Да защитит и сохранит тебя Бог и все Его аспекты.
Майтанет.
Пройас положил пергамент на колени.
«Помоги Друзу Ахкеймиону…»
Что мог иметь в виду шрайя? Что должно стоять на кону, чтобы он обратился с такой просьбой?
И что ему, Пройасу, делать с этой просьбой теперь, когда выполнять ее слишком поздно?
Теперь, когда Ахкеймион сгинул.
«Я убил его…»
И Пройас внезапно осознал, что он использовал старого учителя как знак, как меру собственного благочестия. Что может быть большим доказательством праведности, чем готовность пожертвовать тем, кого любишь? Не таков ли смысл урока, полученного Ангешраэлем на горе Кинсурея? И есть ли лучший способ пожертвовать любимым человеком, чем сделать это нехотя?
Или чем отдать его врагам…
Пройас подумал о той женщине на стоянке Келлхуса — любовнице Ахкеймиона, Эсменет… Какой безутешной она казалась. Какой испуганной. Неужто он тому виной?
«Она всего лишь шлюха!»
А Ахкеймион был всего лишь колдуном. Всего лишь.
Все люди не равны. Несомненно, боги благосклонны к некоторым более, чем к другим, но дело не только в этом. Действия — вот что определяет ценность каждого чувства. Жизнь — вопрос, который Бог задает людям, а поступки — их ответы. И, как и всякий ответ, они могут быть правильными или неправильными, благословенными или проклятыми. Ахкеймион сам себя погубил, приговорил собственными действиями! Точно так же, как и эта шлюха… Это не мнение Нерсея Пройаса, это мнение Бивня и Последнего Пророка!
Айнри Сейена…
Тогда откуда этот стыд? Боль? Откуда непрестанные, терзающие сердце сомнения?
Сомнение. В некотором смысле, это был единственный урок, который преподал ему Ахкеймион. Геометрия, логика, история, математика, использующая нильнамешские цифры, даже философия! — все это, как сказал бы Ахкеймион, тщета и суета сует перед лицом сомнения. Сомнение создало их, и сомнение же их уничтожит.
Сомнение, сказал бы он, сделало людей свободными… Сомнение, а не истина!
Вера — основание действий. Тот, кто верит, не сомневаясь, сказал бы Ахкеймион, действует, не думая. А тот, кто действует, не думая, порабощен.
Он всегда так говорил.
Однажды, наслушавшись рассказов обожаемого старшего брата, Тируммаса, о его душераздирающем путешествии в Святую землю, Пройас сказал Ахкеймиону, что хочет стать шрайским рыцарем.
— Почему? — воскликнул колдун.
Они гуляли по саду — Пройас и посейчас помнил, как перепрыгивал с одного опавшего листа на другой, просто ради того, чтобы послушать их хруст под его сандалиями. Они остановились рядом с огромным железным дубом в центре сада.
— Тогда я смогу убивать язычников на границе империи!
Ахкеймион в смятении воздел руки к небу.
— Глупый мальчишка! Сколько на свете вероисповеданий? Сколько конкурирующих религий? И ты будешь убивать людей в слабой надежде, что твоя религия единственно правильная?
— Да! У меня есть вера!
— Вера, — повторил колдун, так, словно произнес имя заклятого врага. — Подумай-ка вот над чем, Пройас… Вдруг настоящий выбор — он не между чем-то определенным, между той верой и этой, а между верой и сомнением? Между тем, чтобы отказаться от тайны, и тем, чтобы принять ее?
— Но сомнения — это слабость! — крикнул Пройас. — А вера — это сила! Сила!
Никогда — Пройас был уверен, — он не чувствовал себя таким праведным, как в тот момент. Ему казалось, что солнечный свет пронизывает его насквозь, омывает его сердце.
— В самом деле? А ты не пробовал смотреть по сторонам, Пройас? Попробуй быть повнимательнее, мальчик. Посмотри, а потом скажи мне, многие ли впадают в сомнения из слабости? Прислушайся к тем, кто тебя окружает, а потом скажи, что ты понял…
Пройас выполнил просьбу Ахкеймиона. На протяжении нескольких дней он наблюдал и слушал. Он видел множество колебаний, но он был не настолько глуп, чтобы спутать их с сомнениями. Он слышал, как пререкаются кастовые дворяне и как жалуются жрецы. Он подслушивал разговоры солдат и рыцарей. Он наблюдал, как посольство за посольством пререкается с его отцом, выдвигая одну цветистую претензию за другой. Он слушал, как рабы перешучиваются за стиркой белья или препираются за едой. И он крайне редко слышал среди всей этой бесчисленной похвальбы, заявлений и обвинений те слова, которые благодаря Ахкеймиону сделались для него такими знакомыми и обычными… Слова, которые самому Пройасу казались очень трудными! И даже при этом они по большей части принадлежали тем, кого Пройас считал мудрыми, справедливыми, сострадательными, и очень редко — тем, кого он считал глупыми или злыми.
«Я не знаю».
Что трудного в этих словах?
— Это все из-за того, что люди хотят убивать, — объяснил ему впоследствии Ахкеймион. — Из-за того, что люди хотят обладать золотом и славой. Из-за того, что они хотят веры, которая даст ответ на их страхи, их ненависть, их желания.
Пройас помнил изумление, от которого начинало колотиться сердце, возбуждение человека, сошедшего с пути…
— Акка! — Он глубоко вздохнул, набираясь храбрости. — Ты хочешь сказать, что Бивень лжет?
Взгляд, исполненный страха.
— Я не знаю…
Трудные слова. Настолько трудные, что, похоже, именно из-за них Ахкеймиона изгнали из Аокнисса, и наставником Пройаса сделался Чарамемас, прославленный шрайский ученый. А ведь Ахкеймион знал, что так оно и случится… Теперь Пройас это понимал.
Почему? Почему Ахкеймион, который и без того уже был проклят, пожертвовал столь многим ради этих нескольких слов?
«Он думал, что дает мне что-то… Что-то важное».
Друз Ахкеймион любил его. Более того — он любил его так сильно, что рискнул своим положением, репутацией — даже призванием, если Ксинем сказал правду. Ахкеймион отдал это все без малейшей надежды на вознаграждение.
«Он хотел, чтобы я был свободен».
А Пройас пожертвовал им, думая только о вознаграждении.
Эта мысль оказалась невыносимой.
«Я сделал это ради Священного воинства! Ради Шайме!»
И вот теперь письмо от Майтанета.
Пройас схватил пергамент и снова проглядел его, как будто письмо шрайи могло предложить ему иной ответ.
«Помоги Друзу Ахкеймиону…»
Что произошло? Багряные Шпили — это он понимал, но какая польза шрайе Тысячи Храмов от простого колдуна? Тем более — от адепта Завета…
Внезапно Пройаса пробрал озноб. Там, под черными стенами Момемна, Друз пытался объяснить, что Священная война — не то, чем она кажется… Уж не является ли это письмо подтверждением его слов?
Что-то напугало или, по меньшей мере, обеспокоило Майтанета. Но что?
Может, до него дошли слухи о князе Келлхусе? Пройас вот уже несколько недель собирался написать шрайе о князе Атритау, но никак не мог заставить себя взяться за пергамент и чернила. Что-то вынуждало его ждать, но что это, надежда или страх, Пройас не понимал. Келлхус просто поразил его, как одна из тех тайн, в которые можно проникнуть лишь посредством терпения. Да и кроме того, что он мог сказать? Что Священная война за Последнего Пророка засвидетельствовала появление самого Последнего Пророка?
До тех пор пока Пройас не желал этого признавать, Конфас оставался прав: такое предположение было слишком нелепым!
Нет. Если бы Святейший шрайя питал сомнения относительно князя Келлхуса, то просто спросил бы, — в этом Пройас был целиком и полностью уверен. А так в письме не было даже намека, не то что упоминания о князе Атритау. Не исключено, что Майтанет и не подозревает о существовании Келлхуса, несмотря на его возрастающее влияние.
Нет, решил Пройас. Это связано с чем-то другим… С чем-то таким, что, с точки зрения шрайи, превышает предел познаний Пройаса. Иначе почему он не объяснил свои мотивы?
Может ли это быть Консульт?
«Сны, — сказал Ахкеймион тогда, в Момемне. — В последнее время они усилились».
«А, опять ты про свои кошмары…»
«Что-то происходит, Пройас. Я знаю. Я это чувствую!»
Никогда он не выглядел таким отчаявшимся.
Неужто это может оказаться правдой?
Нет. Тоже нелепо. Если даже они и существуют, как мог шрайя их обнаружить, если самому Завету не удалось?
Нет… Должно быть, это связано с Багряными Шпилями. В конце концов, ведь таково было поручение Ахкеймиона, разве не так? Следить за Багряными Шпилями…
Пройас вцепился в волосы и беззвучно зарычал.
Почему?
Почему ничто не может быть чистым? Почему все святое — абсолютно все! — пронизано помпезными и жалкими намерениями?
Пройас застыл, судорожно дыша. Он представил себе, как вытаскивает меч и носится по шатру, с воплями и ругательствами рубя все, что попадается на пути. Затем, прислушиваясь к биению собственного пульса, он взял себя в руки.
Ничего чистого… Любовь преобразуется в предательство. Молитвы — в обвинения.
Именно так и написал Майтанет. Святому сопутствует нечестивое.
Пройас считал себя духовным лидером Священного воинства. Но теперь он лучше понимал происходящее. Теперь он понимал, что он — лишь фигура на доске для бенджуки. Возможно, он знал, кто здесь игроки — Тысяча Храмов, дом Икуреев, Багряные Шпили, кишаурим и, возможно, даже Келлхус, — но вот правила, самый коварный и ненадежный элемент любой партии в бенджуку, оставались ему неизвестны.
«Я не знаю. Я ничего не знаю».
Священное воинство только что одержало победу, и все же Пройас никогда не ощущал такого отчаяния.
Такой слабости.
«Я же говорил тебе, наставник. Я же говорил…»
Выйдя из ступора, Пройас позвал Аглари, старого раба-киронджу, и велел ему принести ящичек с письменными принадлежностями. Как он ни устал, следовало немедленно написать ответ шрайе. Завтра Священное воинство выступит в пустыню.
Почему-то, открыв ящичек из красного дерева, отделанный слоновой костью, и пробежав пальцами по перу и свернутому пергаменту, Пройас снова почувствовал себя ребенком, как будто ему предстояло выполнять упражнения по чистописанию под ястребиным, но всепрощающим взором Ахкеймиона. Он почти ощущал дружелюбную тень колдуна, маячащую за его худыми мальчишескими плечами.