Вот. Приехали. А потом мы — в лагерь. Ну, для подготовки, учебный. А из лагеря уж сюда. Воевать.
— Это ты добровольно остался? Как бы из конвоя сбежал, что ли? Или было предусмотрено, что вы остаётесь?
— Да-а, да-да. Хотя я-то об этом поначалу не знал. Хоть и просился. Я по ходу движения только узнал, что разрешение дали. Всё же оно как-то… не разглашатся.
«Не разглашатся»! Алексей обожал это уральское глотание гласных на конце слов!
— Ну, не сбежал я, значит, а хоть и не президент, а начальство моё, казацкое, разрешило. Уйти, значит, в ополчение-то.
Потом приехали. Там нас собрали — и в лагерь, на тренировку. Ну, там, стрелять и всё такое прочее. Попал я на БТР, вот, пулемётчиком.
Во-от, и потом в Дмитревку, под Снежном, может быть, знаете, — Дмитревка?
Ну, кто же не знает Дмитревку под Снежным?! Хотя Мишка-то, наверное, знал, вон, кивает вдумчиво…
— Вот. Ну, там начинал воевать или как-от сказать. Начали воевать. Ну а это, вот так началась жизнь-то какая интересная…
— И как первый бой?
— Да какой там бой! Как начали нас бомбить, эти, нацики! И «градами», и миномётами, и ещё там чем! Мы как тока мыши — в разные стороны! Жить-то всем охота!
Ну вот… Вот так они начали нас тренировать к военной жизни. А потом был бой, это, за Кожевну. Кожевну знаете? Там очень тяжёлая была обстановка. Вот…
Ну, вот месяц мы отвоевали там, в Дмитревке, и я поехал домой. Нас вызвали опять домой. В Челябинской области село наше.
— А семья-то у тебя большая?
— Семья-то у меня большая. Ну, это… У меня… сколько ребятишек? Ну, в паспорте-то трое записано. А ещё у Аньки двое и у Наташки один. Но это всё мои дети, да жёны мои… ну, были. Я от них не отказывался и не отказываюсь. Ну, жисть такая…
Нет, это было нельзя слушать без улыбки! Даже Злой всё как-то от фразы к фразе шире в улыбке расплывался. Хоть и пытался её прятать.
А казачок между тем продолжал вести речь на полном серьёзе, разве что забавно растягивая и одновременно глотая гласные:
— Так я что хотел те рассказать-от? Когда в Дмитревке-то воевали, там сбивали самолёты, эти, «сушки». И вот сбил самолёт… Ну, я, из ПЗРК. «Игла», есть такая штуковина.
Оп-па, а вот это уже серьёзно! Не каждый владеет подобным оружием! Алексей переглянулся со Злым. Дядька-то непростой! А главное — перспективный!
— И вот висит этот парашютист, а мы, значит, вычислям, где его ловить, — между тем продолжал «дядька». — Вот… Поймали, да.
И вот домой приехал — и снится мне сон, что он ко мне на озеро приземлятся, этот парашютист. Ну, возле дома мово. Что такое, х-хе! А в обед эсэмэска приходит от комбата: «Витька, срочно выезжай!».
Н-ну-у…Комбат всё же, дядька серьёзный. Я хоп сразу: пойду, думаю, займу денег. Пошёл, занял денег на дорогу и опять в Ростов.
— А как семья на твои военные дела смотрела? Что так вот — взял и поехал, от деток, от женщин своих, — подавляя улыбку, спросил Алексей. — Земляки как?
— Земляки? Ну, если вот честно… Честно если, то когда я туда поехал в июне, то со мною никто не поехал. Они говорят: «Ты что, Витька, дурак, чё ли, тут сено надо косить, а ты на коку-то войну собрался». Вот… Жёны как кинулись на меня!
— Что за жёны? Твои?
— Ну чё за жёны. Вот, допустим, я к вам прихожу, зову: «Ну чё, Иван, пойдём повоевать?» Так ваша жена же накинется на меня: «Ты куда мово мужика тянешь, тут своих хлопот хватат, шоб на коку-то Укроину ехать…»
В общем, один я поехал. Вот… Правда, взял я одного с собой, Серёжку. Он пьяный на берегу лежал, я ему: «Серёжк, поедешь? На войну-то?» А он: «Да я! Ух! Поехали!»
В Ростове-то он протрезвел, правда. Но до войны зашёл всё же, так, немножко. Вот только во второй раз уж не поехал. Второй раз я уже один поехал. Из нашего села. Вот.
Да. А там нас комбат собрал и мы уже в августе, первого или второго, у нас, это, батальон собрался, и мы сюда в Ровеньки попали. Вот. Сопровождали этот, гуманитарный. Груз. Не, не белые эти, как их, КАМАЗы. От кого-то ещё. От ростовских, что ли…
Так там и остались. А потом уж дали нам пушки, «Нонки». Я стал командир расчёта «Ноны-К», есть такая пушка. Танки дали нам. Хорошо снарядили.
Так я лейтенантом стал, да. А был рядовым.
Ого! Но, между прочим, сейчас на плечах казачка были погончики с тремя латунными птичками — сержант. Или урядник, если по-казачьи.
— Ну-ка, ну-ка… Это как так у тебя получилось — из рядовых в офицеры, из офицеров — в урядники? — поинтересовался Мишка.
— Ну, это, здесь нет таких названий. Здесь я это, сержант. Ну, это, здесь военные звания.
— Так здесь получил или в войске своём?
— Ну, здесь присвоили, да, но тут не казачьи звания, а армейские. Дело-то было как? Когда формировали этот… Это, батальон. И там начали, это, штаты сбивать. Меня — командиром взвода. Я ж с опытом. А командир взвода — значит старший лейтенант.
— А почему не просто лейтенант? Как командир взвода-то?
— Чё написали, то я вам рассказываю. Написали бы генералом, я бы сказал, что генерал. Я хоть и казак, но самозванцем быть неохота.
Ну а люди-то тоже немножко завистливые, и всё такое прочее. Ну и немножко меня съели, разжаловали, через пять званий. И стал я сержант.
Да шут с ним, не в этом дело. Я сказал: «Ну и хрен с вами, сержант так сержант».
И мы сначала начали. Хрящеватое, помнишь, бомбили? Это в конце августа было. А последний бой у нас был — Луганский аэропорт. Это было третьего сентября.
— А там разве бой тогда был? Раньше было, а тогда, помню, вроде их просто покрошили… — заметил Алексей.
— Кого? Там били мы их етими, пушкими, по им.
— И эрэсами там всё накрыли… — подтвердил Злой.
— Ну, так и я про то! Вот наша батарея, наша батарея, лично по аэропорту выпустила, как нам командир сказал, тридцать тонн снарядов, в тот день.
Ну а потом всё. Вся моя боевая деятельность закончилась, потом я домой съездил, опять потом сюда приехал, это уже в октябре. Вот. В сентябре уехал, в октябре приехал, а тут уже никаких боевых действий нет. Идёт формирование армии, вот.
— То есть был ты на бэтээре, на «Ноне», а сейчас кто?
— «Нонкой» я, это, управлял, когда мы били Луганский аэропорт. Щас я уже в третий раз зашёл. В третий раз зашёл… И щас я в РХБЗ. Ну, в общем, пока нас формируют, тренируют.
— А как так получается — то артиллерист, то пулемётчик, то вот «химик»?
— Понимаете, я же всё в добровольном порядке. Куда меня пошлют, туда я и иду. Вот как у нас было в лагере? Ты кем на грожданке был? Трокторист. На танк! Ты кем был? Водитель. На БТР. Кем был? Никем не был. Иди в пехоту. Вот и всё распределение было раньше.
И второй раз было так же. Но во второй раз меня тут уже знали. Что я не сильно плохой человек. Меня хоп — командиром расчёта поставили.
Ну чё ещё рассказать? Вроде больше нечего рассказать. Вот на Новый год хочу домой съездить, к детишкам.
А третий раз, опять же чё хочу рассказать. Когда я сюда приехал, это, в первый раз, там это, жена говорит, чё надо сделать, когда вернёшься. А мне комбат дал телефон поговорить. «Ладно, — говорит, — доуспокой ты свою жену. Вам ещё деньги будут плотить». Я: «Каки деньги?». — «Какие-какие… Жалованье положенное. Мы ж теперь армия!» Да ничё себе! Х-хе!
Ну, я этой сферы, конечно, не знаю… Это другие люди, там, из Чечни или афганцы… Они всю эту кухню-то знают. Это я ничего не знаю! Вот и удивился: так тут ещё и деньги плотят? О-о, да шо ты! Х-ха! Мы там уже… Ну а теперь контракт подписал. Щас вот нам, щас же армия, да?
Алексей переглянулся с Юркой. Похоже, у них были одинаковые мысли. Хороший, трудящий дядька, исполнительный и умелый. Вот бы его как-то к себе перекинуть, в роту. Да и понравился, что уж там. Непосредственностью этой своей, что ли… Или простым, ровным отношением к войне, в глубине которого ровно ясно тлеет уголёк справедливости, сочувствия, желания биться со злом. Воплощённом в данном случае в зверином украинском нацизме, сжигающем людей заживо…
«Вот он, воин империи, — подумал тогда Алексей. — Без рисовки, без глянца. Просто душой, просто за справедливость, просто против неволи под маской интересов якобы нации…»
— Деньги плотят. И то хорошо. Я уже отослал домой-то, так Оксанка за свет заплотила и пацану ботинки купила, — рассказывал между тем казак, словно бы подтверждая, что высокое и бытовое вполне уживаются в нынешней борьбе за империю — о которой, правда, мужичок этот уральский наверняка и не думал. — Во-от… Значит, отослал деньги Оксанке. Так она, жена, там уже — окошки пластиковые встовлять, рада, вот… Ну, это нормально же.
Как дальше будет, я не знаю. Щас же кождый раз новый контракт. Но опять же гляди ещё. Если бы, там, был контракт, как в российской армии… Я, там, с одним разговаривал, он говорит: «Я вот, допустим, если отслужу, уже знаю, где мне дадут квартиру. Или, допустим, меня убьют — я знаю, что мою семью не бросят. Льготы будут. А здесь что?».
— Но деньги ведь платят?
— Ну, знаешь, чё тебе скажу — пускай там пятнадцать, двадцать тыщ, но если сравнивать с человеческой жизнью, это копейки. Человеческую жизнь во скоко, там, оценишь? Она неоцениваемая! В общем, деньги против жизни — ничо вообще! Ради них, что ли? Да тьфу!
Но российское государство, оно же заинтересовано. Оно заинтересовано, чтобы не было фашистов. И тоже я, когда сюда ехал, то с той целью, чтобы здесь людей не жгли. Это была первая цель. А то, что тут финансовая, там, — это уже на втором плане. А то что ж получатся: наши деды с ними, с фашистами, воевали-воевали, а прошло семьдесят лет — опять с ними воевать! Опять началась эта заваруха с этой гнилой Европы! И если сейчас глубоко уткнуться в историю, наши деды смеялись над Гитлером — дескать, какой-то там алкоголик. А он показал вон всем, до Москвы дошёл. Если мы сейчас вот опять будем, как говорится, на это рукой махать, то они и до России доберутся, эти фашисты! Так что тут надо наводить порядок, чтобы не было здесь фашизма. Или я не прав?..