Он попытался крикнуть.
Они превратились в тени в ливне сверкающего пламени.
Одно пространство.
А пересечения бесконечны.
Келлхусу было пять лет, когда он впервые вышел за пределы Ишуаля. Прагма Юан собрал всех детей этого возраста и велел им ухватиться за длинную веревку. Затем он без всяких объяснений свел их вниз по террасам, к Охряным воротам, а оттуда — в лес, и остановился, лишь добравшись до рощи могучих дубов. Он позволил детям немного побродить по роще — как теперь понимал Келлхус, чтобы повысить их чувствительность по отношению к самим себе. К щебету ста семнадцати птиц. К запаху мха на коре, почвы, дышащей под маленькими сандалиями. К цветам и формам: белые полосы солнечных лучей на фоне медного полумрака, черные корни.
Несмотря на поразительную новизну происходящего, Келлхус способен был думать лишь о прагме. По правде говоря, он едва ли не дрожал от предчувствия. Все видели прагму Юана со старшими мальчишками. Все знали, что он обучает старших мальчишек тому, что именуют путями тела…
Путями битвы.
— Что вы видите? — в конце концов спросил старик, глядя на полог листвы.
Посыпались нетерпеливые ответы. Листья. Ветки. Солнце.
Но Келлхус видел больше. Он подметил засохшие сучья, давку состязающихся ветвей и веточек. Он видел, как деревца поменьше, молодая поросль, чахнут в тени великанов.
— Борьбу, — сказал он.
— В каком смысле, Келлхус?
Страх и ликование — взрыв детских чувств.
— Д-деревья, прагма, — запинаясь, отозвался он. — Они воюют за… за место.
— Верно, — согласился прагма Юан. — И этому, дети, я и буду вас учить. Как быть деревом. Как воевать за место…
— Но деревья не двигаются, — сказал кто-то из детей.
— Двигаются, — сказал прагма, — но медленно. Сердце дерева делает лишь один удар, весной, потому ему приходится вести войну на все стороны одновременно. Оно должно ветвиться и ветвиться, пока не заслонит собою небо. Но вы — ваши сердца делают много ударов, и вам нужно вести войну лишь в одном направлении за раз. Именно таким образом люди овладевают местом.
Невзирая на возраст, прагма вскочил, словно мячик.
— Давайте, — сказал он, — попробуйте прикоснуться к моим коленям.
И Келлхус тоже ринулся вместе с остальными сквозь пятна солнечного света. Он верещал от расстройства и восторга всякий раз, как палка тыкала его или хлопала по спине. Он изумленно глядел, как старик пляшет и кружится, а дети плюхаются на попы или катятся по опавшей листве кубарем, словно барсуки. Никто не сумел дотянуться до его ног. Никто даже не сумел войти в круг, очерченный его палкой.
Прагма Юан был деревом-победителем. Единственным владельцем своего места.
Кхиргви в своих потрепанных коричневых плащах, повесив щиты на лоснящиеся бока верблюдов, подгоняли их и угрожающе размахивали саблями. Воздух звенел от улюлюканья.
Келлхус поднял свой меч, меч дунианской работы.
Кхиргви захохотали. Темные лица жителей пустыни, такие уверенные…
Они мчались к кругу, очерченному его мечом.
…Найюр пнул седло и опаленную тушу лошади. Он отряхнулся от пепла, моргая из-за едкого дыма, резавшего глаза. Звон. Мир состоял из дыма, вони сгоревшего мяса — и звона. Найюр ничего больше не слышал.
Он отыскал горелые оболочки, что прежде были безымянной женщиной и ее ребенком. Он подобрал свой нож, осторожно взяв его за обуглившуюся рукоять.
Она обгорела, но не обжигала — таким странным образом колдовской жар просачивался в реальность.
Найюр двинулся на северо-запад, мимо треклятых вышитых, обвисших айнонских шатров. Знамена с различными изображениями реяли на ветру. За спиной у Найюра по небу шагали Багряные адепты. Беззвучно проносились огненные столпы. Вдали потоком лились молнии. Кажется, где-то пронзительно кричали люди.
И Найюр подумал: «Серве…»
Его окружили люди — ликующие, перепуганные, сбитые с толку. Хотя рты их открывались и языки касались зубов, Найюр не слышал ничего, кроме звона. Он проложил себе дорогу через толпу и зашагал дальше.
В левой руке что-то причиняло боль. Найюр открыл ладонь и увидел отцовскую хору. Грязный железный шарик, тусклый даже на солнечном свету, весь исписанный бессмысленными закорючками. Эта штуковина дважды спасала его.
Найюр сунул хору обратно за пояс.
Потом он услышал удар грома. Звон перешел в пронзительное нытье — почти неслышное. Найюр остановился, закрыл глаза. Крики и вопли, вон тот далеко, а этот близко, совсем рядом. Они разъели расстояния, разнеслись до края слышимости и в конце концов растворились в окружающем шуме битвы и моря.
Через некоторое время Найюр отыскал вышитый шатер Пройаса, установленный на небольшом пригорке. «Каким потрепанным он теперь выглядит», — подумалось Найюру, и его охватила печаль. Все вокруг казалось таким поблекшим.
Неподалеку он нашел старый шатер, который прежде делил с Келлхусом; шатер скрипел и хлопал на ветру. Чайник рядом с погасшим костром. Дым тянулся над землей и терялся между соседними палатками.
Сердце Найюра бешено заколотилось. А вдруг она пошла вместе с остальными поглазеть на битву с юго-восточного края лагеря? Вдруг кианцы поймали ее? Такую красавицу они непременно прихватили бы, хоть она и беременна. Игрушка для принцев. Необыкновенный подарок!
Добыча!
Звук ее голоса заставил Найюра подскочить. Пронзительный крик…
На миг он застыл, не в силах шелохнуться. Он услышал мужской голос — мягкий, вкрадчивый и при этом безумно жестокий…
Земля ушла у него из-под ног. Найюр попятился. Шаг. Другой. По коже побежали мурашки.
Дунианин.
— Пожалуйста! — закричала Серве. — Пожа-алуйста!
Дунианин.
Но как?
Найюр крадучись двинулся вперед. Ребра словно окаменели. Он не мог сделать вдох! Нож дрожал в его ладони. Найюр вытянул руку и кончиком ножа отвел полог шатра.
Поначалу он ничего не увидел — внутри было слишком темно. Лишь какие-то тени да судорожные всхлипы Серве…
Потом Найюр разглядел ее; она нагая стояла на коленях перед нависающей над ней тенью. Один глаз заплыл, из носа и откуда-то из-под волос течет кровь и ручейками струится по шее и груди.
Что?
Найюр, не задумываясь, скользнул в темноту шатра. В воздухе мерзко воняло спариванием. Дунианин развернулся; он был так же наг, как и Серве, окровавленная рука сжимала набухший член.
— Скюльвенд, — протянул Келлхус; глаза его сверкали отвратительным экстазом. — Я не почуял тебя.
Найюр ударил, целясь в сердце. Но окровавленная рука взметнулась и задела его запястье. Нож вошел дунианину под ключицу.
Келлхус отшатнулся, запрокинул голову к провисшей крыше шатра и закричал; это были сотни криков, сотни голосов, заключенных в одну нечеловеческую глотку. И Найюр увидел, как его лицо открылось, как будто уголки рта растянулись от шеи до волос. Он увидел за вспухшими чертами глаза без век, десны без губ…
Тварь ударила его, и Найюр упал на одно колено. Он выхватил палаш.
Но тварь исчезла за пологом, прыгая, словно животное.
Вскоре разрозненным отрядам айнонских рыцарей, под которыми отстреливали лошадей, не осталось ничего иного, кроме как остановиться и обороняться. Кианцы все чаще с ревом врывались в их гущу, метя в дневном мраке в раскрашенные белым лица, словно в мишени. Кровь запеклась на холеных бородах. Знамена опрокидывали и затаптывали. Пыль превращала пот в корку грязи. Серьезно раненного Сефератиндора вынесли из первых рядов, где он «смеялся с Саротессером», как старались поступать все айнонские дворяне, когда были уверены в приближении смерти.
Некоторые, как Галрота, палатин Эшганакса, ринулись вниз по склону на прорыв, бросив тех родичей и вассалов, которые остались без лошадей. Некоторые, как жестокий Зурсодда, обескровили свои отряды бесконечными контратаками, и в конце концов у них вообще не осталось конных. Но другие, как безжалостный Ураньянка или беспристрастный Чинджоза, палатин Антанамеры, просто пережидали атаки язычников. Они подбадривали своих людей и яростно обороняли каждую пядь пыльной земли. Снова и снова кианцы кидались в бой. Ржали кони. Трещали копья. Кричали и выли люди. По всем склонам звенели сабли и мечи. И каждый раз фаним откатывались назад, поражаясь этим побежденным, которые отказывались становиться побежденными.
На северо-западе кхиргви нападали на айнрити с неослабной, какой-то безумной яростью. Многие просто прыгали с верблюдов и вышибали ошеломленных рыцарей из седел. Так были убиты конрийский палатин Аннанда, Кушигас, и туньерский граф Скавги, Инскарра. Пройас, как и тысячи туньеров, попал в окружение за своими стенами из щитов. Кхиргви прочесали территорию вокруг Анвурата и обрушились на конрийцев, осаждавших крепость, и разгромили их. А потом ринулись к холмику, на котором стояло Знамя-Свазонд Господина Битвы.
Тем временем гранды Эумарны вихрем пронеслись по извилистым переулкам и длинным улицам лагеря айнрити, поджигая шатры и палатки, рубя жрецов, швыряя кричащих женщин на землю и насилуя их. При виде столбов дыма, вставших вдалеке над лагерем, многие из свиты Скаура попадали на колени и заплакали, вознося хвалу Единому Богу. Некоторые же принялись славить сапатишаха, целуя землю у его ног.
Затем небо на востоке заполонил мерцающий свет. Прославленные кавалеристы Кинганьехои натолкнулись на Багряных Шпилей… И погибли.
Те, кто пережил первый удар колдунов, всей массой пустились наутек, в основном — по широким пляжам вдоль Менеанора, где их перехватили великий магистр Готиан, граф Керджулла и граф Атьеаури, возглавлявшие резервные силы Священного воинства. Около девяти тысяч рыцарей айнрити налетели на язычников, и втоптали их в песок, и загнали в бушующий прибой. Мало кому удалось ускользнуть.
Тем временем имперские кидрухили прорвали удавку, сжимающуюся вокруг рыцарей Верхнего Айнона. Имбейян и гранды Энатпанеи были отброшены. Так впервые возникла пауза в сражении, что впоследствии получило название Битвы на склонах. Пыль начала рассеиваться… Когда ситуация внизу, на поле, прояснилась, длинные ломаные ряды айнонских рыцарей разразились радостными криками. Вместе с кидрухилями они в едином порыве ринулись с высот.