– Что не так? – насторожился Маттио. – Я помогу.
– Мои перья, знак сына вождя, это важно.
– Не пропали, по-прежнему вплетены, вот. – Услужливый сверх меры бледный уложил кончик косицы в ладонь. – Оба здесь, только испачканы.
Ичивари погладил перья и пересчитал их. Два белых больших и третье, совсем маленькое, у основания нижнего, прилипло накрепко. Старики рассказывали: подарок мавиви трудно потерять, гораздо легче утратить право на него, разочаровав лес и духов. Получается, он, Чар, пока что не безнадежен… На губах появилась улыбка, боль потерянности ослабла, гнев притих, его высокое яростное пламя сникло до тлеющего раздражения. Чтобы слушать море, надо выбраться из клетки и дышать его солью, его ветром. Ичивари начал мысленно высматривать тропу к свободе.
Сперва следует согласиться стать послом, не возражать резко и зло. Все равно любые условия пребудут в силе лишь до тех пор, пока нет иных бледных, более важных. Пока корабль в море. Ичивари повернул голову и открыл глаза, в упор и с немалым интересом рассматривая Маттио. Человека, обманувшего всех. Его трусость была лучшим способом избежать пристального внимания. На тех, кого презирают, редко смотрят. От них почти невольно отворачиваются…
– Маттио, нам обоим станет проще разговаривать, если мы не будем притворяться. Я не умею лгать, ты, наверное, устал, и тебе тоже тягостна ложь. К тому же для меня важно осознание того, что ты не трус. Я уважаю тебя, пусть и как врага зеленого мира, но врага сильного и интересного. Тому, кого я полагал трусом, я не дал бы никаких обещаний всерьез и даже собственные клятвы перед трусом не счел бы значимыми, достойными исполнения. Понимаешь?
Бледный некоторое время сидел молча, щурясь и по привычке втягивая носом воздух, словно все еще всхлипывая. Наконец губы его дрогнули в усмешке, взгляд стал тверже и увереннее, плечи распрямились.
– Я мог бы тебя переубедить. – В окрепшем голосе прозвучала сдержанная веселость. – Я хорошо усвоил кривые тропки размышлений и корни убеждений ваших нелепых душ, похожих на дикую чащу… Но ты прав, я устал притворяться. Я стар, у меня болит спина, когда я хожу согнутый. От этого всхлипывания меня донимает кашель. Не приведи Дарующий сэнна Лозио узнает, как много я, спасаясь от ревматизма, рассказал махигам об устройстве и утеплении домов, кладке очагов и дымоходов. Но я не мог просто мерзнуть и погибать, не исполнив по причине болезни главное задание ордена…
– Ты нам ничего не рассказывал, ты был всего лишь братом старика Томаса, – сразу предположил Ичивари.
– Для посла не самое глупое утверждение, молодой человек, – усмехнулся бледный. – Я пристегну к твоей ноге тяжеленное ядро и ограничусь этой простой мерой, позволив жить в каюте второй палубы и даже гулять по кораблю, само собой – в сопровождении и не везде. Впереди у нас длинное плаванье. Не скрою: мне необходимо доставить тебя живым, и так будет проще для всех. Но ты дашь мне клятву именем зеленого мира, полнотой двух своих душ и…
Маттио запнулся, пытаясь подобрать наиболее надежные и точные слова. Воспользовавшись непродолжительным молчанием, Ичивари обдумал все сказанное. Можно ли обещать так много и прав ли он, решаясь на то, что иные назвали бы недопустимым? Яростный и простой в решениях Банвас скорее умер бы, чем заговорил с врагом. Тихий, покладистый Гух, в этом Ичивари был почти уверен, нашел бы первый попавшийся под руку острый осколок или обломок и провел им по запястью, опасаясь проявить слабость в момент пыток и тем причинить вред зеленому миру. Он же, сын вождя, желает сыграть с бледным в открытую и надеется на выигрыш. Самонадеянность? Хотя дед говорил: умереть никогда не поздно. Ичивари нахмурился. Есть ведь некий порог, определяющий, можно ли хотя бы временно сосуществовать с бледным на его условиях, не предавая и не кривя душой?
– Ты убил Гуха? – негромко спросил махиг.
Бледный тяжело вздохнул и надолго смолк. Потом искоса поглядел на пленника, и вина на дне глаз показалась Ичивари настоящей, непритворной.
– Я желал увезти его живым. Он знал пещеры, это было важно. Он еще кое-что ценное помнил… Мы ведь не только золото разглядели на вашем берегу. Я честно учил его горному делу. И получил воздаяние за свою науку сполна, составив интересные записи… Он охотно слушал о Дарующем и даже, возможно, был готов уверовать. Наконец, он заботился обо мне.
Бледный говорил тихо, слова приходилось угадывать, и Ичивари утвердился в подозрении: под дверью слушают весь разговор. Магур так и рассказывал о бледных. Мол, друг другу не доверяют и себе самим тоже, а друзей, кстати, у них и вовсе нет… Маттио Виччи понял задумчивость махига по-своему. Еще раз покачал головой и сел удобнее, облокотившись на край кровати. Собрался убеждать. Но сразу же махнул рукой и сник, отказываясь от первичного намерения.
– Если бы я воспользовался ножом, перерезал бы ему горло, – сухо и почти зло бросил он. – Так надежнее. Его убил мой… союзник. Махиг. Дальний родич твоего отца. Вы мало отличаетесь от нас, если приглядеться. Скоро научитесь всему: и лгать, и предавать, и искать союзы, и отрекаться от них. Такова плата за жизнь в городах. Много людей и мало надежд стать значимым… Постепенно примитивная, достойная дикарей охота на зверей останется в прошлом, сами люди сделаются законной и ценной дичью. Я мог его зарезать, но не желал этого и не принимал участия в случившемся. Я ответил на твой вопрос. Что скажешь мне ты?
– Именем зеленого мира, полнотой душ и любовью матери клянусь, – негромко повторил Ичивари, честно дополнив предложенную формулу договора. – Я не буду делать глупостей, пытаясь умереть или сбежать. По крайней мере, пока не появится впереди берег. Что я получу взамен на свою сговорчивость? Хорошо бы подробно, все же речь идет о моей жизни.
– Ты действительно не безнадежен, – хитро прищурился Маттио. – Торгуешься… Мы поладим. Будем разговаривать. Много разговаривать. О зеленом мире, о твоем отце, о вашей ложной вере в духов. У меня гораздо больше вопросов, чем ответов. Ты знаешь не все, но мне важно понять, как ты смотришь на мир… И еще одно условие. Мы будем изучать Скрижали, главную книгу моей веры.
– И я тоже смогу задавать вопросы?
– Да… это даже занятно. Только звать меня следует не Маттио Виччи, мне опротивело чужое имя, как и сам этот вечно дрожащий старик, пустая и мерзкая оболочка, маска… Я Алонзо Дэниз.
– Гратио Алонзо, оптио Алонзо или даже сэнна Алонзо?
– Откуда ты это знаешь, и столь подробно? Сэнна на вашем берегу был всего раз, и он…
– От деда Магура. Именно он сжег корабль де Ламбры. Значит, оптио?
– Оптио – звание в иерархии ордена, как и ментор, – вздохнул Алонзо, поднимаясь на затекшие ноги и без спешки продвигаясь к двери вдоль стены, мимо поперечного ряда двухъярусных лежаков. – «Сэнна», или «ваша благость», – именования ментора при обращении к нему. Оптио ниже в иерархии, и его, то есть меня, следует именовать светоносным или лито. – Алонзо стукнул костяшками пальцев в дверь и звонким металлическим голосом потребовал: – Откройте, хватит пыхтеть возле щели. Ведь наложу наказание, чада грешные, и жестокое наказание… Как возмогли вы решиться подслушивать речи мои?
В коридоре что-то шумно упало, затопали обутые ноги, два голоса с незнакомым произношением испуганно выдохнули имя Алонзо. Забормотали невнятно, очень быстро, глотая слова и часто повторяя «глори»… Оптио презрительно усмехнулся, продолжая постукивать ногтями по доске, торопя нерадивых слуг. Очевидно, уронили за дверью именно ключи.
– Трусоватых недоумков на моем берегу немало, – с неприязнью в голосе отметил оптио. – Но об этом мы тоже поговорим позже.
Дверь наконец-то распахнулась, стало видно, что в тесном темном коридоре стоят, пихаясь локтями, трое, у всех наготове пистоли, целят они в комнату – то есть в грудь оптио. Осознали, позеленели, двое бухнулись на колени и забормотали молитву усерднее и громче прежнего. Третий торопливо сунул пистоль за пояс и поклонился.
– Приготовили? – уточнил Алонзо.
Слуга кивнул и поманил кого-то невидимого из недр коридора. Звякнуло железо. Ичивари поморщился, рассматривая цепь, гирю и широкое разъемное кольцо с замком. Алонзо сам приладил окову на ногу, весьма буднично поясняя, что все предусмотрено, что внутренняя поверхность выложена кожей и даже не оставит следа на теле… Ключ будет храниться у капитана, так что пытаться убить слуг и самого оптио, надеясь отнять его, бесполезно. Ичивари молча кивнул. Когда окова обхватила ногу, он ощутил себя зверем, пойманным в силки хитрым охотником. Душа рвалась на волю, и он впервые осознал сполна, почему волки готовы отгрызть себе лапу ради освобождения. И почему истекать кровью и ползти прочь от ловушки, уже не имея сил и надежды выжить, – это победа… А еще Ичивари думал о той, прежней, мавиви, бабушке Шеулы. Женщину доставили на корабль едва живой и пытали, и было ей много хуже, чем умирающему волку, потому что зверь обрел свободу хотя бы в посмертии, а человеку его враги не оставили и этого последнего одолжения.
Снова вспомнились синие глаза младшей Шеулы, наполненные страданием. При первой встрече с мавиви он причинял боль и в душе становился подобен уродливым, худшим людям моря. Он извинился и получил прощение, но лишь теперь знает по-настоящему, что мог натворить. Понимать ошибки удается куда глубже, если своей кожей ощущаешь неволю, сам испытываешь чувство вынужденной покорности, признавая чужую власть и свое бессилие. Оскверняющее ощущение. Унизительное. Оно лишает мир цвета, отделяет от него незримой стеной…
– Привыкнешь, – буркнул оптио едва ли не сочувственно, к тому же на сей раз он использовал наречие махигов. – Люди такие… ко всему притерпеться могут. Похлеще крыс. В городах живет немало крыс, Ичивари. Они питаются всем, до чего доберутся… А люди питаются даже крысами.
– Ты долго жил на нашем берегу, – догадался махиг, всматриваясь в тусклые старческие глаза, таящие тоску.
– Слишком долго, – сухо ответил оптио по-тагоррийски. И повыс