— О чем попросил? — в конце концов осведомился Ахкеймион, привязывая циновку к седлу.
— Научить его Гнозису.
С того момента, когда конрийские отряды вошли в долину Семписа, — или даже с той ночи, когда произошел случай с куклой, — Ахкеймиона, похоже, охватило странное оцепенение, напряжение, не позволявшее ему ни смеяться, ни заниматься любовью дольше считаных мгновений. Но Эсменет полагала, что причиной тому была его ссора с Ксинемом и возникшее между ними отчуждение.
Несколько дней назад она подошла с этим делом к маршалу и рассказала о предчувствиях, терзающих его друга. Да, Ахкеймион поступил возмутительно, но сделал это по глупости.
— Он пытается забыть, Ксин, но не может. Каждое утро он плачет, а я успокаиваю его. Каждое утро мне приходится напоминать ему, что Апокалипсис остался в прошлом… Он думает, что Келлхус — Предвестник.
Но Ксинем, насколько поняла Эсменет, всегда знал об этом. Его тон, слова, поведение — все было преисполнено терпения, все, кроме взгляда. Его глаза не желали прислушиваться, и Эсменет поняла, что корень бед лежит куда глубже. Ахкеймион сказал однажды, что такой человек, как Ксинем, рискует многим, взяв в друзья колдуна.
Она никогда не давила на Ахкеймиона; самое большее, что она себе позволяла, — это мягкие напоминания типа «ну ты же знаешь, что он о тебе беспокоится». Обиды мужчин недолговечны. Ахкеймион любил говорить, будто мужчины — существа простые и незатейливые и что женщинам достаточно кормить их, трахать и льстить им, чтобы они были счастливы. Возможно, с некоторыми мужчинами дело и вправду обстояло именно так, но к Друзу Ахкеймиону это точно не относилось. Поэтому Эсменет ждала, понадеявшись, что время и привычка вернут старым друзьям прежнее взаимопонимание.
Ей даже в голову не приходило, что причиной страданий Ахкеймиона может оказаться Келлхус, а не Ксинем. Келлхус святой — теперь она в этом не сомневалась. Он был пророком, вне зависимости от того, верил он в это сам или нет. А колдовство нечестиво…
Как там выразился Ахкеймион?
Он станет богом-колдуном.
Ахкеймион продолжал возиться со своими вещами. Он не произнес ни слова. Ему это было не нужно.
— Но как такое возможно? — спросила она.
Ахкеймион замер и несколько мгновений смотрел в никуда.
Затем повернулся к Эсменет, лицо его окаменело от надежды и ужаса.
— Может ли пророк быть богохульником? — проговорил Ахкеймион, и Эсменет поняла, что этот вопрос давно мучает его. — Я спросил его об этом…
— И что он ответил?
— Он выругался и заявил, что он никакой не пророк. Он был оскорблен… и даже уязвлен.
«У меня к этому делу талант», — прозвучало в голосе Ахкеймиона.
Внезапно Эсменет охватило безрассудство.
— Ты не можешь его учить, Акка! Ты не должен! Разве ты не понимаешь? Ты — искушение! Он должен сопротивляться тебе и тому обещанию могущества, которое ты несешь. Он должен отвергнуть тебя, чтобы стать тем, кем он должен стать!
— Вот что ты думаешь? — возмутился Ахкеймион. — Что я — король Шиколь, который искушал Сейена, предлагая ему власть над миром? А вдруг он прав, Эсми? Тебе это не приходило в голову? Вдруг он и вправду не пророк?
Эсменет в страхе воззрилась на него; она была испугана и сбита с толку, но вместе с тем ощутила странное веселье. Как ее угораздило зайти так далеко? Каким образом шлюха из трущоб Сумны очутилась здесь, рядом с сердцем мира?
Как и когда ее жизнь превратилась в часть Писания? На миг ей даже не поверилось, что все это правда…
— Вопрос в том, Акка, что об этом думаешь ты.
Ахкеймион опустил взгляд.
— Что я думаю? — переспросил он и внезапно посмотрел Эсменет в глаза.
Та ничего не сказала, хоть и почувствовала, что ее решимость тает как снег.
Ахкеймион вздохнул и пожал плечами.
— Я думаю, что Три Моря не готовы ко Второму Апокалипсису — настолько не готовы, что худшего и представить нельзя… Копье-Цапля утрачено. Шранки шляются по половине мира, и их в сто — в тысячу! — раз больше, чем во времена Сесватхи. А люди сохранили лишь незначительную часть Безделушек.
Ахкеймион глядел на Эсменет. Глаза его блестели ярко, как никогда.
— Хотя боги прокляли меня, прокляли нас, я не верю, что им настолько безразлична судьба мира…
— Келлхус, — прошептала Эсменет.
Ахкеймион кивнул.
— Они послали нам не Предвестника, а нечто большее… Я сам толком не знаю, что думать и на что надеяться…
— Но колдовство, Акка…
— Это богохульство. Я знаю. Но подумай, Эсменет, почему колдуны — богохульники? И почему пророк — это пророк?
Глаза Эсменет испуганно округлились.
— Потому, что колдуны поют песни Бога, — ответила она, — а пророк говорит голосом Бога.
— Вот именно. Так будет ли для пророка богохульством произносить колдовские слова?
Эсменет смотрела на него, от изумления лишившись дара речи.
«Ибо Бог поет свою песнь…»
— Акка…
Он снова повернулся к мулу и поднял с земли седельную сумку.
Эсменет вдруг охватила паника.
— Пожалуйста, Акка, не оставляй меня!
— Я же сказал тебе, Эсми, — отозвался он, не оборачиваясь. — Мне нужно подумать.
«Но мы же отлично думали вместе!»
Он становился мудрее от ее советов. Он это знал! Сейчас перед ним встала небывалая проблема… Так почему же он покидает ее? Не кроется ли за этим что-то еще? Не скрывает ли он чего-то?
На миг ей вспомнилось, как он извивался под Серве… «Он нашел себе другую шлюху, помоложе», — словно прошептал чей-то голос.
— Почему ты так поступаешь? — спросила Эсменет куда более резко, чем хотела.
Раздраженная пауза.
— Как я поступаю?
— Ты словно лабиринт, Акка. Ты распахнул ворота, пригласил меня войти, но отказываешься показать путь. Почему ты всегда прячешься?
Глаза Ахкеймиона вспыхнули гневом.
— Я? — Он рассмеялся и вернулся к прерванному занятию. — Говоришь, я прячусь?
— Да, прячешься. Ты слаб, Акка, хотя должен быть сильным. Подумай о том, чему учил нас Келлхус!
Ахкеймион взглянул на нее, и в глазах его боролись боль и ярость.
— А ты сама? Давай поговорим о твоей дочери… Помнишь ее? Сколько времени прошло с тех пор, как ты…
— Это совсем другое! Она родилась еще до тебя! До тебя!
Зачем он говорит так? Почему причиняет ей боль?
«Моя девочка! Моя малышка мертва!»
— Изумительное проведение различий! — Ахкеймион сплюнул. — Прошлое никогда не умирает, Эсми. — Он с горечью рассмеялся. — А это даже не прошлое.
— Тогда где моя дочь, Акка?
На миг Ахкеймион онемел. Эсменет часто загоняла его в тупик подобными вопросами.
«Сломленный дурак!»
У Эсменет начали дрожать руки. По щекам заструились горячие слезы. Как она могла подумать такое?
Это все потому, что он сказал… Да как он смеет!
Ахкеймион изумленно воззрился на женщину, словно прочел что-то в ее душе.
— Прости, Эсми, — невыразительным тоном произнес он. — Мне не следовало упоминать… Мне не следовало говорить это…
Колдун умолк. Он снова повернулся к мулу и принялся сердито затягивать ремни.
— Ты не понимаешь, что такое для нас Гнозис, — добавил он. — Я поплачусь не одними душевными терзаниями.
— Тогда научи меня! Дай мне понять!
«Это же Келлхус! Мы обнаружили его вместе!»
— Эсми… Я не могу говорить об этом. Просто не могу…
— Но почему?
— Я знаю, что ты скажешь!
— Нет, Акка, — отозвалась она, вновь ощущая свойственную представительницам ее профессии холодность. — Ты не знаешь. Ты даже понятия не имеешь.
Ахкеймион поймал грубую пеньковую веревку, привязанную к уздечке мула, и начал теребить ее в руках. На мгновение все в нем: сандалии, упакованные вещи, одежда из белого льна — все показалось одиноким и несчастным. Почему он вечно выглядит таким несчастным?
Ей вспомнился Сарцелл, уверенный в себе, холеный и пахнущий благовониями.
«Убогий рогоносец».
— Я не бросаю тебя, Эсми, — сказал он. — Я никогда не смогу бросить тебя. Никогда больше.
— Но я вижу одну лишь циновку для спанья, — бросила она.
Ахкеймион попытался улыбнуться, затем развернулся и неуклюже зашагал прочь, ведя Рассвета на поводу. Эсменет глядела ему вслед; ее мутило, как будто она стояла на вершине высокой башни. Ахкеймион двинулся по тропе, идущей на восток, мимо выцветших круглых шатров. Он так быстро уменьшался… Просто удивительно, как на ярком солнце люди издалека выглядят только темными фигурками…
— Акка! — закричала Эсменет.
Ей было безразлично, кто ее услышит.
— Акка!
«Я люблю тебя».
Фигурка с мулом на миг остановилась, далекая, неузнаваемая. Она помахала рукой.
А потом исчезла за рощей черных ив.
Ахкеймион обнаружил, что разумные люди, как правило, менее счастливы. Причина проста: они умеют логически обосновывать свои иллюзии. А способность усвоить истину имеет мало общего с умом — точнее, ничего общего. Разум куда лучше годится для того, чтобы оспаривать истины, нежели для того, чтобы открывать их. Потому-то он и бежал от Келлхуса и Эсменет.
Ахкеймион шел по тропе; по правую руку от него нес свои черные воды Семпис, а по левую тянулись ряды огромных эвкалиптов. Если не считать мимолетных прикосновений солнечных лучей, проникающих в просветы между кронами, эвкалиптовый навес надежно укрывал от зноя. Ветерок пронизывал белую льняную тунику. Как же все мирно и спокойно, когда ты в одиночестве, подумал Ахкеймион.
Когда Ксинем сообщил ему, что в Сареотской библиотеке обнаружились книги, имеющие отношение к Гнозису, Ахкеймион прекрасно понял подтекст. «Тебе лучше уйти», — сказал ему друг. С той памятной ночи Ахкеймион все ждал, что его прогонят от костра маршала, пусть даже на время. Более того — он нуждался в изгнании, нуждался в том, чтобы его вынудили уйти…
И тем не менее это было больно.
Ладно, неважно, сказал себе Ахкеймион. Всего лишь очередная распря, порожденная их неудобной дружбой. Знатный дворянин и колдун. «Нет друга труднее, чем грешник», — писал один из поэтов Бивня.