— Я связал тебя!
«Твое искусство проклято! Ты что, не узнал того, кому будешь принадлежать целую вечность?»
Демон…
— Значит, такова моя судьба! — выкрикнул Ийок.
Джавреги скакали, словно горящие танцоры, кричали, спотыкались, метались по роскошным кианским коврам.
Ахкеймион шел среди них, нагой, избитый.
— Ийок!!! — прогремел он.
Пласты опадающей штукатурки вспыхнули в воздухе, столкнувшись с его оберегами.
— Ийок!!!
В воздухе висела пыль.
Он просто смахнул стены, преграждавшие ему путь. Он прошел через пустое пространство по рушащемуся полу. С грохотом упала кирпичная кладка потолка. Он вглядывался во вздымающиеся облака пыли.
И он был окутан ослепительным драконовым огнем.
Он со смехом обернулся к любителю чанва. Окруженный призрачными стенами, глава шпионов припал к плавающему обломку пола; его бледные губы трудились над стаккато песни… Хищные птицы ярче солнечного света ринулись на защиты Ахкеймиона. Снизу хлынул поток лавы, переливаясь через его обереги. Из четырех темных углов комнаты ударили молнии…
— Ты мне не противник, Ийок!
Он ударил миражом Киррои, обхватив обереги Багряного адепта геометрией света.
Потом он упал — на него налетел неистовствующий демон и взгромоздился на его обереги, молотя по ним огромными кулачищами.
При каждом ударе Ахкеймион кашлял кровью.
Он свалился на груду обломков, ударил Напевом Сотрясения Одаини и отшвырнул кифранга; тот улетел куда-то в темноту развалин. Ахкеймион огляделся, разыскивая Ийока. Краем глаза он заметил, как тот лезет в дыру в дальней стене. Он запел Гребень Веара, и тысяча лучей света метнулась вперед. Стена рухнула, изрешеченная бесчисленными дырами. Раскаленные добела нити веером разошлись по Иотии и ночному небу.
Он заставил себя подняться.
— Ийок!!!
Демон снова прыгнул на него, завывая и сверкая адским светом.
Ахкеймион обуглил его крокодиловую шкуру, изорвал в клочья его плоть, измолотил его слоновий череп увесистыми каменными дубинками, и сотня ран демона кровоточила огнем. Но он отказывался подыхать. Он выл непристойности, от которых крошился камень и земля покрывалась трещинами. Еще несколько этажей обрушилось, и теперь колдун и демон боролись в темных подвалах, и там становилось светло от их сверкающей ярости.
Колдун и демон.
Нечестивый кифранг, терзаемая душа, бьющаяся в агонии вселенной. Опутанный словами, как лев веревками, он стремился выполнить задачу, которая позволила бы ему освободиться.
Ахкеймион терпел его сверхъестественное буйство, добавляя рану за раной к его агонии.
И в конце концов демон рухнул под его песней, съежился, словно побитое животное, и растаял во тьме…
Нагой Ахкеймион брел через дымящиеся развалины — оболочка, оживленная целью. Спотыкаясь, он спустился по грудам обломков и сам поразился: неужто это он был катастрофой, разрушившей все вокруг? Он видел множество трупов тех, кого сжег и раздавил. Он сделал так, поддавшись ненависти, что внезапно всплыла в памяти.
Ночь была прохладной, и он наслаждался прикосновением воздуха к коже. Камень причинял боль босым ногам.
Ахкеймион безучастно прошел к уцелевшим постройкам, словно призрак, возвращающийся к месту, с которым его связывали яркие воспоминания. Не сразу, но он отыскал Ксинема; тот съежился среди собственных экскрементов и плакал, обхватив руками нагое тело. Некоторое время Ахкеймион просто сидел рядом с ним.
— Я не вижу! — стонал маршал. — Сейен милостивый, я не вижу!
Он нащупал щеки Ахкеймиона.
— Прости меня, Акка. Прости, пожалуйста…
Но Ахкеймион не мог вспомнить никаких слов, кроме тех, которые убивают.
Проклятых слов.
Когда они в конце концов выбрались из разрушенной резиденции Багряных Шпилей на улочки Иотии, потрясенные зрители — шайгекцы, вооруженные кератотики и немногочисленные айнрити, оставленные в гарнизоне города, — задохнулись от изумления и ужаса. Но они не посмели ни о чем их расспрашивать. Равно как и не посмели последовать за этими двумя людьми, когда те, ковыляя, скрылись в темноте.
Глава 20. Карасканд
«Чернь думает о Боге по аналогии с человеком и потому поклоняется Ему в облике богов. Люди ученые думают о Боге по аналогии с принципами и потому поклоняются ему в облике Любви или Истины. А мудрые о Боге вообще не думают. Они знают, что мысль, которая по природе своей конечна, это насилие по отношению к Богу, бесконечному по своей природе. Достаточно того, что Бог думает о них, — так они говорят».
«…Ибо грех идолопоклонника не в том, что он почитает камень, а в том, что он почитает один камень превыше всех остальных».
4111 год Бивня, начало зимы, Карасканд
Огромные осадные башни из бревен и шкур катились к западным стенам Карасканда; их волокли длинные упряжки заляпанных грязью волов и измотанные люди. Катапульты швыряли камни и горшки с кипящей смолой. Лучники айнрити держали стены под обстрелом. Язычники в ответ пускали тучи стрел с фланговых башен и с улиц под стенами. То и дело в плотных рядах айнрити кто-то вскрикивал и падал в грязь. Башни приближались с поскрипыванием. Люди на их верхних площадках сбились в кучи, прикрываясь щитами, и вглядывались в дым, ожидая сигнала.
Грохот прорезало пение трубы.
На стены со стуком упали сколоченные из бревен мостки. Закованные в железо рыцари хлынули вперед с криками: «Победа или смерть!» Размахивая огромными мечами, они прыгали на копья и сабли кианцев. Внизу, на земле, тысячи солдат ринулись на приступ, поднимая огромные лестницы с железными крючьями наверху. Сверху на них сыпались камни и трупы. Те, на кого попадало кипящее масло, с криками падали с перекладин. Но так или иначе, они поднялись до самого верха, забрались на парапеты и ринулись на фаним. Правоверные и язычники равно валились с высоты.
Нангаэльцам, анплеи и суровым гесиндальменам удалось захватить свои участки стены. Все больше и больше айнрити прыгали с осадных башен или взбирались на парапет, лишь на миг приостанавливаясь, чтобы в изумлении взглянуть на раскинувшийся внизу огромный город. Некоторые принялись штурмовать ближайшие крепостные башни. Другие вынуждены были прятаться за щитами, поскольку лучники фаним начали обстреливать их с соседних крыш. Стрелы проносились над головами, жужжа, словно стрекозы. Горшки с кипящей смолой разбивались среди скопления людей. Пострадавшие с пронзительными криками валились вниз, оставляя за собой узкие ленты дыма. Одна осадная башня рухнула, превратившись в огненную преисподнюю. От прочих валил такой густой дым, что десятки нангаэльских рыцарей попадали с мостков, — им пришлось бежать вслепую, не разбирая дороги, а сзади напирал поток тех, кто задыхался в дыму.
Затем из крепостных башен вышли Имбейян и его гранды. Люди вопили, рубили друг друга, дрались врукопашную.
Когда айнрити лишились осадных башен и оказались под шквальным обстрелом, поднимающиеся по лестницам уже не могли возместить потери. Казалось, будто за считаные мгновения каждый смог бы похвастаться десятком стрел, вонзившихся в его щит или доспех. Рыцарей, схватившихся с Имбейяном, оттеснили обратно под крики их сородичей. В конце концов граф Ийенгар, видя смертельное безрассудство в глазах своих людей, дал приказ отступать. Выжившие падали с лестниц. Мало кто добрался до земли живым.
За последующие недели айнрити еще дважды штурмовали стены Карасканда, и оба раза свирепость и искусство кианцев заставляли их отступить с ужасающими потерями.
Осада все тянулась, сопровождаемая дождями и мором.
Через несколько дней после того, как была выявлена болезнь, которую простолюдины называли «опустением», а знать — гемофлексией, лекари-жрецы оказались завалены сотнями жалоб на головную боль и озноб. Когда Хепма Скаралла, верховный жрец Аккеагни, Мора, сообщил Великим Именам, что слухи подтвердились и грозный бог действительно коснулся их своей гемофлектической Рукой, Священное воинство охватила паника. Даже после того, как Готиан пригрозил отлучить дезертиров от церкви, сотни людей бежали в холмы Энатпанеи — таков был страх, внушаемый гемофлексией.
Пока здоровые вели войну и умирали под стенами Карасканда, тысячи оставались в своих промокших, сделанных на скорую руку палатках, их рвало желчью, они горели в лихорадке и тряслись в ознобе. Через день-два глаза тускнели, и человека покидала всякая энергия, не считая вспышек лихорадочного бреда. Через четыре-пять дней кожа делалась бесцветной — как объясняли лекари-жрецы, это был след, оставленный Рукой Бога. По истечении первой недели лихорадка достигала пика и происходила следующая вспышка, лишавшая даже железных людей остатков сил. Затем больной либо выздоравливал, либо впадал в подобный смерти сон, от которого почти никто не пробуждался.
Лекари-жрецы организовали по всему лагерю лазареты для тех, кто остался без свиты или товарищей, за кем некому было присматривать. Выжившие жрицы Ятвера, Анагке, Онкисы и даже Гиерры, равно как и прочие прислужники Ста богов, ухаживали за лежачими больными. И сколько бы благовоний они ни жгли, вокруг невозможно было дышать от запаха смерти. Казалось, в лагере не осталось ни единого уголка, где не слышались бы возгласы бредящих и не чувствовалась бы вонь гемофлектического гниения. Она была такой, что многие Люди Бивня ходили по лагерю, обвязав лица тряпками, пропитанными мочой, — так было принято поступать у айнонов во время эпидемий.
Мор ширился, и Рука Бога не щадила никого, даже членов благословенных каст. Кумор, Пройас, Чеферамунни и Скайельт свалились в считаные дни, один за другим. Временами казалось, будто больных в лагере больше, чем здоровых. Шрайские жрецы ходили по раскисшим проулкам, от палатки к палатке, тяжело ступая по грязи, и проверяли, нет ли где умерших. Погребальные костры горели непрестанно. За одну горестную ночь уме