Некоторое время спустя принц оставил Келлхуса и протолкался на нос, к Найюру; глаза его сияли по-особенному. После разговора с Келлхусом так сияли глаза всякого, как будто человек только что пробудился от кошмара и обнаружил, что все его родные целы и невредимы.
Но в его поведении ощущалось нечто большее, скорее слишком ревностный дух товарищества, чем тень страха.
— Ты сторонишься Келлхуса, словно чумного.
Найюр фыркнул.
Пройас некоторое время смотрел на него; улыбка постепенно исчезла с его лица.
— Я понимаю, это нелегко, — сказал принц. Взгляд его скользнул от Найюра к язычникам, скапливающимся и движущимся потоком вдоль южного берега реки.
— Что нелегко? — спросил Найюр.
Пройас скривился, почесал в затылке.
— Келлхус рассказал мне…
— Что он тебе рассказал?
— Про Серве.
Найюр кивнул и плюнул в воду, бурлящую у носа баржи. Конечно же, дунианин ему рассказал. Отличный способ оправдать их разрыв! Проще не придумаешь! Какой наилучший способ объяснить отчуждение между двумя мужчинами? Правильно, женщина.
Серве… Его добыча. Его испытание.
Отличное объяснение. Простое. Правдоподобное. Отбивающее всякую охоту к дальнейшим расспросам…
Объяснение дунианина.
На некоторое время воцарилось молчание, неловкое от дурных предчувствий и превратных толкований.
— Скажи, Найюр, — в конце концов заговорил Пройас. — А во что верят скюльвенды? Каковы их законы?
— Во что я верю?
— Да… Конечно.
— Я верю в то, что ваши предки убили моего Бога. Я верю в то, что ваш народ несет ответственность за это преступление.
Голос Найюра не дрогнул. Его лицо осталось все таким же невозмутимым. Но, как всегда, он услышал адский хор.
— Так, значит, ты поклоняешься мести…
— Я поклоняюсь мести.
— И скюльвенды именно поэтому называют себя Народом войны.
— Да. Воевать означает мстить.
Правильный ответ. Так почему же эти вопросы так гнетут его?
— Чтобы вернуть то, что было отнято, — сказал Пройас; глаза его одновременно были и обеспокоенными, и сияющими. — Как наша Священная война за Шайме.
— Нет, — отозвался Найюр. — Чтобы убить отнявшего.
Пройас с беспокойством взглянул на него, потом отвел глаза.
— Ты куда больше нравишься мне, скюльвенд, когда я забываю, кто ты такой, — проговорил он с таким видом, словно сознавался в чем-то.
По мнению Найюра, вид у него сделался изнеженный и бабский.
Найюр отвернулся, разглядывая южный берег и выискивая на нем мужчин, которые убьют его, если смогут. Его не волновало, что там Пройас помнит и что забывает. Он — тот, кто он есть.
«Я — один из Народа!»
Флотилия айнрити, вытянувшаяся в длинную колонну, вошла в первый рукав дельты. Найюру стало любопытно: а что подумает Скаур, когда наблюдатели доложат ему, что они потеряли Священное воинство из виду? Он догадается, что это означает? Или просто испугается? Даже теперь имперские военные корабли могли бы занять позицию в самой южной из проходимых проток. Сапатишах вскоре узнает, где собралось высадиться Священное воинство.
Когда дело дошло до высадки, их изводили лишь москиты. Утро, а затем и день превратились в странное затишье перед неминуемой битвой. Так же, как и всегда. Почему-то воздух сделался свинцовым, мгновения падали, словно камни, а беспокойная тоска, не похожая ни на какую другую, делалась все более и более тяжкой; шеи каменели, а головы начинали болеть. Каждый — как бы он ни боялся поутру — обнаружил, что жаждет битвы, как будто ожидание насилия было куда более гнетущим, чем его осуществление.
Ночь прошла в неудобствах и беспамятстве на грани сна.
Они добрались до соленых болот к полудню следующего дня: темно-зеленое море тростника простиралось до самого горизонта. Внезапно оцепенение спало, и Найюр ощутил неистовство, словно перед атакой. Он с трудом брел вместе с остальными через болото, стараясь протащить баржу как можно дальше, и рубил высокий папирус мечом. Потом он оказался одним из многих тысяч, что тащились вперед, утаптывая заросли тростников до состояния топкой равнины. В конце концов были проложены дороги, ведущие на твердую землю южного берега. Найюр пошел вперед вместе с Пройасом, Келлхусом, Ингиабаном и отрядом рыцарей, дабы взглянуть, что их ждет. Как всегда в присутствии дунианина, у Найюра было неспокойно на душе, будто ему грозил удар с неведомой стороны.
На востоке они видели вдали буруны Менеанора. Впереди, на юге, местность повышалась, и груды камней постепенно переходили в скопление серо-черных холмов. На западе тянулась широкая полоса пастбищ, морщинистая, словно лоб глубоко задумавшегося человека, а за пастбищами темнели фруктовые сады. На стоящем на отшибе холме виднелись, едва различимые в туманной дымке, приземистые крепостные валы Анвурата. В отдалении время от времени проезжали рысью небольшие отряды всадников, но не более того.
Скаур отступил от южного берега. Как и предсказывал Найюр.
Пройас буквально-таки орал от радости.
— Вот идиоты! — восклицал Ингиабан. — Нет, ну какие идиоты!
Не обращая внимания на поток радостных возгласов, Найюр взглянул на Келлхуса и не удивился, увидев, что тот наблюдает и изучает. Найюр сплюнул и отвернулся; он отлично знал, что именно заметил дунианин.
Это было слишком просто.
Священное воинство весь день выбиралось из болота. Большинство народу ставило свои палатки уже в сумерках. Найюр слышал пение айнрити и насмехался над ними, как всегда. Он видел, как они преклоняли колени для молитвы, собравшись вокруг своих жрецов и идолов. Он прислушивался к их смеху и веселью и удивлялся тому, что это веселье кажется скорее искренним, чем наигранным, как следовало бы накануне битвы. Для них война не была свята. Для них война была средством, а не целью. Путем, ведущим к месту назначения.
К Шайме.
Но темнота приглушила их праздничное настроение. К югу и к западу, насколько хватало взгляда, пространство заполонили огоньки, словно угли, рассыпанные по складкам синей шерсти. Огни стоянок — бесчисленное множество костров, разведенных кианскими воинами, воинами с сердцами из дубленой кожи. Рокот их барабанов катился вниз по склонам.
На совете Великих и Малых Имен Люди Бивня, опьяненные успехом бескровной высадки, провозгласили Найюра своим королем племен — у них это называлось Господин Битвы. Икурей Конфас в ярости покинул совет, и его генералы и офицеры рангом пониже удалились вместе с ним. Найюр принял это молча; его обуревали слишком противоречивые чувства, чтобы ощущать гордость либо смущение. Рабам было велено вышить для него личное знамя — айнрити почитали знамена священными.
Некоторое время спустя Найюр наткнулся на Пройаса — тот стоял один в темноте и смотрел на бессчетные костры язычников.
— Как много… — негромко проговорил принц. — Что скажешь, Господин Битвы?
Пройас улыбнулся, но Найюру видно было в свете луны, как тот сжимает кулаки. И варвара поразило, каким юным сейчас казался принц, каким хрупким… Найюр словно бы впервые осознал катастрофические размеры того, что должно вскорости произойти. Народы, религии и расы.
Какое отношение такой молодой человек, почти мальчик имеет к этому всему? Как он будет жить?
«Он мог бы быть моим сыном».
— Я одолею их, — сказал Найюр.
Но когда он уже шел к своей одинокой стоянке на продуваемом ветрами побережье Менеанора, он злился на себя за эти слова. Кто он такой, чтобы давать подобные гарантии принцу айнрити? Какая ему разница, кто будет жить и кто умрет? Какое это имеет значение до тех пор, пока он будет вовлечен в убийство?
«Я — один из Народа!»
Найюр урс Скиоата, неистовейший из мужей.
Той же ночью, позднее, он сидел на корточках у пенного прибоя и мыл свой палаш в море, размышляя о том, как он когда-то сидел на туманном берегу далекого моря Джоруа вместе со своим отцом и занимался тем же самым. Он слушал рокот далеких бурунов и шипение воды, утекающей через песок и гальку. Он смотрел на сияющие просторы Менеанора и размышлял над его бездорожьем. Иная разновидность степи.
Что бы сказал его отец об этом море?
Потом, когда он точил свой меч для завтрашнего ритуала, из темноты беззвучно выступил Келлхус. Ветер сплел его волосы в льняные пряди.
Найюр ухмыльнулся по-волчьи. Отчего-то он не удивился.
— Что привело тебя сюда, дунианин?
Келлхус внимательно разглядывал его лицо в свете костра, и впервые это совершенно не беспокоило Найюра.
«Я знаю твою ложь».
— Ты думаешь, Священное воинство возьмет верх? — спросил Келлхус.
— Великий пророк! — фыркнул Найюр. — Небось, другие приходят к тебе с этим же самым вопросом?
— Приходят, — не стал спорить Келлхус.
Найюр плюнул в костер.
— Как там поживает моя добыча?
— С Серве все в порядке… Почему ты уклоняешься от ответа на мой вопрос?
Найюр презрительно усмехнулся и снова принялся за меч.
— А почему ты задаешь вопросы, когда и так знаешь ответ?
Келлхус ничего не сказал; он лишь стоял, вырисовываясь на фоне темноты, словно нечто не от мира сего. Ветер гнал дым в его сторону. Море рокотало и шуршало.
— Ты думаешь, что во мне что-то сломалось, — продолжал Найюр, ведя точильный камень вверх, к звездам. — Но ты ошибаешься… Ты думаешь, что я сделался более странным, более непредсказуемым, и потому представляю большую угрозу для твоего дела…
Он отвернулся от палаша и встретил взгляд бездонных глаз дунианина.
— Но ты ошибаешься.
Келлхус кивнул, но Найюру это было безразлично.
— Когда эта битва начнется, — сказал дунианин, — ты должен наставлять меня… Ты должен обучить меня войне.
— Я скорее перережу себе глотку.
Внезапный порыв ветра налетел на костер и понес искры к берегу. Ветер был приятным — как будто женщина перебирает твои волосы.
— Я отдам тебе Серве, — сказал Келлхус.
Меч с лязгом упал к ногам Найюра. На миг он словно подавился льдом.
— А на кой ляд мне твоя беременная шлюха? — презрительно бросил скюльвенд.