— И что же ты хочешь, чтобы я сделал, Ксин?
Недоверие и нетерпение.
— Все, что в твоих силах!
Маршал сообщил ему о похищении Ахкеймиона два дня назад — никогда еще Пройас не видел, чтобы Ксинем так беспокоился. По его просьбе принц отдал приказ об аресте Теришата, барона с южного порубежья, — Пройас смутно его помнил. Затем он поехал в Иотию, где потребовал аудиенции у самого Элеазара и получил ее. Великий магистр держался любезно, но наотрез отвергал любые обвинения. Он заявил, что его люди, обследуя Сареотскую библиотеку, наткнулись на тайную келью кишаурим.
— Мы оплакиваем потерю двоих наших людей, — торжественно произнес магистр.
Когда Пройас, со всей надлежащей учтивостью, попросил разрешения взглянуть на останки кишаурим, Элеазар сказал:
— Вы можете даже забрать их, если пожелаете. У вас есть мешок?
«Вы сами поймете тщетность ваших действий», — говорили его глаза.
Но Пройас с самого начала полагал, что любые усилия ни к чему не приведут — даже если им удастся отыскать Теришата. Вскоре Священное воинство пересечет реку и атакует Скаура на южном берегу. Людям Бивня нужны Багряные Шпили — нужны позарез, если скюльвенд говорит правду. Что значит жизнь одного человека — тем более богохульника — по сравнению с этой необходимостью? Боги требуют жертв…
Пройас понимал тщетность усилий — еще как понимал! Проблема заключалась в том, как заставить Ксинема это понять.
— Все, что в моих силах? — повторил принц. — А что это может быть, скажи мне, Ксин? Какую власть принц Конрии имеет над Багряными Шпилями?
Он пожалел о раздражении, прозвучавшем в его голосе, но тут уж ничего нельзя было поделать.
Ксинем продолжал стоять по стойке «смирно», словно на параде.
— Ты можешь созвать совет…
— Да, могу, но какой в этом смысл?
— Смысл? — переспросил Ксинем, потрясенный словами принца. — Какой в этом смысл?
— Да. Возможно, это жестокий вопрос, но зато честный.
— Ты что, не понимаешь?! — воскликнул Ксинем. — Ахкеймион не мертв! Я не прошу тебя мстить за него! Они захватили его, Пройас! Они держат его где-то в Иотии — прямо сейчас! Они обрабатывают его такими способами, каких мы даже представить не можем! Багряные Шпили! Багряные Шпили захватили Ахкеймиона!
Багряные Шпили. Для тех, кто жил в тени Верхнего Айнона, название школы всегда было вторым именем ужаса. Пройас глубоко вздохнул. Бог указал, что важнее…
«Вера делает сильным».
— Ксин… Я понимаю, как ты мучаешься. Я знаю, что ты винишь в этом себя, но…
— Ты — неблагодарный, заносчивый сукин сын! — взорвался маршал.
Он уперся ладонями в стол и наклонился над стопками пергамента.
— Ты что, забыл, сколькому у него научился? Или твое сердце окаменело еще в детстве? Это же Ахкеймион, Пройас! Акка! Человек, который души в тебе не чаял! Который тебя вырастил! Человек, который сделал тебя тем, кто ты есть!
— Не забывайтесь, маршал! Я терплю…
— Нет, ты меня выслушаешь! — взревел Ксинем, грохнув кулаком по столу.
Золотая чаша подскочила и упала набок.
— При всей своей непреклонности, — проскрежетал маршал, — ты должен знать, как это работает. Помнишь, что ты сказал в Андиаминских Высотах? «Игра без начала и конца». Я не прошу тебя штурмовать лагерь Элеазара, Пройас, я просто прошу тебя вести игру! Заставь их думать, что ты не остановишься ни перед чем, лишь бы вызволить Акку, что если его убьют, ты объявишь им открытую войну. Если они поверят, что ты готов отказаться от всего, даже от святого Шайме, чтобы вернуть Ахкеймиона, они отступят. Они отступят!
Пройас встал, стушевавшись перед впавшим в ярость наставником, некогда учившим его владеть оружием. Он действительно знал, как «это» работает. Он должен пригрозить Элеазару войной.
Принц горько рассмеялся.
— Ксин, ты с ума сошел? Ты действительно просишь меня предпочесть учителя детских лет Богу? Предпочесть колдуна моему Богу?
Ксинем выпрямился.
— Ты что, за все эти годы так ничего и не понял?
— Что тут понимать? — воскликнул Пройас. — Сколько нам еще придется говорить об этом? Ахкеймион — Нечистый!
Его охватил пыл убежденности, как будто знание обладало собственной яростью.
— Если богохульники убивают богохульников, значит, мы сэкономим масло и дрова!
Ксинем дернулся, словно от удара.
— Так, значит, ты ничего не будешь делать.
— Равно как и вы, маршал. Мы готовимся выступать. Падиражда собрал всех сапатишахов, от Гиргаша до Эумарны. На южном берегу весь Киан!
— В таком случае я слагаю с себя обязанности маршала Аттремпа, — сдавленным голосом произнес Ксинем. — Более того, я отрекаюсь от тебя, твоего отца и моей клятвы дому Нерсеев. Я более не рыцарь Конрии.
У Пройаса онемело лицо и руки. Такого не могло быть.
— Подумай, Ксин, — еле слышно выговорил он. — Все… Твои владения, твое имущество, поддержка твоей касты… Ты лишишься всего, что у тебя есть, — всего, что ты есть.
— Нет, Пройас, — сказал Ксинем, направляясь к выходу. — Это ты отказался от всего.
А потом он ушел.
Красный фитиль масляной лампы зашипел и погас. Сгустилась тьма.
Так много всего! Бесконечные сражения. Язычники. Бремя — неизмеримо тяжкое. Бесконечный страх перед будущим. И Ксинем всегда был рядом. Он всегда был! Человек, который понимал, который делал понятным то, что его изводило, который взваливал на себя непомерную ношу…
Акка.
Сейен милостивый… Что же он наделал?
Нерсей Пройас упал на колени, оцепенев от острой боли в груди. Но слезы не шли.
«Я знаю, ты испытываешь меня! Ты испытываешь меня!»
Два тела — одно тепло.
Кажется, так Келлхус говорил о любви?
Эсменет смотрела на Ксинема. Тот сидел с нерешительным видом, словно не был уверен, рады ли ему здесь. Он медленно провел рукой по лицу. Эсменет видела безумие в его глазах.
— Я разузнал все, что мог, — глухо произнес он.
Он имел в виду разговоры людей, которым надо чесать языком, чтобы поддержать репутацию.
— Нет! Ты должен сделать больше! Ты не можешь сдаться, Ксин. После того, что…
Боль в его глазах завершила фразу за Эсменет.
— В ближайшие дни Священное воинство переправится на южный берег, Эсми…
Он поджал губы.
Ксинем имел в виду, что вопрос о Друзе Ахкеймионе как раз сейчас очень удобно забыть, как забывают все трудные и вызывающие неловкость вопросы. Но как? Как мог человек, знающий Друза Ахкеймиона, приблизиться к нему, а потом отойти прочь, соскользнуть, словно простыни по сухой коже? Но они — мужчины. Мужчины сухие снаружи, а влажные лишь внутри. Они не могут смешивать, соединять свою жизнь с чужой. По-настоящему — не могут.
— М-может… — сказала она, вытирая слезы и изо всех сил стараясь улыбаться, — может, Пройасу одиноко… Может, он з-захочет расслабиться с…
— Нет, Эсми. Нет.
Горячие слезы. Эсменет медленно покачала головой; уголки ее губ опустились.
«Нет… Я должна что-нибудь сделать! Должно быть хоть что-нибудь, что я могу сделать!»
Ксинем посмотрел мимо нее на согретую солнцем землю, словно отыскивая слова.
— Почему бы тебе не остаться с Келлхусом и Серве? — спросил он.
Как много изменилось за столь краткий срок. Лагерь Ксинема перестал существовать — вместе со статусом его хозяина. Келлхус забрал Серве и присоединился к Пройасу. Это повергло Эсменет в смятение, хотя она понимала, чем руководствовался Келлхус. Как бы сильно он ни любил Акку, теперь он должен был заниматься остальными людьми. Но как она умоляла! Пресмыкалась! Она даже пыталась, ослепленная безумием, соблазнить его, хотя он в этом вовсе не нуждался.
Священная война. Священная война. Куда ни кинь — кругом эта гребаная Священная война!
А как же Ахкеймион?
Но Келлхус не мог перечить Судьбе. У него имелась куда более примечательная блудница, чтобы отвечать…
— А вдруг Акка вернется? — всхлипнула Эсменет. — Вдруг он вернется и не найдет меня?
Все ушли, но ее палатка — палатка Ахкеймиона — стояла по-прежнему. Эсменет цеплялась за место, где была счастлива. Теперь по приказу Ирисса аттремпцы обращались с ней уважительно. Они звали ее «женщина колдуна»…
— Тебе не следует оставаться здесь одной, — сказал Ксинем. — Ирисс вскоре уйдет вместе с Пройасом, а шайгекцы… Они захотят отплатить.
— Я справлюсь, — хрипло выдохнула Эсменет. — Я всю жизнь прожила одна, Ксин.
Ксинем поднялся на ноги, потом погладил Эсменет по щеке, осторожно стер слезинку.
— Береги себя, Эсми.
— Что ты собираешься делать?
Взгляд Ксинема устремился вдаль, то ли на окутанные дымкой зиккураты, то ли просто в никуда.
— Искать, — безнадежным тоном произнес он.
— Я поеду с тобой! — вскочив, воскликнула Эсменет.
«Я иду, Акка! Я иду!»
Ксинем, ничего не ответив, подошел к коню и вскочил в седло. Он вынул нож из-за пояса, затем высоко подбросил его. Нож вонзился в землю у ног Эсменет.
— Возьми, — сказал Ксинем. — Береги себя, Эсми.
Лишь сейчас Эсменет заметила в отдалении конных Динхаза и Зенкаппу. Они ждали бывшего лорда. Они помахали Эсменет, прежде чем устремиться следом за Ксинемом. Эсменет упала на землю и разрыдалась. Она спрятала лицо в горящих ладонях.
Когда она подняла голову, всадники уже исчезли.
Беспомощность. Если существует более давний спутник женщины, чем надежда, то это беспомощность. Да, конечно, женщине часто удается приобрести ужасающую власть над одним сердцем, но мир за пределами чувств принадлежит мужчинам. И именно в этом мире исчез Ахкеймион, в холодной тьме между костров.
Все, что она могла делать, это ждать… Есть ли на свете бо́льшая мука, чем ожидание? Ничто так болезненно не подчеркивает бессилие, как пустой ход времени. Мгновение за мгновением, одни — тусклые от неверия, другие — туго натянутые от беззвучных криков. Горящие светом мучительных вопросов. Где он? Что я буду делать без него? Темные от изнемогающей надежды. Он мертв. Я осталась одна.
Ожидание. То, что традиция предписывает женщине. Ждать у очага. Вглядываться — не поднимая глаз. Бесконечно спорить с ничем. Думать, не имея надежды на озарение. Повторять слова сказанные и слова подразумеваемые. Вплетать намеки в заклинания, как будто точность и сила их боли в движениях ее души может добраться до сути мира и заставить его поддаться.