что выкопали Чёрное море.
Валить вас не перевалить. Поэтому не буду я торопиться в поисках ваших, Кирилл Вызуб и Валентин Безверхий. Клички Гром и Лихой. Ещё сведёт нас с вами дорожка узкая, гражданской войной проложенная… А до тех пор проредим вас, нациков. Чтобы не пёрлись к нормальным людям дурью своей их насиловать. Чтобы закаялись даже пытаться превращать русских людей в свидомую подпиндосовскую нечисть. Чтобы гадились под себя от страха поднимать руку на Донбасс, на Россию, на Империю!