Кони, почти не сбавляя хода, ворвались в раскрытую пасть ворот, промчались по парку, устало захрипели, достигнув плит малого двора. Там уже ждала смена. Томизо кликнул слуг, распорядился о важном и позволил себе небольшую задержку, дожидаясь доставки напитка, утоляющего боль. Сам затянул новый пояс поверх рубахи махига, сам показал, как пристегивается и отстегивается удобная фляга. Снова потребовал ехать, и опять галопом.
– Почему ты уверен, что вы будете успешны на нашем берегу? – задумался Ичивари, вслушиваясь в боль тела и ощущая перемены к лучшему.
– Сплоченность голодных и нищих сильна и страшна, их помыслы наивны и чужды сытым, – снова неприятно улыбнулся Томизо. – Пушки против отчаявшихся, не имеющих уже ничего и лишенных даже страха, не всегда хороши… Сытость куда действеннее. Я уверен, уже у тебя, сына нынешнего вождя, в старости будут слуги. У твоих детей – тем более. Тогда и придет время искать прозелитов на вашем берегу. Ордену нашему больше пяти веков. Мы подождем.
– Хорошая тактика, – похвалил Ичивари. – Нашему лесу душ столько же несчетных веков, сколько самому миру. Но я скажу тебе, наиболее умному и интересному из встреченных мной врагов рода махигов: «Приходите». Если наши души не выдержат соблазнов темного ариха и станут мертвыми, пусть хоть Дарующий позаботится о горелых пнях… Ему не привыкать к гнилоте и пеплу.
Прементор коротко рассмеялся, кивнул, улыбнулся куда живее. И сменил тему. Он теперь показывал дальние замки, называл поселки и объяснял, как построена дорога и что составляет основу дохода городов, зачем нужны гильдии мастеровых и как они складывались. Он говорил охотно и много, уставал и ненадолго замолкал, давая себе отдых. Снова говорил, пользуясь очередной сменой лошадей. Но не позволял делать ни единой длительной остановки, даже ночью вынудил всех остаться в седлах, переведя коней на быструю рысь.
– Что за спешка? – зевнул Ичивари утром, едва не падая из седла и ощущая себя разбитым дорогой, словно она была новой пыткой.
– Ваш вождь весьма упрям, – поморщился Томизо. – Если мы не доставим тебя к ночи, он сожжет еще один корабль. Этот абыр во плоти всякий раз угрожает утратившей мачты «Славе юга», флагману и гордости моего покровителя, друга семьи… и главного на юге жертвователя во благо ордена. Не знаю, каких усилий стоит Виктории утихомиривать злодея, но я распоряжусь петь во здравие баронессы по всем храмам, если корабль уцелеет. И, став ментором, даже исполню ее пожелание, восстановлю в правах врачей… если абыр спалит «Альбатроса».
– Это корабль герцога Этэри?
– Короля, – ласково улыбнулся прементор. – Чадо, не пробуй понять своим диким и невинным рассудком наших игр.
Ичивари пожал плечами и не стал продолжать расспросы. Скачка утомляла все сильнее. Когда дорога вывела на холм и впереди блеснуло море, махиг обрадовался всей душой. Там – восток. Дом. Свобода… Кони, тоже считающие непрерывный бег и удары хлыстов пыткой, наддали на спуске, почуяв скорый отдых. Тень холма накрыла весь отряд, сразу погрузив его в сиреневый, прохладный предосенний вечер. Ичивари прищурил утомленные глаза. Набережная. Уже виден Гимба в нелепейшем наряде из перьев, в дикой и пестрой раскраске. И дед рядом, и Вики…
На последних шагах утомленный конь споткнулся, и сын вождя почти упал из седла, шипя от боли в ранах, потревоженных резким движением. Вики охнула, всплеснула руками, побледнела. Гимба исправно взревел, как подобает дикарю. Нахмурился, сведя брови в сплошную темную черту:
– Ичи! Они нарушили условия, ты едва жив! Они…
– Вождь, но ведь жив, – ласково гладя Гимбу по руке, утешила его Вики. – Вы и так наказали этот берег, вы сожгли самый большой корабль, и сила ваша неоспорима. Вы добились подписания договора.
– Да, я велик, я мудр, – скромно кивнул Гимба. Поправил на плечах неудобное сооружение из перьев, весьма похожее на ярмо. – Я отбываю домой. Сила мавивов доказана. Ар-р, как славно жечь корабли! Я сказал.
Широко и хищно оскалившись, Гимба расхохотался, хлопнул баронессу по спине, едва не сбив с ног и толкнув вперед. Ичивари пришлось ловить и поддерживать Вики, сердито глядя, как друг из славного племени хакка лупит себя кулаком в грудь, потрясает большим ножом, рычит – и наконец-то отворачивается от мира тагоррийцев и спускается в лодку. Магур, не делая попыток подойти и обнять внука, ушел следом. Прементор за спиной вздохнул, уже не пытаясь скрыть облегчения…
– Баронесса, клянусь чашей его, я буду просить вседержителя признать вас беспорочной и содержащей один лишь свет в душе своей… Они уходят? Все точно? Хотя, увы, сгорел…
– «Альбатрос», – скорбно кивнула Вики, глядя вниз и вздыхая. – Я ничего не могла поделать, радетель. Я всего лишь слабая женщина, какая тут беспорочность. Дайте мне еще немного времени. Надо убедить вождя покинуть бухту немедленно. Он желает ночевать и завтра праздновать победу… вы понимаете – быки, пляски у костра и взывание к их еретическому идолу.
– Это недопустимо, – холодно и решительно сказал прементор.
Вики кивнула, подцепила Ичивари под локоть и повела к краю причала. Чернорукавники сопровождения уже спешились и встали широким полукругом, никого не допуская близко. Ичивари улыбнулся, погладил светлую кожу руки. В запасном платье мамы Юити любимая женщина выглядела бесподобно, она казалась такой домашней и родной.
– Живая. Я так рад. Вики, ты все же вмешалась и спасла всех нас. Ты будешь по праву наилучшей женой для сына вождя, никто не посмеет даже усомниться. Вики…
– Я остаюсь, – без выражения процедила женщина, морщась, а затем отстраняясь и делая шаг назад. – Глупый малыш Чар, такой большой и такой смешной! Мне было занятно с тобой. Я вернула имение, я обрела новых союзников и упрочила свою репутацию. Я получила все, о чем и мечтать не смела! Даже отомстила герцогу… Ты был самым выгодным и самым опасным из моих предприятий, о украденный сын вождя. Но, как говорится, в любой игре следует вовремя остановиться и снять банк… Я это умею. Иди. Там твой корабль и твоя жизнь.
– Но я люблю тебя, – непослушными губами выговорил Ичивари, ощущая, что худшие пытки берега тагоррийцев ничуть не позади… – Вики, я знаю, это было больше, чем просто игра. Ты и я… мы очень разные деревья, у нас разные корни, но мы срослись стволами. Накрепко. Навсегда.
Женщина резко рассмеялась, сделала еще один шаг назад. Покачала головой:
– Я не буду ходить в нелепом постыдном платье до колена. Я не буду чистить глиняные горшки этими вот руками, они не для грязи, они белые. Я не готова бегать по лесу босиком, жить впроголодь и мерзнуть зимой. Я не желаю слышать, как воют волки. Иди, там твоя жизнь. Здесь моя. Мы мило развлеклись – и довольно. Ты мальчик, я взрослая женщина. Мы расстаемся, и это правильно. Только так и может все закончиться. Плывите домой, дикие люди дикого леса. За пять дней я намыла больше золота, чем за три предшествующих года! Зачем ты мне нужен теперь?
Вики снова расхохоталась, громче и суше, смех стал похож на кашель. Она резко повернулась и пошла прочь от берега, к прементору. Встала с ним рядом, на миг склонив голову для благословения. И снова указала рукой в ночь на востоке, что означало «иди»… Один из чернорукавников набросил на плечи Вики широкий плащ, складками ниспадающий до земли. Та благодарно кивнула и укуталась в одеяние, скрывающее платье Юити.
Ичивари кивнул. Еще немного постоял, глядя себе под ноги. Пришлось разматывать повязку на руке, сдирать ее, прилипшую к ранам на пальцах, чтобы отпустило это тупое и жуткое онемение. Боль – она иногда во благо. Помогает очнуться и не стоять столбом, чувствуя себя сгоревшим, как несчастный корабль, познавший всю силу ариха. Ичивари ссутулился, больше не пряча усталость. Отвернулся, зашагал к берегу и почти упал на руки Гимбе. Тот подхватил друга, усадил на широкую лавку большой лодки, закрытой от борта до борта дорогими коврами.
– Чар! – взревел Гимба, сминая ребра и выдавливая из груди весь воздух. – Чар, ну ты подрос! Гляди, плечи чуть раздались, хорошо… Откормим, полечим, и будешь лучше прежнего. Ух и гнилой у них берег! Ар-р, домой я хочу, домой!
Лодка летела, моряки-тагоррийцы старались вовсю, чтобы поскорее избавить бухту от кошмара присутствия Бешеного Бизона.
Сын вождя сидел, с изумлением рассматривал растущий впереди борт корабля – невиданного, ладного и легкого. На палубе, обнявшись, стояли Шеула, Тори и мама. Сын вождя неуверенно улыбнулся онемевшими губами и понял: хотя душа лопнула и кровоточит, но он это все же переживет. Мама здесь. И дед. И – вон он, тоже подошел к борту – Джанори…
– Домой, – сказал Ичивари, едва слыша свой голос. – Домой.
«Типпичери» оделся в паруса, серо-розовые, вечерние, нарядные. Вполне достойные большого и важного события – спасения сына вождя и начала пути к зеленому миру. Очень скоро бухта осталась позади, море расправило гладь вод, отодвигая складки берега все дальше и дальше назад. Ичивари, впрочем, не оборачивался. Рядом сидела Шеула, старательно обрабатывала раны, ругалась на злодеев-тагоррийцев и даже всхлипывала, сочувствуя. И Тори свернулась на коленях, сначала слушала и поддакивала, а потом заснула. Мама гладила по волосам, волны качали корпус кораблика… Было посильно жить и терпеть боль. Руки белые – не для грязи… Ичивари прикрыл глаза и постарался не думать. Совсем не думать ни о чем, а слушать маму, Шеулу и асхи, великого и переменчивого, глубинного и тайного, подвижного и не покидающего чашу дна текучего покоя… Серого, как глаза Вики. Пришлось тряхнуть головой и искать новый способ отвлечься.
– Накопление избытка запасов пищи и иных благ ведет к возникновению торговли, она неизбежно создает мерило ценности, удобное для передачи… Если не золото, то бумаги, это ничего не меняет, – тихо говорил Джанори. – Мы будем торговать, Магур. Появится мерило ценности. Оно было у нас до войны, я читал записи. Особым образом обработанные пластины раковин. Деньги. Они не лишили нас души.
– Не умели мы торговать, мы занимались примитивным меновым процессом, – отмахнулся дед. – Настоящая торговля состоит в ином. Опять же мастеровые, люди, не занятые выращиванием хлеба или охотой, – их не было. Теперь они есть. И я полагаю, есть разница, золото будет или бумага. Не желаю я видеть изуродованного русла реки. Бумага может отражать закон данного слова, золото есть неверие слову, оно самоценно и бездушно куда более… Джанори, эта война будет труднее всех прежних. У нас нет зримого врага.