ки своих предков отнюдь не из сентиментальных соображений, а по гораздо более веским причинам.
— Он мог солгать, — задумчиво проговорил Ахкеймион. — Например, чтобы вернуть Серве.
— Возможно. Если учесть, как он отреагировал на ее казнь…
— Казнь Серве! — воскликнул колдун. — Как такое могло произойти? Пройас? Как ты мог это допустить? Она была всего лишь…
— Спроси у Готиана! — выпалил в ответ Пройас. — Это была его идея — поступить с ними по закону Бивня. Его! Он думал, это придаст законность всему делу, чтобы оно казалось не таким… не таким…
— Не каким?! — взорвался Ахкеймион. — Не заговором перепуганных дворян, пытающихся защитить свои привилегии?
— Это зависит от того, о ком ты спрашиваешь, — напряженно отозвался Пройас. — Так или иначе, нам необходимо было предотвратить войну. И до сих пор…
— Небо упаси, чтобы люди убивали людей из-за веры! — огрызнулся Ахкеймион.
— И пусть небо упасет нас от того, чтобы дураков убивали за их глупость. И пусть оно упасет нас от того, чтобы матери теряли плод, а детям выкалывали глаза. И пусть оно упасет нас вообще от всех ужасов! Я полностью согласен с тобою, Акка…
Принц саркастически ухмыльнулся. Подумать только, а он ведь почти соскучился по старому богохульнику!
— Но вернемся к делу. Я вынес приговор Келлхусу отнюдь не просто так. Многое, очень многое, заставило меня проголосовать вместе с остальными. Пророк он или нет, но Анасуримбор Келлхус мертв.
Ахкеймион внимательно смотрел на принца; лицо его ничего не выражало.
— Кто сказал, что он был пророком?
— Акка, хватит. Ну пожалуйста… Ты сам недавно говорил, что он слишком важен, чтобы умереть.
— Так и есть, Пройас! Так оно и есть! Он — наша единственная надежда!
Пройас снова протер глаза и раздраженно вздохнул.
— Ну? Опять Второй Апокалипсис, да? Келлхус что, новое воплощение Сесватхи? — Он покачал головой. — Пожалуйста… Пожалуйста, скажи…
— Он больше! — воскликнул колдун с пугающей страстностью. — Куда больше, чем Сесватха, и он должен жить. Копье-Цапля утрачено; оно было уничтожено, когда скюльвенды разграбили Кеней. Если Консульт преуспеет во второй раз, если Не-бог снова придет в мир… — Глаза Ахкеймиона округлились от ужаса. — У людей не будет никакой надежды.
Пройас еще в детстве наслушался подобных тирад. Что делало их такими жуткими и в то же время такими несносными, так это манера, в которой Ахкеймион говорил: как будто рассказывал, а не строил догадки. Утреннее солнце снова пробилось между складками собирающихся туч. Но гром продолжал греметь над злосчастным Караскандом.
— Акка…
Колдун вскинул руку, заставляя его умолкнуть.
— Однажды ты спросил меня, Пройас, есть ли у меня что-нибудь посущественнее Снов, чтобы подтвердить мои страхи. Помнишь?
Еще бы ему не помнить. Это было в ту самую ночь, когда Ахкеймион попросил его написать Майтанету.
— Да, помню.
Ахкеймион встал и вышел на балкон. Он исчез в утреннем сиянии и тут же появился снова, неся в руках что-то темное.
По какому-то совпадению солнце спряталось в тот самый момент, когда Пройас попытался заслонить глаза. Он уставился на узел, измазанный в земле и крови. Комнату наполнил резкий запах.
— Посмотри на это! — приказал Ахкеймион, протягивая сверток. — Посмотри! А потом отправь самых быстрых гонцов к Великим Именам!
Пройас отпрянул, вцепившись в одеяло. Он вдруг осознал то, что, казалось бы, знал всегда: Ахкеймион не смягчится. Конечно, нет — он ведь адепт Завета.
«Майтанет… Святейший шрайя. Это то, чего ты хотел от меня? Это оно?»
Уверенность в сомнении. Вот что свято! Вот!
— Прибереги свои свидетельства для других, — пробормотал Пройас.
Он рывком сбросил одеяло и нагишом подошел к столу. Пол был настолько холодным, что заныли ступни. По коже побежали мурашки.
Он взял послание Майтанета и сунул его нахмурившемуся колдуну.
— Вот, читай, — буркнул принц.
Небо над разрушенной Цитаделью Пса прочертила молния.
Ахкеймион отложил свой зловонный узел, схватил пергамент и просмотрел его. Пройас заметил черные полумесяцы грязи у него под ногтями. Вопреки ожиданиям Пройаса, колдун не казался потрясенным. Вместо этого он нахмурился и прищурился, вглядываясь в послание. Он даже повернул лист к свету. Комната содрогнулась от очередного громового раската.
— Майтанет? — спросил колдун, по-прежнему не отрывая глаз от безукоризненного почерка шрайи.
Пройас знал, о чем он думает. Невероятное всегда оставляет самый глубокий след в душе.
«Помоги Друзу Ахкеймиону, Пройас, хоть он и богохульник, дабы через эту нечестивость пришла Святость…»
Ахкеймион положил пергамент на колени, продолжая придерживать его за уголки. Двое мужчин задумчиво переглянулись. В глазах старого учителя сплелись замешательство и облегчение.
— Это письмо — единственное, что я вынес из пустыни, — сухо обронил Пройас, — не считая меча, доспеха и крови предков в моих жилах. Единственное, что я сберег.
— Зови их, — сказал Ахкеймион. — Собирай совет.
Золотое утро исчезло. С черного неба хлынул дождь.
Глава 24. Карасканд
«Они разят слабых и именуют это правосудием. Они распоясывают свои чресла и именуют это возмещением. Они лают как псы и именуют это рассудком».
4112 год Бивня, конец зимы, Карасканд
Из серых облаков сыпался дождь. Он стучал по крышам и мостовым. Он булькал в сточных канавах, смывая чешуйки засохшей крови. Он барабанил по обтянутым кожей черепам мертвецов. Он целовал верхние ветви древнего Умиаки и погружался в глубины его кроны. Миллионы капель. Они собирались в развилках ветвей, сливались в струйки, пронизывали темноту поблескивающими белыми нитями. Вскоре ручейки добрались до пеньковой веревки и, срываясь с бронзового кольца словно стеклянные шарики, растеклись по коже — и по живой, и по мертвой.
В Калауле тысячи людей в поисках укрытия спрятались под шерстяные плащи или щиты. Другие причитали, протягивали руки, молились, пытаясь понять, что знаменует собой этот дождь. Молнии слепили их. Потоки воды хлестали их по щекам. А гром бормотал тайны, которые они не могли постичь.
Они протягивали руки в мольбе.
…Спал он плохо. В сон его то и дело вторгались слова и дела дунианина. «Великие все еще прислушиваются к тебе», — сказала эта мерзость. Серве обмякла в руках Сарцелла, потекла кровь. «Помни тайны битвы — помни!»
Найюр проснулся от дождя и шепота.
«Тайны битвы… Великие прислушиваются…»
Не найдя Пройаса в усадьбе, Найюр погнал коня ко дворцу сапатишаха на Коленопреклоненном холме — перепуганный управляющий сказал, что принца можно найти там. Когда скюльвенд добрался до первых построек дворцового комплекса, расположенных у подножия холма, дождь почти иссяк. Солнце рассыпало сверкающие лучи по темному небу. Погоняя изголодавшегося коня, Найюр бросил взгляд через плечо и увидел, как свет пробился через клубящиеся черные тучи. От холма до холма, от мешанины построек Чаши и до самых Триамисовых стен, темных, теряющихся в дымке, лужи вспыхнули белым, словно тысячи серебряных монет.
Найюр спешился во внешнем дворе. Казалось, будто каждое мгновение в ворота с цокотом въезжает новый отряд вооруженных всадников. Кроме стражников-галеотов и нескольких кианских рабов, отощавших до состояния скелета, все принадлежали к кастовой знати, судя по одежде и манерам. Найюр узнал многих участников прошлых советов, но почему-то никто не осмелился поприветствовать его. Он прошел следом за айнрити в полумрак Входной залы, где столкнулся с Гайдекки, облаченным в темно-красное одеяние.
Палатин остановился и возбужденно уставился на скюльвенда.
— Сейен милостивый! — воскликнул он. — С тобой все в порядке? Там что, новая схватка на стенах?
Найюр взглянул на свою грудь: белая туника вся пропиталась красным.
— У тебя разрезано горло, — удивленно сказал Гайдекки.
— Где Пройас? — отрывисто спросил Найюр.
— С другим мертвым, — загадочно ответил палатин, указав на цепочку людей, исчезающих во внутренних покоях дворца.
Найюр пристроился следом за отрядом буйных туньеров, возглавляемых Ялгротой Гибелью Шранков. Соломенные косы Ялгроты украшали железные гвозди, согнутые наподобие бивней, и сморщенные головы язычников. В какой-то момент великан резко повернулся и враждебно уставился на скюльвенда. Найюр ответил ему не менее свирепым взглядом; душа его вскипела при мысли об убийстве.
— Ушуррутга! — фыркнул туньер и отвернулся.
Его соотечественники разразились гортанным смехом, а Ялгрота ухмыльнулся.
Найюр плюнул на стену, потом яростно огляделся. И на кого бы ни падал его взгляд, люди поспешно отводили глаза — так ему казалось.
«Все они! Все они!»
До него словно бы донесся шепот его соплеменников-утемотов.
«Плакса…»
Сводчатый коридор закончился у бронзовых дверей, открытых нараспашку и подпертых, чтобы не захлопывались, двумя бюстами. Наверное, это были изображения былых сапатишахов или реликты времен нансурской оккупации. Войдя в дверь, Найюр очутился в большом зале и принялся проталкиваться через толпу кастовых дворян. От множества голосов стоял гул.
«Слюнявый мужеложец!»
Зал был круглым и куда более древним, чем бо́льшая часть дворца, — наверное, киранейский или шайгекский. Центр зала занимал роскошный ковер с медно-золотыми узорами, а на нем стоял стол, вырезанный из белого селенита. От края ковра расходились концентрические ярусы амфитеатра, откуда все собравшиеся могли видеть стол внизу. Сложенные из огромных глыб стены были увешаны канделябрами и украшены характерными драпировками в кианском стиле. Стрельчатый купол из фигурно обточенного камня неясно вырисовывался над головой; казалось, он держится сам по себе, не скрепленный известковым раствором. Через окна у основания купола в зал проникал свет, белый и рассеянный, а высоко над центральным столом колыхались от сквозняка языческие знамена.